Яблоневый дворик - Даути Луиза. Страница 47

— Я знаю, что вы занимаетесь наукой, но понятия не имею, в какой области.

— Я генетик, — ответила я. — Работала над проектом генома человека, потом перешла в частный Бофортовский институт. Мы консультируем правительство и промышленность. Мне хорошо платят, но я скучаю по свободе. И по возможности проводить собственные исследования. Последние несколько лет я работала научным сотрудником, график — два присутственных дня в неделю, но в основном занималась внештатной работой. Потом опять вернулась на полный день, замещала сотрудницу, которая родила ребенка.

Вежливая улыбка, и потом:

— У вас, наверное, огромный авторитет.

— Ну, вы действительно достигаете определенного уровня, скажем, если накопили большой опыт. И после этого получаете очки просто за то, что долго занимаетесь своей работой.

— Полагаю, Ивонн, что в своем случае вы преуменьшаете. — Джас смотрел на меня, и я поняла, что моя скромность кажется ему ложной.

Нет, хотелось мне возразить, вы ошибаетесь. Моя скромность — на сто процентов искренняя.

— Ну, раз уж вы ученый, — сказал он, — может быть, вы сможете кое-что для меня прояснить. Было проведено множество экспериментов с шимпанзе. Я прав?

— Тысячи, — подтвердила я. — Шимпанзе — наши ближайшие генетические родственники, у нас совпадает девяносто восемь процентов ДНК. — Я отпила глоток воды, то же самое сделал Джас. — Имейте в виду, — добавила я, — наша ДНК на семьдесят процентов такая же, как у плодовых мушек.

Джас не улыбнулся.

— Некоторые говорят: шимпанзе — почти человек. Наверное, поэтому люди так переживают из-за экспериментов над ними.

Я понимала, что он собирается подвести к чему-то, что имеет отношение к нашему делу, к моей защите, и это «что-то» спровоцировано уходом Гая.

— Возможно, вы слышали об одном эксперименте, — продолжал Джас. — Я читал о нем в газетах много лет назад, и с тех пор он не идет у меня из головы, возможно, из-за его особой жестокости. Меня это поразило. У нас с женой тогда только что родился первый ребенок, сын. У вас тоже есть дети, так что вам знакомо родительское чувство. Мы ведь умереть готовы за наших детей. Вы смотрите на своего ребенка и понимаете, что ради него готовы взойти на костер.

Кто бы мог ждать от моего адвоката подобной доверительности? За короткое время нашего знакомства он произвел на меня впечатление человека приятного, но скорее холодного и прагматичного — но я знала, что он к чему-то клонит. Юристы никогда не говорят просто так. Я покосилась вглубь ресторана. Гая не было видно.

— Это и есть любовь, не так ли? — задумчиво сказал он. — Чистый альтруизм. Скажите, ведь ученые так и не смогли объяснить альтруизм?

Я пожала плечами.

— Многие ученые говорят, что альтруизм легко объясняется теорией выживания вида. Вы генетически запрограммированы чувствовать, что взошли бы на костер ради защиты своего сына.

— Да, но я не совсем уверен, что это объясняет романтическую любовь между взрослыми… — сказал он.

Я перебила его:

— Продолжение рода! Это…

Он не дал мне закончить:

— Для продолжения рода достаточно полового инстинкта. А человеческая любовь зачастую подразумевает самопожертвование. Возьмите родителей, чьи дети давно выросли и покинули отчий дом. Они все равно испытывают друг к другу глубокую и самоотверженную любовь. — Он сделал многозначительную паузу. — Любовь может вспыхнуть даже между людьми, которые совсем не подходят друг другу. Между людьми, у которых нет и не может их быть общих детей — из-за возраста или потому… потому, что оба состоят в браке с другими партнерами. Но и они могут испытывать глубокую и самоотверженную любовь. Они стремятся защищать друг друга и готовы ради любимого жертвовать собой.

Теперь я понимала, почему он завел этот разговор в отсутствие Гая. Да уж, чтобы работать адвокатом по уголовным делам, надо обладать не только умом, но и тактом.

— Эксперимент, который произвел на меня такое тяжелое впечатление, — продолжил Джас, — показывает, что даже у самой альтруистической и жертвенной любви есть предел. Он доказывает, что наступает момент, когда особь на первое место ставит свои интересы.

