Прыжок - Лапперт Симона. Страница 8

— У тебя на рубашке кровь, — заметила Моник. — Был трудный вызов?

Феликс отмахнулся:

— Не бери в голову. Все не так страшно, как выглядит.

Он включил свет, раздался щелчок, жужжание, неоновые трубки заморгали и загорелись — маленькое бесперебойное счастье. Феликс пошел к холодильнику, взял банку апельсиновой газировки, прижал ее к затылку и закрыл глаза. Ближайшие несколько часов он хотел провести именно так — стоя у распахнутого окна с закрытыми глазами, прижав к затылку холодную банку газировки.

— Ты даже не взглянешь на меня?

Феликс открыл глаза; банка больше не охлаждала, потому что кожа привыкла к температуре. Моник закусила нижнюю губу, как делала всегда, когда была взволнована. Она ждала от него ответа, но он не мог ей его дать.

— Я же вижу, тебя что-то гложет, — сказала Моник. — После тех психологических курсов по повышению квалификации ты сам не свой.

Феликс открыл банку — раздалось характерное шипение — и сделал несколько глотков. Его взгляд был устремлен мимо Моник в сад.

— Пионы уже должны были распуститься, — задумчиво произнес он. — Запоздали они в этом году. В парке уже вовсю цветут.

Моник встала и подошла к нему, погладила по затылку, попыталась поймать его взгляд.

— Или все потому, что я беременна? Ты передумал?

Феликс помотал головой.

— Я просто устал, — сказал он. — Вот и все.

Ему хотелось прижать Моник к себе, почувствовать ее тело, нежную кожу, упругие локоны. Но вместо этого он нагнулся и достал из выдвижного ящика под холодильником упаковку антипылевых салфеток. Он принялся протирать подоконник, столешницу, выступающие части шкафчиков, хромированные ручки.

— Ты знала, что домашняя пыль на девяносто процентов состоит из чешуек человеческой кожи? — спросил он.

Моник затянула потуже резинку на волосах.

— Ладно, занимайся своим делом, — сказала она. — Поговорим позже.

