Разбойничья злая луна - Лукин Евгений. Страница 38

– У, Тупапау!.. – с ненавистью пробормотала Галка.

– Ита маитаи вахина! [5] – в сердцах сказал Толик Фёдору.

– Ита маитаи нуи нуи! [6] – с чувством подтвердил тот. – Кошмар какой-то!

– Между прочим, – хрустальным голоском заметила Наталья, – разговаривать в присутствии дам на иностранных языках – неприлично.

Толик искоса глянул на неё, и ему вдруг пришло в голову, что заговори какая-нибудь туземка в подобном тоне с Таароа, старый вождь немедленно приказал бы бросить её акулам.

10

После обеда двинулись всей компанией в пальмовую рощу – смотреть портрет.

Фёдор вынес мольберт из-под обширного, как парашют, зонтика и снял циновку. Медленно скатывая её в трубочку, отступил шага на четыре и зорко прищурился. Потом вдруг встревоженно подался вперёд. Посмотрел под одним углом, под другим. Успокоился. Удовлетворённо покивал. И наконец заинтересовался: а что это все молчат?

– Ну и что теперь с нами будет? – раздался звонкий и злой голос Галки.

Фёдор немедленно задрал бородёнку и повернулся к родственнице:

– В каком смысле?

– В гастрономическом, – зловеще пояснил Лёва.

Фёдор, мигая, оглядел присутствующих.

– Мужики, – удивлённо сказал он, – вам не нравится портрет?

– Мне не нравится его пузо, – честно ответила Галка.

– Выразительное пузо, – спокойно сказал Фёдор. – Не понимаю, что тебя смущает.

– Пузо и смущает! И то, что ты ему нос изуродовал.

– Мужики, какого рожна? – с достоинством возразил Фёдор. – Нос ему проломили в позапрошлой войне заговорённой дубиной «Рапапарапа те уира» [7]. Об этом даже песня сложена.

– Ну я не знаю, какая там «Рапара… папа», – раздражённо сказала Галка, – но неужели нельзя было его… облагородить, что ли?..

– Не стоит эпатировать аборигенов, – негромко изронила Наталья. Велик был соблазн встать на сторону Фёдора, но авангардист в самом деле играл с огнём.

Фёдор посмотрел на сияющий яркими красками холст.

– Мужики, это хороший портрет, – сообщил он. – Это сильный портрет.

– Модернизм, – сказал Лёва, как клеймо поставил.

Фёдор призадумался:

– Полагаешь, Таароа не воспримет?

– Ещё как воспримет! – обнадёжил его Лёва. – Сначала он тебя выпотрошит…

– Нет, – перебила Галка. – Сначала он его кокнет этой… «Папарапой»!

– Необязательно. Выпотрошит и испечёт в углях.

– Почему? – в искреннем недоумении спросил Фёдор.

– Да потому, что кастрюль здесь ещё не изобрели! – заорал выведенный из терпения Лёва. – Ну нельзя же быть таким тупым! Никакого инстинкта самосохранения! Ты бы хоть о нас подумал!

– Мужики, – с жалостью глядя на них, сказал Фёдор, – а вы, оказывается, ни черта не понимаете в искусстве.

– Это не страшно, – жёлчно отвечал ему Лёва. – Страшно будет, если Таароа тоже ни черта в нём не понимает.

Толик и Валентин не в пример прочей публике вели себя вполне благопристойно и тихо. Оба выглядели скорее обескураженными, чем возмущёнными.

Пузо и впрямь было выразительное. Выписанное с большим искусством и тщанием, оно, видимо, несло какую-то глубокую смысловую нагрузку, а может быть, даже что-то символизировало. Сложнейшая татуировка на нём поражала картографической точностью, в то время как на других частях могучей фигуры Таароа она была передана нарочито условно.

Фёдору наконец-то удалось сломать плоскость и добиться ощущения объёма: пузо как бы вздувалось с холста, в нём мерещилось нечто глобальное.

Композиционным центром картины был, естественно, пуп. На него-то и глядели Толик с Валентином. Дело в том, что справа от пупа Таароа бесстыдно красовалась та самая формула, которую сегодня утром Валентин в присутствии Толика перечеркнул тростинкой на Сыром пляже. К формуле был пририсован также какой-то крючок наподобие клювика. Видимо, для красоты.