Джас посмотрел в конец зала. Наверное, тоже недоумевал, куда подевался Гай. Когда он снова заговорил, его голос звучал негромко и мягко:

— Этот эксперимент проводился на самом деле. Ученые взяли самку шимпанзе с детенышем и поместили их в особую клетку. В клетке был металлический пол с подогревом. Они включили подогрев. Сначала шимпанзе с детенышем перепрыгивали с лапы на лапу. Потом детеныш запрыгнул матери на руки, чтобы защититься от горячего пола. Мать еще какое-то время прыгала по клетке, безуспешно пыталась подняться по решетке, но в конце концов — эксперимент повторили несколько раз, и результаты всегда были одни и те же — в конце концов, каждая мать шимпанзе поступала одинаково. — Он посмотрел на меня, и мне захотелось, чтобы он не стал договаривать. — В конце концов мать шимпанзе кладет своего детеныша на горячий металлический пол и становится на него.

— Маринара?

Возле нашего столика возникла официантка. В каждой руке она держала по блюду с пиццей, а еще одно чудом балансировало у нее на предплечье. Она по очереди поставила блюда на стол. Я опустила глаза на выбранную мной пиццу, название которой уже успела забыть. В центре красовалось яйцо, окруженное размякшими листьями шпината и белыми комочками сыра, которые, я не сомневалась, будут противно скрипеть на зубах.

* * *

Пережить арест было очень непросто, как и все, что последовало за ним: слушания в суде с их юридическим крючкотворством, бесконечные совещания и обсуждения, месяцы поднадзорной жизни. Но тяжелее всего мне далась встреча с дочерью, приехавшей навестить нас на выходные.

Керри… Как ее описать? Всегда аккуратно подстриженные каштановые волосы, каллиграфический почерк… Она была из тех детей, которые без напоминания вытряхивают стружки из точилки для карандашей — черта, унаследованная от Гая. От меня ей достались невысокий рост, коренастое телосложение и большие глаза. Она изумляла меня маленькой, изумляла и теперь. Никакого хлопанья дверями, никаких истерик, никакого подросткового упрямства. Лишь позже, кое-как вынырнув из-под накрывшей Адама волны, мы поняли — у нее просто не оставалось выбора. Ей — хочешь не хочешь — приходилось быть хорошей девочкой.

Итак, дочь приехала в выходные, после того как меня выпустили под залог. Мы мирно смотрели телевизор, обсуждая дикторш, которые кажутся изготовленными по одному шаблону. Керри сидела на диване, стоявшем под прямым углом к моему креслу, поджав под себя ноги, подтянутая и изящная, как кошка. Не думаю, что когда-нибудь видела свою дочь несобранной или расхлябанной.

Когда передавали прогноз погоды, я набралась смелости.

— Папа рассказал тебе, что происходит?

Гая не было в комнате, потому что он только тем и занимался, что отбивался от телефонных звонков и электронных писем друзей и родственников. Мне он запретил обсуждать дело с кем бы то ни было, став стеной между внешним миром и мной.

Кэрри держала в руках огромную чашку с зеленым чаем в форме традиционной американской кофейной кружки. Она купила ее мне в подарок в знаменитой закусочной в Нью-Йорке, куда они ездили с Сэтнамом. Правда, я ею не пользуюсь — для меня она слишком велика, — берегу для Керри. Дочь сделала глоток, посмотрела на меня своими глазищами и, опуская кружку, кивнула.

— Да, он мне рассказал.

Она осторожно отвела взгляд — медленно, будто отдирала пластырь от раны. Покосилась на экран телевизора и снова поднесла кружку к губам. Мать всегда чувствует критическое отношение дочери. Когда девочки вступают в подростковый возраст и начинается превращение куколки в прекрасную бабочку, матери достигают конца репродуктивного цикла. Какой девочке хочется быть похожей на свою увядающую мать? Все в ней кажется дочери отталкивающим — новое платье, новый лак для ногтей и так далее. Она видит в ней свое неотвратимое будущее. Я как мать наделала много ошибок, но в мою пользу говорит то, что я никогда не читала дочери нотаций и не восклицала: «Ты хоть понимаешь, насколько моему поколению было труднее? Вы даже не представляете себе, чего нам стоило пробиться в мир науки, как над нами издевались!» Подобных бесед со своей красивой и умной я дочерью не вела. Я не считала себя вправе лезть в ее внутреннюю жизнь и упрекать в том, что свои права и свободы она принимает как должное. Я ее очень люблю и очень ею горжусь. Я знаю, что и она меня любит, но после того, через что мы прошли с Адамом, в ней срабатывает какой-то ограничитель эмоций.