Как быть двумя - Смит Али. Страница 43

Спустя две секунды она кое-что понимает и удивляется.

А понимает она то, что смеется.

Собственно, смеется она уже дважды, сначала после «капусты», а потом после слов про газонокосилку.

От этой мысли и удивления она смеется снова, но теперь — в глубине души.

Это уже в третий раз после того сентября Джордж смеется в несомненно настоящем времени.

В следующий раз, когда Эйч приходит в их дом после Нового года, она протягивает Джордж конверт размером с лист писчей бумаги, который был у нее под мышкой. Снимает куртку и вешает в прихожей.

Джордж возвращает конверт Хелене.

Это тебе, говорит Эйч.

Что там? спрашивает Джордж.

Я тебе звездочек принесла, говорит Эйч. Из инета распечатала.

Джордж открывает конверт. Там фото на плотной бумаге. На нем лето. Две женщины (обе молодые, примерно на полпути между юностью и зрелостью) идут вместе мимо маленькой лавчонки в каком-то очень солнечном месте. Это сейчас или давно? У одной соломенно-желтые волосы, другая темнее. Блондинка поменьше ростом, смотрит мимо объектива куда-то влево. На ней золотисто-оранжевый топ. На той, что с темными волосами, — короткое синее платье с полоской по краю подола. Она как раз поворачивается к светловолосой, чтобы что-то сказать. Дует ветерок, поэтому она откидывает волосы с лица. Блондинка выглядит чем-то озабоченной, задумчивой. Похоже, что у темноволосой прямо сейчас, в ходе разговора, мелькнула какая-то мысль, и она вот-вот ее выскажет, ответит «да».

Кто они? спрашивает Джордж.

Француженки, говорит Эйч. Это шестидесятые годы. Я рассказала маме о том, что ты поведена на шестидесятых, и ту историю про телебашню, и она захотела узнать, что это за певица была, а потом стала искать певиц, которые ей нравятся, в особенности тех, которые понравились бы ее матери, и злилась, что я ни одной не знаю, а потом заставила всех подряд на YouTube пересмотреть. А пока я смотрела, то подумала, что вот эта (она указывает на светловолосую) немного похожа на тебя.

Правда? спрашивает Джордж.

Моя мама говорит, что они обе — знаменитости, говорит Эйч. Не вместе, по отдельности. Обе сделали блестящую карьеру и изменили музыкальную индустрию во Франции. Мама без конца о них говорила, не остановить. Собственно, она отклонилась от темы: я рассказала ей про твою маму, и она давай мне втолковывать (Эйч продолжает с легким французским акцентом): это неправильно, твоя подруга должна пережить и скорбь, и печаль, и оплакивание, и меланхолию, которые и должны иметь место, и прямо связаны с тем, что у нее сейчас такой возраст, потому что теперь эти эмоции вызваны вполне объективной тоской и меланхолией, но я, была не была, решила, что принесу тебе картинку, что бы там ни говорила мама, и еще подумала: а позову-ка я тебя с собой на автостоянку.

На автостоянку? переспрашивает Джордж.

Многоэтажную, говорит Эйч. Хочешь?

Сейчас? спрашивает Джордж.

Гарантирую: будет по-настоящему скучно, говорит Эйч.

Джордж выглядывает в окно. Велик Эйч прислонен к стене во дворе. Велосипед Джордж еще в сарае, у него еще с прошлого лета пробита шина. В ее воображении возникает эта шина, от которой теперь никакого проку, и кривобокий велосипед в темноте, заваленный садовым инвентарем.

Ладно, говорит она.

Они идут в сторону города, Эйч катит свой велосипед между ними. Когда они оказываются у стоянки, Джордж поворачивает к лифту, но Эйч прикладывает палец к губам, потом кивает на стеклянную будку охранника. Там виднеется фигура в униформе, вместо головы у нее что-то вроде газеты. Охранник спит, накрывшись ею. Эйч указывает на дверь пожарного выхода, ведущую на лестницу. Очень осторожно приоткрывает ее. Дверь тяжелая. Джордж придерживает ее ногой, пока обе протискиваются в щель, потом Эйч тихонько закрывает дверь.

Февраль, вечер понедельника, поэтому машин мало. Наверху, на крыше, припаркован только одинокий джип; это место открыто воздуху и небу, бетонный пол сырой от дождя и поблескивает в свете парковочных фонарей.