11

Около четырёх часов пополудни в бухту на вёслах ворвался двухкорпусный красавец «Пуа Ту Тахи Море Ареа», ведя на буксире гружённый циновками гонорар. Смуглые воины, вскинув сверкающие гребные лопасти, прокричали что-то грозно-торжественное. На правом носу катамарана высился Таароа, опираясь на трофейную резную дубину «Рапапарапа те уира».

На берегу к тому времени всё уже было готово к приёму гостей. Наталью и Галку с обычным в таких случаях скандалом загнали в хижину. Толика обернули куском жёлтой тапы. Валентин держал пальмовую ветку. Закрытый циновкой портрет был установлен Фёдором на бамбуковом треножнике. Лёва изображал стечение народа.

Гребцы развернули катамаран и погнали его кормой вперёд, ибо только богам дано причаливать носом к берегу. Трое атлетически сложённых молодых воинов бережно перенесли Таароа на песок, и вожди двинулись навстречу друг другу.

Вблизи Таароа вызывал оторопь: если взять Толика, Фёдора, Валентина и Лёву, то из них четверых как раз получился бы он один. Когда-то славный вождь был покрыт татуировкой сплошь, однако с накоплением дородности отдельные фрагменты на его животе разъехались, как материки по земному шару, открыв свободные участки кожи, на которые точили акульи зубы местные татуировщики.

Так что Фёдор ничего не придумал: Таароа действительно щеголял в новой наколке. Справа от пупа втиснулась известная формула с клювиком. Колдун (он же придворный татуировщик), по всему видать, был человек практичный и использовал украденное уравнение везде, где только мог. Забавная подробность: пальмовую ветку за Таароа нёс именно он, опасливо поглядывая на Валентина, который следовал с такой же веткой за Толиком. Впрочем, простите. Толика теперь полагалось именовать не иначе как Таура Ракау Ха’а Мана-а. Это громоздкое пышное имя Лёва переводил следующим образом: Плотник Высокой Квалификации С Колдовским Уклоном. Под колдовским уклоном подразумевалось использование металлических инструментов.

После торжественной церемонии соприкосновения носами вожди воздали должные почести мотку медной проволоки и повернулись к портрету. Дисциплинированные воины с копьевёслами стали за ними тесным полукругом в позах гипсовых статуй, какими одно время любили украшать парки культуры и отдыха.

Лёва нервничал. В глаза ему назойливо лезла тяжёлая «Рапапарапа те уира» на плече Таароа. Оглянувшись, он заметил, что одна из циновок в стене хижины подозрительно колышется. Тупапау?

– Давай, – сказал Толик, и Фёдор со скучающим видом открыл портрет.

По толпе прошёл вздох. Воины вытянули шею и, словно боясь потерять равновесие, покрепче ухватились за копьевёсла.

– А!! – изумлённо закричал Таароа и оглушительно шлёпнул себя пятернёй по животу.

Лёва присел от ужаса. Циновка, ёрзавшая в стене хижины, оторвалась и упала. К счастью, Наталья успела подхватить её и водворить на место, оставшись таким образом незамеченной.

– А!! – снова закричал Таароа, тыча в пузо на портрете толстым, как рукоятка молотка, указательным пальцем.

– А-а-а… – почтительным эхом отозвались воины и, забыв о субординации, полезли к холсту.

Оперативнее всех оказался колдун: он просунул голову между двумя вождями – живым и нарисованным. Округлившиеся глаза его метались от копии к оригиналу и обратно. Ему ли было не знать эту татуировку, если он год за годом с любовью и трепетом ударял молоточком по акульему зубу, доводя облик Таароа до совершенства! Да, он украл у Валентина формулу, но не механически же, в конце-то концов! Формуле явно недоставало клювика, и он этот клювик дорисовал… А теперь он был обворован сам. И как обворован! Линия в линию, завиток в завиток!..

До такой степени мог быть ошарашен лишь криминалист, встретивший двух людей с одинаковыми отпечатками пальцев.

Что до Таароа, то он, растерянно вскрикивая, ощупывал свой расплющенный доблестный нос, словно проверяя, на месте ли он. Пока ещё было непонятно, угодил ли Фёдор старому вождю или же, напротив, нанёс ему тяжкое оскорбление, но что потряс он его – это уж точно.