Необручница: На острове любви (СИ) - Эфф Юлия. Страница 10

Я повиновалась, что, в общем, было не сложно. Госпожа положила руку на мой затылок и простонала:

— Как хорошо… О Белая Владычицы, как это прекрасно быть матерью…

В конце концов, она уснула, погрузившись в свои давние грёзы и продолжая оберегать рукой меня, «младенца». Я некоторое время лежала рядом неподвижно, пока окончательно не затекло тело, да и захотелось в туалет. Аккуратно выпроставшись из объятий, я встала перед кроватью, на которой госпожа, почувствовав свободное пространство, сразу устроилась поудобнее, не просыпаясь.

Из скудной мебели в моей комнате имелись кровать, табуретка, небольшой столик и шкаф. На чём или в чём из них я должна была провести остаток ночи? Свободного тюфяка и покрывала у меня не было. Решив отложить пока этот вопрос, я набросил шлафор, застёгивающийся всего на две пуговицы, и отправилась в нужник для прислуги. Звенеть в ночную вазу рядом со спящей госпожой побоялась. Разбудишь — и неизвестно, что ещё ей придёт в голову…

Мои шатания по ночному дворцу не остались незамеченными. Сир Брис точно так же не спал, ссора с женой перебила ему сон. Возвращаясь, я наткнулась на него, идущего по коридору от террасы.

— Амели у тебя?

Кивнула и опустила голову, ожидая возможных указаний. Его пальцы, пахнущие мятным дымом от выкуренной трубки, приподняли моё лицо за подбородок. Сир Брис некоторое время рассматривал меня, пытаясь найти что-то нужное ему. Не нашёл. Я успела заметить тень брезгливости; разочарованно вздохнув, он убрал пальцы:

— Хорошо. Иди спать, Ана.

Беспечные господа, не знающие нужды… Развернувшись, он ушёл в свою комнату. Я вернулась в свою. Подумала и села за стол, положила под голову свёрнутое платье и попыталась уснуть. Увы, перевозбуждение, в том числе нервное, и ночная прогулка по холодным коридорам не поспособствовали сну.

Остаток ночи я то бегала в нужник, то сидела в удобном кресле на террасе, закутавшись в тонкое покрывало, которым заправляла постель, мёрзла и кое-как согрелась благодаря принесённой из кухни кружке горячего взвара. Наконец усталость взяла своё, и я задремала. Мне показалось, будто некто пожалел и укрыл меня меховым покрывалом, подтыкая края, и только тогда, окончательно согревшись, я провалилась в сон без видений.

Утро не принесло примирения. Сир Брис пытался помириться с госпожой, приказав мне выйти из её комнаты. Затея не удалась, госпожа лишь утвердилась, по крайней мере, так сказала, в своём решении уехать с судном, которое придёт через три дня. И завтра она начнёт собирать свои вещи.

Я не видела никогда, чтобы мужчины так огорчались, тем более маги, у которых, по слухам, всегда всё было хорошо. Плохо было всем. Поругавшись с мужем, сирра Амели полдня то плакала, то замыкалась в себе и просила оставить её одну. Я приготовила ей успокаивающий отвар.

Слуги каким-то непостижимым образом уже были осведомлены о причине ссоры и, разумеется, начали переживать, поделившись на два лагеря. Один, женский, поддерживал госпожу в её желании родить; второй, мужской, прагматичный, возражал, придерживаясь аргумента — думать об этом надо в другое время и не мешать супругу работать. Мол, все женские причуды от безделья. Я не стала слушать спор и ушла, едва отвар был готов. У сплетников, понятное дело, были свои причины для переживаний — что будет со штатом слуг, если госпожа уедет? Кого-то отправят вместе с ней на континент как лишнего.

Госпожа напилась отвара, немного выплакалась мне. Вспомнила свой ночной каприз, и её глаза снова загорелись нехорошим огнём. Я не знаю, были ли в роду у сирры Амели сумасшедшие, но сейчас безумие точно было написано на её лице. Кто в здравом уме, даже в подобном состоянии будет просить свою служанку изображать грудничка?

Возможно, мой взгляд был достаточно красноречив, потому что госпожа приглушила огонь под ресницами, вздохнула и сказала доброжелательно:

— Не хочу работать в саду, всё равно засохнет после моего отъезда. Давай-ка лучше приведём твои волосы в порядок!..