Джордж и Эйч высовываются как можно дальше над парапетом верхнего яруса парковки (его сделали таким высоким, чтобы самоубийцам было неудобно, поясняет Эйч). Девочки смотрят на городские крыши, полупустые улицы тоже блестят под дождем. Редко-редко внизу проезжает машина.

Вот таким и будет город, когда я умру, думает Джордж. А что, если прямо сейчас прыгнуть? Ничего же тут не изменится. Просто уберут то, что от меня останется, а ночью снова будет лить дождь, дождь, асфальт будет блестящим или матовым, изредка будет проезжать машина, а в будни автомобили будут выстраиваться в очереди на парковку, чтобы люди могли сходить в торговый центр, весь этот этаж будет заполнен, потом опустеет, месяцы будут проходить один за другим, снова наступит февраль, и снова, и снова, февраль за февралем, февраль за февралем, а наш исторический город будет по-прежнему оставаться историческим.

Она прерывает эти размышления, потому что Эйч тащит со стороны лестницы тележку из супермаркета, мимо которой они проходили, поднимаясь сюда: кто-то забыл ее у двери лифта этажом ниже.

Тележка совсем новая. Она катится по бетону почти беззвучно.

Вот, говорит Эйч. Подержи-ка, чтоб не ерзала.

Джордж придерживает тележку, а Эйч забирается в нее — не столько забирается, сколько запрыгивает. Она хватается за край, подпрыгивает — раз! — и вот она уже сидит в тележке. Зрелище это впечатляет.

Как у тебя с вождением колесниц? интересуется она.

Скажем так, говорит Джордж. Здесь у нас только одна машина, и куда бы я тебя ни толкнула, ты на нее все равно налетишь. А при особом везении — не налетишь…

Она указывает на круто уходящий вниз пандус въезда и выезда, который буквально проваливается на нижний этаж.

Трамплин, говорит Эйч. Последнее испытание.

Она бросает быстрый взгляд вверх, туда, где находится камера видеонаблюдения. И вдруг выпрыгивает из тележки с такой же легкостью, как и запрыгнула.

Хорошо, говорит она. Начнем с тебя.

Она кивает на Джордж, а потом на тележку.

Нет, не могу, говорит Джордж.

Да залезай уже, говорит Эйч. Положись на меня.

Нет, говорит Джордж.

Мы даже не будем приближаться к пандусу, заверяет Эйч. Честное слово. Я осторожно. Просто разок прокатимся. Если хватит времени, а этот внизу не проснется, и никто не придет, то и ты меня покатаешь.

Она крепко держит тележку за ручку.

И ждет.

Ногой опереться не на что, поэтому Джордж приходится балансировать, держась за сетчатые бортики тележки. Наконец ей удается закатиться в нее, а потом нормально сесть (Ох!)

Готова? спрашивает Эйч.

Джордж кивает. Она упирается в бортики тележки и одновременно из всех сил сопротивляется факту своей непринадлежности к тем, кто обычно проделывает подобные штучки.

Ты как хочешь — чтобы я тебя все время контролировала, или чтоб хорошенько толкнула и отпустила? спрашивает Эйч.

Последнее, слышит Джордж свой ответ.

Она сама себе удивляется.

Последнее. При особом везении. Ты такие слова употребляешь, говорит Эйч, каких я больше ни от кого в жизни не слышала. Просто жуть!

Буквально, произносит Джордж из клетки-тележки.

Последнее. При особом везении. Буквально. Вот и еще одно слово, говорит Эйч.

Эйч разворачивает тележку так, что перед Джордж открывается обширное пространство верхнего этажа парковки. Подружка отводит ее подальше от пандуса, ныряющего вниз. Следующее, что Джордж помнит — то, как ее резко отбрасывает назад: толчок так силен, что на миг появляется ощущение, что тележка катится одновременно в двух направлениях.

Потом, уже дома, Джордж спускается в кухню, чтобы сварить кофе, и оставляет Генри в своей комнате за разговорами с Эйч.

Да, это она, произносит Эйч. Героиня «Холодных игр».

«Голодных игр», поправляет Генри.

Катнип, [29] говорит Эйч.

Ее не так зовут, возражает Генри.

Когда Джордж возвращается наверх, Генри с Эйч играют в своего рода словесный пинг-понг.