Две жизни одна Россия - Данилофф Николас. Страница 10

Даже будучи мальчишкой я чувствовал, как Бабута тосковала по родине. Атлантический океан напоминал ей Черное море, а побережье Нью-Хемпшира — Ялту. Она заставляла меня учить стихи, которые вызывали в ней грусть по России, в частности строки, написанные Алексеем Толстым в 1856 году, сравнивающие страсть любящего сердца с прибоем.

"Не верь, мне друг, когда в избытке горя,

Я говорю, что разлюбил тебя.

В отлива час не верь измене моря,

Оно к земле воротится любя…"

Как многие эмигранты ее поколения, Бабута питала тайную надежду на возвращение в Россию, или, по крайней мере, на поездку туда. Многие беженцы и сочувствующие вернулись в Россию в 30-е годы и после войны. Большинство из них были либо дезинформированы, либо наивны, а многие исчезли без следа во время чисток. Ностальгия Бабуты по России, которая буквально захлестывала ее, как волны берег под нашей скалой, находила во мне горячий отклик. Подобно двум заговорщикам, мы погружались в прошлое. Больше всего мне нравились рассказы о жизни нашей семьи в Петербурге до революции.

— У нас были большие связи, — говорила Бабута, делая паузу для вящего эффекта. — Я родилась в Кремле!

Американская часть нашей семьи, происходящая из Новой Англии XVII века, принимала это хвастливое заявление добродушно, считая его плодом фантазии.]

— Мой муж — твой дед, — рассказывала она мне — был знаменитым генералом. У него было много орденов и медалей — русских, английских, французских. В Москве есть ящичек, который доверху набит его наградами. Там есть Георгиевский крест, ордена Святого Владимира, Святой Анны и Святого Станислава, французский орден Почетного легиона и английские ордена Святого Михаила и Святого Георгия. Когда-нибудь ты поедешь в Россию и найдешь этот ящик.

Я верил всему, что говорила Бабута, и был готов туда ехать на следующий день.

Дома мы звали дедушку на французский манер "ле женераль": он в свое время был начальником штаба северной группы армий, а французский был языком общения в нашей семье. Дело в том, что американская ее половина не знала русского, а у русской были трудности с английским. "Ле женераль" рекомендовал царю отречься от престола в марте 1917 года, по утверждению Бабуты. Царь возвращался в Петроград, когда вдруг толпа коммунистически настроенных рабочих железной дороги хлынула на пути, и императорский поезд был вынужден остановиться и проследовать в Псков. Тогда-то и прибыл "ле женераль" с двумя членами Государственной думы, которые дали царю этот совет. Они думали, что если царь отречется в пользу своего сына, это остановит красных. Но царевичу было всего 12 лет, и он все время болел.

— Бедный маленький Алексей, — говаривала Бабута. — Ему было столько лет, сколько тебе теперь, и каждый раз, когда он падал и ушибался, у него шла кровь и не могла остановиться.

"Ле женераль" был таким влиятельным человеком, по словам Бабуты, что царица подсылала к нему шпионов. Александра думала, что он мог быть в заговоре с Верховным Главнокомандующим, Великим Князем Николаем Николаевичем, чтобы свергнуть ее супруга. Бедная Александра! Многие ее терпеть не могли из-за ее немецкого происхождения. В действительности же, говорила Бабута, царица была слегка неуравновешенна и дала себя одурманить сумасшедшему монаху Распутину. Двор кишел слухами. Некоторые говорили, что Распутин действительно помогал останавливать кровотечение у царевича, другие утверждали, что он был сексуальный маньяк. При таком больном ребенке не удивительно, что царь не мог в должной мере заниматься управлением страной.

По словам Бабуты, даже Ленин признавал выдающиеся стратегические способности "ле женераля". После того, как он сложил свои полномочия и вышел в отставку, его попросили вступить в Красную Армию. Подумать только! Ленин предложил ему три высших должности, включая должность начальника штаба. Но "ле женераль" не нуждался в большевиках и отказался. Тем не менее, в феврале 1918 года Министерство обороны уговорило его присоединиться к делегации, отъезжавшей в Брест-Литовск. Ленин хотел подписать сепаратный мир с Германией, чтобы продолжать дело революции. "Ле женераль" считал, что подписание мира с Германией было недостойным шагом. Россия должна была сохранять верность Франции и Англии. Он призывал к партизанской войне. Троцкий — народный комиссар иностранных дел — хотел того же, что и "ле женераль", но по другим причинам. Он думал, что революция должна вот-вот разразиться во всем мире. Он утверждал, что Германия созрела для революции, поэтому Россия должна продолжать войну с кайзером.

