Вампиры в Москве - Клерон Кирилл. Страница 57

От этой мысли Ерофей аж заулыбался, однако скоро его взгляд зацепился за некий замысловатый предмет, болтавшийся на шее долговязого макаронника. Зацепился и незамедлительно вызвал смутные воспоминания:

(— где же я эту хреновину недавно видел? дай бог памяти… ага, точно! такую же хозяин квартиры пытался мне всучить, выдавая за антиквариат, одна и та же? да вряд ли, этот же чувак только прилетел…)

Тут и иностранец, увидев столь пристальный взгляд из толпы встречающих, вылупился на Ерофея. Надо было или идти на знакомство, или уходить на фиг:

— До ю спик инглиш?

— Нет. Но умей слегка русский.

— Могу организовать хороший чейнж.

— Мне надо провести ночь.

— С девушкой? Могу организовать. Есть на примете блондиночка, натуральная. А могу и с двумя — любите группен секс?

— Не с девушкой. Спать хочу.

— Так поехали ко мне. Сто долларов машина, сто — кровать с ужином. По нынешним временам — почти даром.

(— вот жулик-то, чем-то на Эмиля похож…):

Втискивая саквояж в грязный багажник старого рыдвана, уже основательно забитый какими-то канистрами и тряпками, с трудом устроившись на маленьком сидении( чтобы в зеркало заднего вида не попасть), раскорячив длинные ноги, незнакомец понял, чем шофер-левак так похож на продажного дворецкого и ухмыльнулся своей парадоксальной логике:

(— они оба одинаково плохо кончат, очень плохо)

Рыдван, между тем, потихоньку набрал обороты, затрясся и неожиданно резво рванул по неухоженному шоссе в столицу.

ЗАДУШЕВНАЯ БЕСЕДА

Всю дорогу от Шереметьева до съемной квартиры Ерофей без умолку трепался: об институте, о девках, о крутом бизнесе. Непонятно, какой процент его речей, изрядно сдобренных вульгаризмами и сленговыми оборотами, доходила до иностранца, но тот слушал внимательно и не перебивал. Наконец, настала очередь выяснить правду об амулете, на который Ерофей косился всю поездку:

— И где это производят такие забавные поделки, промысел ли какой народный открыли?

(—может и промысел, только явно не народный):

— Это весьма старый вещь…

— Да ладно вам, старая. Хозяин квартиры, которую я сейчас снимаю, такую же предлагал мне купить…

— Ерунда.

— Никакая не ерунда. Пришел и говорит:

Попал в аварию, деньги потерял, медальон получил. Продаю рублей за сто.

— Не понимай.

— И я не понимай, но факт.

Только многовековая выдержка позволила Раду сделать вид, что его не интересует эта информация. Да и сложно сказать, с какого бока начать ее переваривать. Как-то слишком неожиданно, с места в карьер. Да и скорее всего этот жулик-шалопай что-то перепутал. Или действительно какой-нибудь шустрый местный ремесленник освоил производство по старым эскизам. Нет, ерунда, кто будет покупать такие сувениры, да и откуда эскизы?!

Лицо незнакомца стало каменным, брови насупились, он даже снял очки. Не понравились Ерофею его жесткие и пронзительные глаза. От света фар встречных машин в них вспыхивали странные рубиновые огоньки. Не особо лоховской взгляд, не особо.

(— подозрительный тип, а может — ну его к черту! сдеру за дорогу и пусть себе селится в гостиницу):

— Не знаю, право же, удобно ли будет у меня жить. Всего одна комната, да и та небольшая…

— Удобно, удобно… Хочу смотреть быт.

(— какой там быт: чайник и три таракана, а уж не педик ли ты голимый, на Западе половина таких… как начнет приставать… нет, на это и за штуку не готов… а за десять?):

Обдумывая столь интересную постановку вопроса, Ерофей промямлил:

— Да у меня и кровать одна.

— Ничего, могу и на полу. Не любить гостиницы. Нет душа.

— И у меня нет. Сломан.

— Я говорю душа не имей ввиду мыться. Это дух.

Ерофей молчал, думая, чем бы еще отвадить прилипчивого итальяшку. Раду тоже почувствовал смену настроения своего нового знакомого, но так просто расставаться в планы не входило — надо бы поподробнее разузнать про Ладонь, да и аппетит в дороге разгулялся. А коли так, то пора переходить к более весомым аргументам, чем экстравагантное желание ознакомиться с советским бытом.