Я поняла, откуда такое желание. Ночью я уловила удивлённые ощупывания моей головы, которой госпожа касалась лишь в первый день, когда вымывала из меня рыбные ароматы. Если мои губы справлялись с задачей грудничка, то таких жёстких и непослушных волос у младенца никак не могло быть. И всё же я напряглась. Обещание привести причёску в порядок значило одно — меня заставят принимать ванну, и снова мы поменяемся местами, и снова будут прикосновения, от которых потом будет тянуть живот. Эту пытку повторять не хотелось, но госпожа сказала то, что заставило меня смириться:

— Вернёшься домой красивая…

Неужели я могла вернуться домой? Вспомнилось, как госпожа обещала мне, что я смогу уехать, если мне не понравится у Эдрихамов. Я спросила себя, хочу ли я уехать. Сомневалась недолго. Я хотела. Лучше тяжёлая работа, но осмысленное существование, чем эти странные господа, главная проблема которых — отлюбить друг друга перед сном. Самое обидное, мои мысли последний месяц были заняты тем же. И ещё кольнула мимолётная думка — брезгливый взгляд сира Бриса. Я никогда не буду достойна таких, как он. Простой рыбак будет уважать меня больше, чем идеальные маги.

Переварив всё это за минуту, я решила смириться и выполнить все последние прихоти госпожи. Попросит изображать младенца — так и быть… На что ей ещё хватит фантазии? Продержаться три дня — вот всё, что мне нужно.

Вода нагрелась быстро. Госпожа усадила меня в лохань и начала игру «Дочки-матери». Помыла волосы, а затем обмазала их каким-то маслянистым зельем, пахнущим очень терпко, и обернула полотенцем. Лицо, про которое изначально речи не шло, покрыла кашицей из зелени, попросила закрыть глаза и сверху, чтобы кашица не осыпалась, закрыла влажным платком. Мне велели сидеть так минут десять, и едва я узнала знакомый звук натираемой мылом вихотки, мои ноги бессознательно сжались.

Госпожа намывала меня, задумчиво напевая мотив, напоминающий колыбельную. С закрытыми глазами ощущения казались острее. Однако намекающих прикосновений, как будто рука задерживается ненароком и сжимает, не было. Меня просто выкупали, смыли маску с лица и волос, ополоснули и велели перебираться на кровать.

— Я масел на год запаслась, а теперь они мне ни к чему, — всё так же задумчиво объяснила госпожа. — Пусть хотя бы твоё тело благоухает, Ана… Оно изменилось, ты знаешь?

— Да.

Госпожа под прилипший мотив втёрла масло на спине, ногах и ягодицах, невинно и не проникая пальцами, куда не следовало. Я расслабилась, мысленно поблагодарив госпожу и составляя слова в предложение, которое скажу ей перед своим уходом.

Меня попросили перевернуться. Сирра Амельдина в намокшем местами нижнем платье сидела передо мной на согнутых коленях. Её длинные локоны ниспадали с плеч на груди медовым водопадом. Прекрасное лицо со слегка опухшим мешочками под глазами было так прекрасно, как и вся она, что я невольно залюбовалась ею. Она ответила мне грустной улыбкой, набрала в руку масло и спокойно принялась втирать его в мои груди и круговыми движениями спускаться к животу.

Как она была прекрасна! В тот миг мне вдруг выстрелила мысль в голову, настолько ясная и оформленная, что слёзы умиления навернулись на мои глаза. Мне восемнадцать, я всю свою недолгую жизнь восхищалась магессами, проплывающими важно мимо, пока одна некрасивая девчонка чистила рыбу. И что такого я сделала хорошего, чтобы одно из прекрасных созданий сейчас прикасалось ко мне и вело себя, словно не она, а я её госпожа?

— Что ты, Ана? — удивлённо спросила она, заметив мои слёзы.

Я же взяла её руку и поцеловала, прижала к щеке. Не нужен был мне массаж ароматическим маслом. В эту минуту всё, чего я хотела, — это сделать мою госпожу счастливой. Я порывисто поднялась и поклонилась ей, ещё раз поцеловала тыльную сторону рук.

— Ана? — госпожа обхватила моё лицо ладошками с не впитавшимся маслом, спохватилась и отёрла их о платье. — Что, моя хорошая? Что ты хочешь сказать?

— Я… — слова застряли у меня в горле, предательский ком мешал сказать.