Шлейф ее парфюма висел в воздухе липкой паутиной, в которой запутывались мысли Феликса. Живот Моник — в нем шевелится ребенок. Заброшенный дом на опушке леса, пыль танцует в лучах солнца, желтая подушка взлетает в воздух, отрывистый смех, потом кашель, невыносимо громкий кашель. Феликс допил газировку и смял в руке банку. Неоновые трубки над раковиной замерцали, Феликс выключил их. Взял из холодильника еще одну банку газировки. Куда положил смятую, он уже не помнил. В ушах до сих пор звенел выстрел. Феликс выключил радио. Он устал, но в кровати его ждал лишь бесконечный круговорот образов — дом, пыль, кашель, — а чтобы игнорировать их, его усталости не хватало. Он подошел к окну и посмотрел на улицу, скользнул взглядом по домам. Во многих из них ему уже приходилось бывать на вызовах, он знал, что скрывается за фасадами, как пахнет в подъездах. Тальбах представлялся ему огромной выгребной ямой, где смешались злоба и затаенные обиды; сплошь и рядом беспомощные взрослые, внутри которых сидят травмированные дети, которыми они когда-то были и которые постоянно вырывались наружу в моменты усталости и перегрузки. На несколько минут луна засеребрила крыши и скрасила вид, отчего было трудно представить, что прямо сейчас где-то замахиваются кулаком или грубым словом. Постепенно гасли окна. Феликс зафиксировал взгляд на стеклянных раздвижных дверях круглосуточного магазинчика напротив. Если прищуриться, можно рассмотреть возле двери стойку с акционными товарами: клубника, готовые коржи из песочного теста и взбитые сливки в баллончиках, и на все двадцатипроцентная скидка. Феликс разглядел руки кассира, выдающего сдачу. Видел, как маленькая девочка тайком наполняет свою детскую тележку киндерами. Вот что он находил прекрасным: прозрачные двери, прозрачные стены; помещения, в которые можно заглянуть. «Если бы все дома были прозрачными, — думал Феликс, — все стены, все двери, если бы можно было видеть, что делают другие: как мужчины плачут в своих гаражах, девушки со свежим маникюром ковыряются в носу, юноши взахлеб играют в видеоигры и в ванной перед зеркалом напрягают бицепсы, как люди часами пялятся в телевизор, мастурбируют, посреди ночи лезут в холодильник и вгрызаются в головку сыра, хают друзей за спиной, сдирают кожу с мозолей на пятках или осматривают тело в поисках родинок — если бы все это было видно, — думал Феликс, — возможно, люди считали бы себя чуть менее ненормальными и меньше вымещали бы на других свои комплексы». Феликс нагнулся, вытащил из-под раковины ящик с инструментами и поставил на кухонный стол. Снял рубашку, повесил ее на спинку стула, и на мгновение его обдало приятной прохладой. Вздохнув, он просканировал взглядом кухню. Соковыжималка не подойдет. Слишком просто. Кофеварка еще понадобится, возиться с пылесосом желания не было, а электрическую зубную щетку он только недавно разбирал. Феликс мысленно прошелся по электронным устройствам в ванной и кивнул. Как же он раньше не додумался? Фен Моник висел на полотенцесушителе возле раковины, провод был тщательно обмотан вокруг металла. Каждое утро Феликс задевал коленом насадку-диффузор, и она с шумом грохалась на плиточный пол, а вкрутить ее обратно было не так просто. Он зажал фен под мышкой, насадка отвалилась прямо перед дверью в подвал и закатилась под шкаф. Феликс не стал ее поднимать. В подвале стояла приятная прохлада, даже металлический стол, на котором он разложил инструменты, был холодным. Феликс порылся в ящике, достал и надел налобный фонарь, взял отвертку с нужным наконечником и принялся откручивать корпус фена на ручке возле гнезда подключения. Несколько оборотов — и уродливые беззащитные внутренности прибора лежали перед ним. Он снял предохранитель натяжения с кабеля, повернул плату, к которой были припаяны проводки, взял паяльник и начал нагревать металл, чтобы отделить шнур. Аккуратно оторвал первый проводок от нагретой платы. Ему необходимо было оставаться предельно внимательным и осторожным, чтобы не погнуть проводки. Кропотливая работа. Он нагревал, размягчал, отделял и клал проводки в ряд, один за другим, чтобы не нарушить последовательность. Если он все сделает правильно и не напортачит, на фене не останется и следа вмешательства.

Он уже припаивал проводки обратно, когда услышал шаги Моник. На ней была ночная сорочка с синим ананасом, круглый живот делал фрукт объемным.

— Который час? — спросил Феликс.

— Уже за полночь, — ответила Моник.

Феликс кивнул и вернулся к паяльнику.

— Скоро закончу.

Металл платы успел остыть, пришлось заново его нагревать.

— Ты отдалился от меня, — печально заметила Моник.

Феликс не знал, что сказать. Взял пустую банку из-под газировки, покрутил ее в руках и повернулся к Моник.

— Ты не мог бы выключить фонарь? — попросила она. — Светишь мне прямо в глаза.

Феликс смущенно отстегнул липучку на затылке и снял фонарик.

— Это твое молчание… твое вечное молчание пугает меня, — сказала Моник.

— Тебе нечего бояться. — Феликс взял ее за руку.

Моник крепко сжала его ладонь.

— Я знаю, что ты не можешь просто оставить работу за порогом. Знаю, что тебе сложно переключаться, когда ты возвращаешься домой. Но позволь мне хотя бы попытаться понять тебя, сделать для тебя хоть что-то…

Феликс не дал ей договорить. У него не осталось сил, чтобы держать себя в руках. Он устал. Ему было жарко. И меньше всего ему хотелось выяснять отношения. Он резко отдернул руку.

— Что? Хочешь меня понять? Ты живешь в параллельном мире подушек, набитых просом, и лавандового эфирного масла, Моник. Но есть проблемы, которые не решаются дыхательными практиками и массажем.

Челюсть Моник задрожала, глаза наполнились слезами.

— Такой ты меня видишь?

Феликс понял, что перегнул палку. Он щелкал фонариком в руке, будто этим маленьким выключателем мог регулировать переполняющие его эмоции.

Моник разгладила сорочку на бедрах.

— Мы с тобой живем в одном и том же мире, — сказала она. — Но ты, видимо, выбрал ту его часть, где так темно и мрачно, что нужен налобный фонарь. — Она отвернулась, чтобы уйти.