Две жизни одна Россия - Данилофф Николас. Страница 7

Офицер, обращаясь к понятым, обратил их вниманий на размер пакета, цвет и скрепки, которыми он был закрыт. Затем он осторожно вскрыл его с одного конца и вытряс содержимое: вырезки из фрунзенских газет за ноябрь 1985 года, несколько негативов и две карты-схемы.

— А это что такое? — вскричал он драматически, очевидно пытаясь произвести большее впечатление на понятых. — Негативы, черно-белые фотографии, карты. — Он положил передо мной фотографию, на которой был усатый солдат за рулем джипа Красного Креста. — Ду маю, Вы уже видели этот снимок прежде!

Я внутренне сжался, но промолчал. Снимок был идентичен тому, который Миша дал мне год назад. Это означало, что КГБ было известно о Мишиных отношениях со мной уже некоторое время назад; вряд ли они узнали об этом в последние часы.

Офицер вел себя так, как будто он знал все о содер жимом пакета. Итак, Миша, должно быть, работал на КГБ. Как долго? Может быть, с самого начала? Или его втянули в это позже? Я мог себе представить, как было дело. В один прекрасный день к нему подходит агент КП и говорит:

— Мы знаем, что Вы встречаетесь с иностранным корреспондентом в Москве. У нас есть основания пола гать, что он не тот, за кого Вы его принимаете. Мы были бы Вам благодарны, если бы Вы нам помогли.

Миша догадывался, что для молодого человека, только начинающего карьеру, отказаться означало бы дать КГБ повод препятствовать осуществлению всех его планов. Мощная полицейская машина может заставить приличных людей совершать недостойные поступки. Миша был приличный человек, но он был прежде всего реалист.

— А это что такое? — Офицер поднес несколько негативов к свету. На них были видны карты, прикрепленные к стене. Я посмотрел на них. Негативы были передержаны, и без лупы было невозможно определить, что на них снято.

Наконец, он коснулся сложенных карт, которых я раньше никогда не видел.

— Две военных карты с грифом "секретно".

Он начал рассказывать, что изображено на негативах.

— На первом видна часть Афганистана и сделаны пометки от руки, указывающие расположение войск. Второй — план района, тоже выполненный от руки с указанием местонахождения военного снаряжения и оборудования. Здесь есть и кодовые названия: Абакан, Шушенское…

Шушенское! Я не поверил своим ушам. Даже сегодня мне кажется невероятным, что я услышал это название в Лефортове. Каждый советский гражданин знает, что это — сибирская деревня, в которой находился в ссылке В.И.Ленин, отец русской революции, в 1897 году. Для меня Шушенское тоже имеет особое значение, так как туда был выслан мой прапрадед Александр Фролов в 1836 году. Я был там совсем недавно, в июне, надеясь найти деревянный дом, который он построил своими руками для своей семьи. На что эти люди намекают? Неужели они считают, что я отправился туда с шпионским заданием?

Фотограф делал снимки инкриминирующих доказательств, которые были разложены на столе передо мной. Не зная, когда я смогу, и смогу ли вообще, увидеться с семьей и друзьями, я положил правую руку на стол около доказательств своей вины и вытянул средний палец. Этот жест знают все американцы. Если снимки будут опубликованы, всем будет ясно, что обвинение против меня является фальшивкой от начала до конца. Я вспомнил, что члены экипажа американского корабля "Пуэбло", захваченного Северной Кореей в 1968 году, таким же образом дали понять командованию флотом США, что они действовали под нажимом.

Затем было исследовано содержимое моих карманов. К счастью, там не было моей записной книжки с номерами телефонов моих советских друзей и знакомых. В моем кошельке было 43 рубля, клочок бумаги с номером телефона одного знакомого, которому я позвонил по дороге к станции метро, мое просроченное водительское удостоверение, выданное в Вашингтоне, карточка социального страхования 1952 года, несколько кредитных карточек, голубая рублевая марка госпошлины и цветной слайд, запечатлевший толстенную женщину, склонившуюся над двумя щенками на Птичьем рынке. Этот безвкусный снимок мне дал, в качестве шутки, один мой советский друг несколько дней назад.

— Что это такое? — офицер с неодобрением покосился на слайд. Я попытался объяснить, но он отнесся недоверчиво к моим словам.