Левая рука Раду плавно переместилась в карман пиджака, чем-то позвенела и извлекла несколько древнеримских золотых монет. Не такими уж и бедными оказались эти катакомбы под Ардженто, особенно если есть достаточно времени и желания порыться. Сложно сказать почему, но Раду периодически таскал эти монетки при себе — на всякий случай или на счастье. Сейчас они могли пригодиться на покупку жадного парня:

— Золото. Дам парочку за беспокойств.

Ерофей скосил цепкий взгляд меня не проведешь, а на первом светофоре притормозил и взял одну монетку на зуб. На гладком поле появились вполне заметные вмятины от укуса. Недоверчивый водила признал:

— Похоже, настоящие. А вы что, коллекционером будете? А я думал, дирижер. Во фраке…

— Да, отчасти. Бывай в разных странах, по несколько монетки от каждой поездки оставлять на память.

— Я тут одного очень серьезного товарища знаю из Общества нумизматов, могу познакомить.

— Не стоит, я здесь отдыхай.

(— а я что, работу предлагаю?!):

— Хозяин-барин.

На какое-то время Ерофей затих, видимо, устав трепаться. В наступившей тишине, иногда прерываемой лишь гудками встречных автомобилей, Раду с неподдельным интересом рассматривал небольшой и дешевый деревянный образок, приклеенный к бардачку. От него веяло мелкой алчностью кустарного производителя, глупостью и наивностью покупателя и всеобщей верой в дармовые чудеса. Ничего божественного, ничего святого, криво и аляповато. Какой-то седой старикан с плохо прорисованным лицом, почти лишенным бровей, и некая птица, очень похожая на курицу. Должно быть голубь.

Раду бесцеремонно ткнул пальцем прямо в онимбованное лицо, почти пронзив острым ногтем:

— Зачем висит?

— Говорят, помогает…

— От злой сил?

— Самые злые силы в Москве — гаишники и угонщики.

— Хорошо помочь?

— Если честно, от первых куда лучше спасает чирик, от вторых — надежная сигнализация.

— Что такое чирик? Так птицы говорят?

— Птицы чирикают. А чирик на сленге значит десять рублей, десять советских рублей. Деревянных.

— Ясно. Ну, поехали быстрей.

Сказано — сделано, и минут через двадцать резвая развалюха остановилась перед высоким кирпичным домом. Снаружи он выглядел вполне солидно и достойно, даже какая-то замысловатая лепнина местами сохранилась. Ерофей озорно хлопнул рукой по рулю и удовлетворенно отметил:

— Ну вот, ништяк, доехали.

— Что есть ништяк?

— Это значит отлично, но еще лучше.

— А могли и не доехать? Разбиться?

Ерофей ухмыльнулся:

— Разбиться — вряд ли. А вот сломаться могли элементарно. Эта тачка постоянно ломается, как у нас говорят, на ладан дышит.

Не став выяснять, что такое тачка и как можно дышать на ладан, Раду подхватил саквояж, и последовал за Ерофеем. В подъезде от внешней помпезности здания и малого следа не осталось — пахло свежей и прокисшей мочой, а давно посеревшую побелку неуклюже расписывали известные даже детям и тем не менее интимные части мужского и женского тела:

(— и наскальная живопись талантливее)

«Украшали» облезлые стены и слова, написанные углем, цветными мелками и краской, те самые первые слова русского языка, которые Раду основательно изучал по настоятельному совету путеводителя Lounly Planet. И думал, что освоил, но увы! Сакральный смысл их замысловатых комбинаций, пошлых идиом и хитрых спряжений пока ускользал от его прыткого ума. Впрочем, некоторые надписи оказались более понятными и доступными: Оля+Коля=оральный секс, Все вы козлодои и Горбачев — хмырь. Лампочки выбиты, кнопки в лифте сожжены, да и сам лифт такой раздолбанный, что ехать в нем страшно — рухнет, и пикнуть не успеешь. Впрочем, страхи оказались напрасными, ибо лифт вообще не захотел трогаться с места. Пришлось выйти из него, зло и громко хлопнув металлической дверью.