Неверный муж моей подруги, часть 2 (СИ) - Хаан Ашира. Страница 10

Он фыркнул и встряхнулся, как недовольный пес, проводил птицу взглядом и замер, запрокинув голову.

— Смотри, какое небо, — сказал он. — Уже совсем весеннее. Ярко-голубое, как в марте. И я чую весну в воздухе, принюхайся!

Я подошла к нему близко-близко, втянула носом воздух, но почувствовала только запах розмарина и северного моря, исходящий от самого Германа.

А еще запах кожи от его перчаток, которыми он обнял мое лицо.

Я закрыла глаза и потерлась о них щекой.

Холодные губы коснулись моих губ и замерли, продлив прикосновение до вечности.

— Кто я тебе теперь? — спросила я тихо-тихо, но в снежной тишине кладбища каждое слово звучало очень ясно и отчетливо. — Любовница? Наложница? Конкубина? Тайная страсть?

— Ты моя беда… — ответил Герман и между его ледяных губ проскользнул горячий язык, ворвавшийся в мой рот, превращая пронзительный морозный поцелуй в обжигающе грешный.

Тогда. Мой беспокойный сон

Господи, какое дурацкое, невыносимое, счастливое чувство — любовь.

Особенно взаимная любовь.

Вот он написал тебе с утра: «Привет».

И ты из замученного мрачного чудовища, которое только что нарычало на детей за то, что им понадобился к каше исключительно вишневый джем, который они вчера люто ненавидели, поэтому его только что доел папа — превращаешься в восторженную идиотку с улыбкой во всю морду.

Особенно запретная взаимная любовь.

Потому что муж поинтересовался, что тебя так обрадовало в этот хреновый день, когда каждый, — каждый! — козел-менеджер уже позвонил ему с утра, чтобы сообщить, что они накосячили с поставками и теперь именно ему надо ехать на таможню все это разгребать. И ты спрятала эту свою дурацкую улыбку, и счастье тоже спрятала, и даже прикрыла ладонью то место на груди — ниже ключиц, выше солнечного сплетения, где, словно ядерный реактор, пульсирует тайна. Сияет, тлеет, жжет — опасная и невообразимо мощная, способная разрушить все, что тебя окружает, если хоть на мгновение перестанешь себя контролировать.

Но, выбегая из дома в распахнутом пальто, ты подняла голову, чтобы помахать в окно сыновьям и вдруг заметила, что небо сегодня снова по-весеннему голубое. И решила по этому поводу устроить себе внеплановый выходной и вместо заполнения скучных отчетов и бесед с капризными туристами, поехала по магазинам. Выбрала там одно за другим самые яркие весенние платья: бирюзовое, фуксию, оранжевое. И юбки: лавандовую, желтую, изумрудную. И свитера — в розовую полоску, с открытым плечом и еще вон тот, цвета весеннего неба.

Случайно, правда случайно, посылая девчонкам — Натали и Маринке — свои фотки в этом свитере, ты промахнулась и попала пальцем по чату с Германом, который в последнее время передвинулся на одно из первых мест в твоем списке «поделиться» в телефоне. И не успела удалить, потому что он уже просмотрел сообщение.

«Прости, не тебе!» — напечатала ты быстро.

«А можно — мне?» — получила в ответ.

«Хочешь посмотреть на меня в новых платьях?»

«Всегда».

С бьющимся сердцем мгновенно переоделась в бирюзовое платье, которое создавало иллюзию невероятно тонкой талии, которую так и хочется обнять ладонями.

И отправила Герману фото, сопроводив кокетливым:

«Вот. Цвет красивый. Но не знаю, брать или нет?»

Хотя, разумеется, уже купила — редко какое платье так тебе идет.

Герман молчал. Молчал так долго, что ты уже тянулась к экрану пальцем, чтобы удалить это дурацкое фото, но именно в этот момент пришел ответ:

«…»

Три точки.

И все.

Что это значит?

Ему не понравилось?

Он ненавидит бирюзовый цвет?

Его секретарша уже купила себе такое платье?

Он впервые разглядел пять лишних килограммов у тебя на боках?

Что?!

«Что мне теперь делать с эрекцией на собрании Центробанка?» — пришло еще одно сообщение от Германа, и притухшая было эта запретная сумасшедшая, дурацкая, весенняя взаимная любовь вновь вспыхнула так ярко, что ты испугалась, что окажешься сегодня во всех новостях. Потому что тебе почудилось, что из груди у тебя бьет столб невыносимо яркого света — прямо в небеса. А твой чертов ядерный реактор идет вразнос и тебе абсолютно все равно.

«Я больше не буду…» — написала ты ему и сжала кулаки, мысленно визжа от счастья, потому что не сомневалась в ответе.

«Как это — не буду? Тебе же нужно новое белье к этому платью? Я помогу выбрать».

«Конечно, нужно», — согласилась ты и прислала ему еще одно фото. Сделанное вот прямо только что, когда ты вихрем промчалась по магазину и собрала все самое весеннее и эротичное, что нашла.

«Как думаешь, лучше это?»

Ты на фото в бежево-черном комплекте — в первый момент кажется, что это не ткань, а твоя кожа, по которой черными побегами ползут причудливые растения и заворачиваются спиралями.

«Или это?»

Ты в кипенно-белом, кружевном, похожая на невесту — но настолько далека от невинности, насколько это только возможно.

Ты ждала минуту. Две. Три.

А через четыре телефон зазвонил в твоих мгновенно вспотевших руках.

— Лучше, если ты будешь абсолютно голая, одетая только в меня… ну, может, еще в пару капель духов, — вибрировал низкий голос в трубке и приходилось сжимать бедра, пережидая горячую дрожь и острый всплеск возбуждения.

— Хорошо, — ответила ты, изо всех сил стараясь, чтобы твой голос не выдал, насколько сильно ты хочешь быть одетой только в него. — Но раз ты занят и тебя примерить нельзя, я примерю лишь несколько капель разных ароматов. Фото присылать?

Он зарычал в трубку, а ты засмеялась, глядя на себя в зеркало примерочной, которое своими сизо-зелеными тенями уродует абсолютно всех. Абсолютно. Но не тебя. И не сейчас.

Сейчас оно показывало самую красивую женщину в мире с безумной счастливой улыбкой на губах.

И так невыносимо было после этого ехать на работу, отвечать на вопросы, решать проблемы, обедать, выслушивать чужие сплетни, чужое сокровенное — и не иметь права поделиться своим. Держать в себе, делать вид, что ничего особенного не происходит. Прятать улыбки, прятать мысли, изображать, что все, как обычно. Обычнее обычного. Такой вот сегодня особенный день — когда все на тысячу процентов обычно.

Контролировать реактор в своей груди.

Даже когда вдруг услышишь попсовую песенку на фудкорте:

«Он мой беспокойный сон

Мой колокольный звон

Мой бог, мой черт, мой ангел ада…»

Умолять сердце стучать тише, тише, тише, чтобы не заглушать звон вилок и шум голосов. Не выдавать тебя.

И до самого вечера одними губами повторять и повторять:

«Он — мой крик души, мой стон, мой смысл, мой резон…»

До самого-самого вечера, когда густая ночь разольет чернила, потушит лампы в пустых коридорах офисного центра, по которым ты простучишь каблуками. К двери, которая откроется тебе навстречу, и знакомые руки — сильные, нетерпеливые, любимые — распахнут твое пальто, под которым будет только то кипенно-белое кружево.