Только потому, что он глубоко любил Россию, "ле женераль" согласился присоединиться к Советам в Брест-Литовске, говорила Бабута. Он думал, что ему удастся повлиять на результат переговоров. Конечно, большевики оказались глупыми и не вняли его советам. Ленин протащил свою идею мира с Германией. И что получилось?! Немцы захватили огромную часть территории России, включая Украину и балтийские земли. "Ле женераль" был возмущен. Они с Бабутой собрали кое-какие вещи и уехали в свой дом в Киев.

— Но твой дед, — сказала торжественно Бабута, — не сдался. Он посвятил свою жизнь России. Он присоединился к Белой армии и сражался сначала на Украине, потом в Сибири и в Крыму.

Контрреволюция провалилась. Бабута и "ле женераль" покинули Ялту во время массовой эвакуации морем, организованной Англией и Францией в 1920 году. Они попали в Сербию, а потом окончательно поселились в Париже, где дед преподавал во французской военной академии и помогал Белой армии до самой смерти. Он был глубоко опечален таким развитием событий, потому что посвятил всю свою жизнь армии и стране.

— Подумать только — говорила Бабута, — как тяжело ему было проходить мимо армейских казарм в Петербурге. Представь себе, он проходит, а часовой валяется на топчане у ворот… Лежит на посту! И не вскакивает, чтобы отдать честь генералу!

А убийство Бабутиного дяди Петра?! Тоже увлекательная, если можно так сказать, история. Знаменитый генерал, он был командующим Петербургским военным округом и адъютантом военного министра Владимира Сухомлинова, рассказывала Бабута с гордостью. Он вышел в отставку в 1918 году и стал выращивать розы в саду своего дома в Иссаре, к югу от Ялты. В Крыму в те дни царил хаос. Он находился во власти белых, но его атаковали красные. Там также были моряки Черноморского флота, которые творили бесчинства.

— Однажды осенью 1919 года, — рассказывала Бабута, — два незнакомца подошли к калитке сада дяди Петра. "Вы генерал Фролов?" — спросили они. Ему следовало бы сказать: "Нет, я садовник". А он возьми и скажи, вытянувшись, как по команде "Смирно!": "Да, я генерал Фролов". Они его и зарезали на месте.

Еще один любимый рассказ Бабуты был о ее двоюродном брате Саше Манганари, сыне сестры дяди Петра Надежды. Она вышла замуж за офицера российского флота греческого происхождения. Саша и Бабута были однолетки, и они часто шалили вместе.

— Однажды Саше пришла в голову дурацкая идея, что он может летать, как птица. Он смастерил себе пару крыльев и спрыгнул с высокого книжного шкафа, и не просто ушибся, но сломал бедро. После этого он всю жизнь прихрамывал. Мать была взбешена, а Саша оставался веселым; он никогда не терял чувства юмора.

Все эти истории производили на меня глубокое впечатление, и с самого раннего возраста я проявлял большой интерес к моим русским корням. Тогда я не понимал, что Бабута хотела превратить меня в славянофила. Много позже, когда мне довелось прочитать стихи Федора Тютчева, я понял, что его слова полностью совпадали ей чувствами Бабуты по отношению к России, объясняли ее И огромную тягу к ней, которую она намеревалась передать и мне.

У Бабуты была еще одна история, которая больше всего поражала мое мальчишеское воображение. Это был рассказ о ее деде — Александре Фролове. Он был, как все считали, революционером, сосланным в Сибирь на 30 лет за попытку свержения Николая I в 1825 году. Здесь история практически заканчивалась. К моему огорчению, вопросы о Фролове почти не получали ответов от Бабуты, и наши беседы о нем шли как бы по незавершенному кругу. Но мое любопытство принесло удивительное открытие, и я еще вернусь к этому. По семейному преданию, Александр Фролов сделал кольцо из куска кандалов, в которые он был закован.