Тайна Золотой Долины - Клепов Василий Степанович. Страница 31

«Вот подлиза! – думал я. – Теперь юлишь, а вчера что говорила?»

И нарочно, чтобы позлить Нюру и отомстить за вчерашнее, я перешел на индейскую речь:

– Слушай, Рыжая Белка, мы теперь встали на Тропу Войны, где женщинам делать нечего. Вернись в свой вигвам и займись женским делом.

– Подумаешь! – сразу вспыхнула она, сощурив свои реснички. – Тогда мы пойдем с Дубленой Кожей рыбу ловить.

Она взяла удочку, подбежала к Димке и, схватив его за руку, потащила к реке.

Мне тоже, может быть, хотелось ловить с Белкой рыбу, но я взял себя в руки и сказал Левке все на том же индейском языке:

– Слушай меня, Федор Большое Ухо! Ты привел сюда эту женщину, и наше мужество растаяло под огнем ее глаз. Ты видишь этого юношу, который стоит сейчас у реки? Он делает вид, что его интересует крошечная уклейка, которая теребит муху на удочке. Но его сердце уже размякло: это не сердце воина, а кусок слизи. Иди и прогони отсюда Рыжую Белку.

– Она же обидится, Молокоед! – пролепетал Левка. Но мое сердце ожесточилось:

– Вот и хорошо, что обидится. Постарайся обидеть ее сильнее, Большое Ухо, чтобы васильки ее завяли и тебе больше не хотелось в них смотреть, обидь ее так, чтобы она заплакала и ушла.

Но когда Левка тихо побрел к берегу, я крикнул ему вдогонку:

– Пусть Рыжая Белка придет нас провожать!

Как только мы втроем снова собрались у костра, я рассказал ребятам свой план.

Димка и Левка должны все время вертеться недалеко от пещеры, делать вид, что моют песок и ищут золото, а я проберусь в лес и пойду вверх по ручью до котловины. Там я разведаю, что нужно, и завтра же мы уйдем в город, чтобы доложить обо всем Тулякову и навсегда распроститься с проклятой Золотой Долиной.

– Надо быть круглым идиотом, чтобы, не сказавшись никому, убежать из дому.

Левка и Димка очень удивились моим словам, а Димка засмеялся:

– Не ты ли самый круглый?

– Это мы еще посмотрим, кто круглее – ты или я. А пока прошу не вступать в пререкания.

Винтовку я оставил, чтобы ребята могли дать мне сигнал об опасности, а сам взял кирку и пошел в свое последнее путешествие по Золотой Долине.

Теперь я уже не боялся старика: он сидит, как крот, ослепленный в своей пещере, и вряд ли рискнет показаться наружу при дневном свете, когда у нас есть винтовка. А если все-таки выползет, ему не удастся выстрелить мне в спину: мои верные товарищи меня предупредят. Поэтому я не стал карабкаться к тропинке над ущельем, а спустился к самому ручью, где мы побоялись идти в прошлый раз с Димкой.

Чем дальше я шел, тем угрюмее становилось ущелье. Местами огромные камни, как плотины, преграждали путь ручью; он образовывал озерца и пруды, откуда падал гремящими водопадами.

Скоро мне стали попадаться те самые кристаллы, которые мы приняли за золото. Сначала я собирал их в карман, но их становилось все больше, и я, наконец, прекратил это пустое занятие. Меня сейчас интересовала котловина в верховьях ручья. «Именно в ней – разгадка Золотой Долины», – думал я.

Котловина была больше, чем мы предполагали. За поворотом, где она огибала скалу, открывалось продолжение впадины. И везде я видел следы работы людей: углубления, ниши…

Я взобрался на один из выступов и ударил киркой в скалу. Посыпались искры, а кирка зазвенела, будто я стукнул ею о железо. Я ударил сильнее, и мне удалось отбить от скалы небольшой камешек. Он был очень тяжелым и блестел.

«Ого! – подумал я. – Это не камешек, а что-то другое».

Я стал бить скалу в разных местах, и везде от нее отлетали такие же тяжелые, блестящие куски [50].

«Это и есть, конечно, медная руда», – решил я и, набив ею полные карманы, вышел на тропинку.

Теперь мне все стало ясно. Одного только я не понимал, зачем этот кощей охраняет руду? Если бы золото – тогда понятно. Золото можно продать, но кому нужна руда?

Надо же было так случиться, что я получил ответ на этот вопрос уже через несколько минут!