— А это? — спросил он, указав на пластиковые карточки.

— Кредитные карточки.

— Кредитные карточки? А что это такое?

В Советском Союзе нет кредитных карточек, там консервативно относятся к займам и кредитам. Зарплата плата за товары и услуги выдаются наличными. Личные текущие счета практически не существуют — даже в и: старом, докомпьютерном виде. И тот факт, что можно вставить пластмассовую карточку в машину, вмонтирован ную в стену банка, и получить наличные, отбрасывается как очередное американское хвастовство.

Мужчина-секретарь, который вел официальный протокол обыска, записал: "19 кредитных карточек". Он не смог разобраться, что сие означает, а я не стал ему объяснять.

Когда первый протокол был закончен, понятые были отпущены, и я остался один со следователем и его помощником; здесь же был и переводчик, очевидно недавно окончивший языковый институт, и которому, по-видимому, не очень нравилось находиться среди нас. Старший офицер представился:

— Полковник Сергадеев, Валерий Дмитриевич, из следственного управления Комитета Государственной Безопасности.

— Валерий Дмитриевич, — начал я. — Я не знаю, почему меня доставили сюда.

Я говорил по-русски, так как владею им свободно, хотя это и не родной для меня язык. Мне казалось, что если я буду говорить по-русски, мне будет легче объясниться. Это было ошибкой. Мне следовало настаивать на беседах через переводчика, усложняя таким образом процедуру допросов и воздвигая барьер между собой и следователем.

Я продолжал:

— Мой арест очень напоминает то, что произошло с моим коллегой Робертом Тоутом несколько лет назад.

Полковник недовольно нахмурился.

— Я бы сказал, что Ваше дело сильно отличается от того.

Его ответ прозвучал зловеще. Я внутренне содрогнулся при этих словах.

— У меня к Вам просьба. Меня ожидали дома в час дня. Я был бы Вам признателен, если бы Вы позвонили моей жене и сказали ей, что я не приду домой вовремя. Скажите ей, что я в надежных руках. И, если я не ошибаюсь, у меня есть право, в соответствии с консульским соглашением между СССР и США, немедленно поставить в известность свое посольство о том, что я задержан.

— Все соглашения будут соблюдаться, — спокойно ответил полковник.

Я почувствовал, что мной овладевает страх. Я лихорадочно рылся в памяти, пытаясь припомнить свои права. Что я должен делать? Как вести себя в такой ситуации? В отличие от дипломатов, американские журналисты, едущие в Москву, не получают инструкций по безопасности, кроме общих советов своих предшественников, продиктованных опытом. Долгие годы корреспонденты считали, что выдворение из страны является тягчайшим наказанием, которое может выпасть на их долю. Меня же, наверное, ждет худшая судьба.

Я явно попал в очень тяжелое положение, несмотря на мои старания все эти годы придерживаться советских инструкций. Когда я получал свое корреспондентское удостоверение в МИДе в апреле 1981 года, я специально поинтересовался, какие ограничения введены для мне подобных. Я даже попросил карту "закрытых зон", куда не разрешается заезжать иностранцам, чтобы не попасть туда ненароком. К моему удивлению чиновник сказал, что никаких особых правил на этот счет нет, и я должен себх вести так же, как и везде. Он далее заявил, что у МИДа на данный момент карты кончились и посоветовал мне обратиться в посольство США, которое выдает их тем, кто попросит. Мысль о том, что Советское правительство рассчитывает на американское посольство в распространении карт "закрытых зон" вокруг Москвы, показалаа мне смехотворной. ЦРУ готовит эти карты на основе фотографических данных, полученных со спутников.

Размышляя над своим положением, я понимал, что мне не избежать длительных допросов в КГБ. Я попытался выудить из памяти некоторые рекомендации относительно поведения на допросах, которые давал советский дисс» дент Владимир Альбрехт в распространявшейся нелегально брошюре. Исследование Альбрехта, основанное на советском законодательстве и здравом смысле, было признано антисоветским, потому что оно усиливало позицию обвиняемого. В благодарность за свою работу автор получил тяжелый приговор. Насколько я помнил, сове Альбрехта заключался в том, чтобы отвечать на вопросы, относящиеся только к настоящему делу, не комментировать слова и действия третьих лиц и не опровергать неопровержимое. Это были хорошие советы, и я постараюсь им следовать.