Недалеко от котловины мне послышалось, что кто-то раздвигает кусты и идет навстречу. Я отпрянул в сторону и спрятался за молодую широкую елку. Шли старик и Белотелов. Поравнявшись со мной, они остановились. Белотелов горячо что-то доказывал. Он говорил о какой-то выгодной сделке и о том, что другого выхода нет, но в чем дело, я не мог понять. А старика словно прорвало.

– Идиот, дурак! – неожиданно вскрикнул он и зашепелявил: – Я берег этот клад двадцать лет… для чего? Чтобы ты вздумал его продавать, когда богатштво почти твое? Что эти пятьдешат тышач долларов, ешли тут меди на дешатки миллионов!

– Но ты пойми, – настаивал Белотелов, – материалы Окунева меняют все дело. Туляков уже поставил всех на ноги. Сюда снаряжается экспедиция. Документы не стоят теперь ни гроша.

– Где немцы? – отрывисто спросил старик. – Ты шлышал шегодня шводку?

– Слышал, – с досадой протянул Белотелов. – Никакого продвижения. Бои местного значения и перестрелка патрулей.

– Ну что они медлят! – вскричал старик и злобно рванул ветку елки, так что деревце даже закачалось.

И тут только я понял окончательно, что это за подлые люди. Оказывается, в архивах Острогорского исполкома хранились документы о Золотой Долине, и это не давало покоя старику. Он боялся, что кто-нибудь опять начнет интересоваться Долиной и догадается, какое богатство в ней скрыто. Еще больше забеспокоился старик, когда узнал, что за документами охотится агент какого-то англичанина или американца Уркарта [51]. Тогда старик дал задание Белотелову выкрасть документы из архива, что тот и сделал, воспользовавшись доверчивостью дяди Паши и не постеснявшись подвести друга под исключение из партии.

Наша находка, о которой Белотелов узнал у Тулякова, была поэтому для негодяев все равно, что нож в горло. И Белотелов поспешил найти агента этого Уркарта, чтобы взять свое хотя бы за документы, которые не имели теперь никакой цены.

Но старик рассуждал не так.

– Нет, Генрих, нет! – бормотал он. – Бумаги продавать не надо. Еще не вше потеряно. Может, придут немцы. Тогда моя штарая купшая шнова приобретет шилу.

Тут он перешел на шепот, но я стоял рядом, и мне все хорошо было слышно:

– Надо шрошно найти Голенищева. Он живет по Шоветшкой, номер один. Голенищев ш ними швязан. Пушть вызовет шегодня же ночью бомбардировщиков. Он это может. И пусть разнешут Оштрогоршк в пух и прах. Можно шказать им, что в Оштрогоршке появилшя важный военный объект. Голенищев это может. Отдай ему в конце концов вше наше золото – игра штоит швеч.

– Ты, пожалуй, прав, папа! Это – шанс.

Так вот, оказывается, в чем тут дело! Старик и Белотелов – отец и сын! Но почему старик зовет его Генрихом, если я сам слышал, как дядя Паша говорил: «Пантелеймон»?

– Тебя я прошу, Генрих, об одном. Вштань шам, понимаешь, шам, ш ракетницей в городшком шаду и, когда они полетят, укажи им Шоветшкую площадь. Пушть разлетятшя в прах и ишполком, и горный инштитут ш этими проклятыми окуневшкими документами. И еще одно – убери, ешли можешь, этого Вашьку, а может, и его дружка, как его…

– Димку, – подсказал Белотелов.

– Да, да… Теперь только они нам опашны, больше никто.

– С ними есть еще один.

– Ну тот при них прошто бобиком служит.

«Знали бы вы бобика, – подумал я, – этот бобик кусается».

Белотелов ехидно спросил:

– А Тулякова?

– Того, по знакомштву, шам уберу!

Они повернули обратно к Зверюге, и я уже не слышал, о чем они говорили еще.

Меня била дрожь. За себя я уже не боялся, а боялся за наш город, за маму и академика Тулякова, которых этот жадный кощей только что приговорил к уничтожению.

Опередить негодяев я не мог, так как тропинка была самым коротким путем к Зверюге. Да если бы я и бежал прямиком через лес, заросли были здесь так густы, что я проплутал бы в них до ночи.

Когда я, наконец, выбрался к Зверюге, то сразу понял, почему Димка и Левка не предупредили меня о том, что враги пошли вдоль ручья мне навстречу. Они ловили уклейку! Как вам это нравится? А около них опять прыгала и заливалась смехом Белка. Тоже – птичка!