Ловушка горше смерти - Климова Светлана. Страница 8

— …И я хотела, чтобы вы об этом знали. Исходя из того что я сообщила, вы и решайте, следует ли переводить деньги мальчика на мое имя…

— Когда твой муж усыновил Ваню?

— Вскоре после рождения нашего ребенка.

— И зовут его теперь Иван Алексеевич Коробов?

— Да.

— Что же, — сказал адвокат, — когда мальчик родился через какое-то время его забрала Мария Владимировна, ты настояла, чтобы она зарегистрировала его под твоей фамилией. Я был так выбит из колеи всем происшедшим, что не проследил за этим… К тому же твоя мама внезапно исчезла из Москвы вместе с ребенком… Мне кажется — хотя, признаюсь, я очень огорчен тем, что ты не дала мальчику фамилию Марка, — что не стоит менять в связи с этим существующее положение вещей. Марк был достаточно обеспеченным и независимым человеком, чтобы распорядиться своими средствами, как ему того хотелось. В частности, эти пять тысяч долларов он оставил тебе…

Звонок в дверь, прозвучавший резко и настойчиво, оборвал глуховатый голос Дмитрия Константиновича.

Лина поднялась, торопливым движением опрокинула содержимое пепельницы в ведерко и выбежала в прихожую. Адвокат услышал голоса, один из которых, мужской, настойчиво повторял: «Не могу!» Поняв, что далее оставаться незамеченным неприлично, Дмитрий Константинович вышел из кухни. Лина, стоя спиной к нему, вешала мужскую куртку на плечики в стенном шкафу. Мужчина, согнувшись, обувал комнатные тапочки, сипловатым голосом втолковывая:

— Так уж вышло, Полина… Мне пришлось немного выпить, и до дому я добрался, слава Богу, без приключений. Но за Ванькой я поехать не смогу. И без того две дырки в талоне. Что ты волнуешься — доберется сам, ему не впервой…

— Но мы же договорились!

— Так получилось.

— Поезжай на троллейбусе, ведь мальчик будет ждать.

— Я устал. И ждать он меня не будет… Мужчина был высок, плечист, ладно скроен и моложав. Адвокат, переминавшийся на пороге, громко произнес:

— В чем проблема? Я вполне могу забрать Ивана!

— Кто это? — спросил мужчина, так круто поворачиваясь что его качнуло к Лине. Та слегка отставила ногу, словно принимая толчок, и сказала:

— Адвокат Семернин. Не нужно, Дмитрий Константинович, мы свои дела уладим сами.

Не поздоровавшись, мужчина прошел на кухню, и сквозь шум воды из крана донесся его раздраженный голос:

— Ты опять курила!

Лина молча ушла в гостиную к дочери. Адвокат, оставшись в одиночестве, присел в кресло, где лежала брошенной принесенная им коробка конфет. Помаргивал голубой светильник на стене у круглого зеркала. Протянув руку, Дмитрий Константинович дернул за шнурок, оставив гореть только верхний свет. На столике под зеркалом, у кресла, находились кожаный потертый бумажник и связка ключей с брелком, на котором было изображено со спины изогнутое обнаженное женское тело.

Он положил сверху конфеты, вздохнул и поднял глаза — Лина снова смотрела на него чужим тяжелым взглядом, держа на руках девочку.

— Мне лучше уйти? — произнес адвокат.

— Да, — сказала Лина. — И не думай, пожалуйста, что у меня несчастливая жизнь.

— А я и не думаю, — сказал Дмитрий Константинович, испытывая то, что полагается ощущать адвокату, проигравшему дело, и потому успокаиваясь. — В данном случае ты меня интересуешь как лицо, косвенно причастное, если можно так выразиться. Я приехал к сыну моего друга Марка и хотел бы все-таки увидеть его.

Адвокат, предупреждая ответ женщины, качнул головой в сторону кухни, откуда уже слышались музыка и глухой стук закрываемой дверцы холодильника, и проговорил:

— Ступай покорми мужа, а я подожду мальчика.

— Нет, — сказала Лина, — вам нужно уйти.

— Кому это нужно? Тебе?

— Послушайте, — сказала Лина, спустив девочку с рук на пол и закрыв за ней дверь на кухню, — меня не интересует ваш Марк. — Адвокат поднялся с кресла, теперь они стояли друг против друга, и Лине пришлось слегка наклониться к нему.

— У меня есть семья. Что же касается вашего намерения встретиться с мальчиком, то это не имеет смысла. Иван не сын Марка…

— Что?

— Он сын Алексея Коробова. Настоящий сын, плоть от плоти.

— Ты лжешь сейчас, Лина.

— Нет, — возразила она совершенно спокойно, — мне выгодно было бы утверждать обратное — по крайней мере до тех пор, пока Ивану не исполнится восемнадцать, — И ты знала это с самого начала?

— Да.

— Зачем же ты всех водила за нос? Все было бы гораздо проще, и ничего бы не случилось…

— Я никого не обманывала, — перебила его Лина, кроме самой себя. Мне в мои двадцать лет было страшно остаться матерью-одиночкой. Марк хорошо относился ко мне и к Манечке.

— Да… — произнес адвокат. — Но почему ты не сказала мне об этом в прошлый раз?

— Дмитрий Константинович, женщине, только что вышедшей из зоны и живущей в нищете с маленьким ребенком и умирающей от рака матерью, чтобы отказаться от помощи состоятельных людей, необходимо много мужества… К тому же я не думала, что когда-либо снова встречу Алешу. Мне все равно, что вы решите по поводу счета Ивана, но вы должны знать твердо: он сын Алексея Петровича Коробова! — Сейчас Лина смотрела на адвоката с вызовом.

— Принеси мне, будь добра, нарды, — сказал он, начав одеваться, — положи их обратно в пакет…

Все двери за ним захлопнулись, едва он нажал кнопку лифта. Уже подходя к гостинице, адвокат принял решение уехать сегодня же, благо на Москву всю ночь шли проходящие поезда. Так скверно он чувствовал себя лишь пару раз в жизни…

В Москве, заставив себя забыть всю эту историю и погрузившись с головой в текущие дела, Дмитрий Константинович передал номер валютного счета Лины своему помощнику и распорядился, чтобы тот вплоть до две тысячи первого года контролировал ежегодные поступления на этот счет из активов, в которые теперь было обращено наследство Марка Борисовича Кричевского, за исключением наиболее ценных произведений искусства. Соответствующая документация лежала в домашнем сейфе адвоката.

3 Иван никогда не спешил возвращаться домой. Вне дома, казалось ему, внимания на него не обращает никто — это давало безотчетное ощущение свободы, впервые осознанное ребенком. Мир принадлежал ему, а он принадлежал самому себе.

Это было как бы продолжение жизни с Манечкой, там, в подвале, и мальчик слышал себя более, чем окружающих, что последних, безусловно, раздражало.

Улица научила его быть осторожным, не расслабляться, однако его быстрый подвижный ум после первых же наблюдений установил тот факт, что вне дома существуют свои особые законы и правила. Нужно только принимать их, и он будет словно заговоренный.

Впрочем, какое дело было озабоченным собственной жизнью взрослым до этого мальчика, одетого аккуратно и недорого, несколько полноватого для своих десяти лет, с сонным выражением серых глаз, обрамленных короткими острыми ресницами, с припухшими веками и рыжеватыми вьющимися волосами над оттопыренными, чисто промытыми и просвечивающими алыми ушами. Его пестрый китайский рюкзачок не привлекал внимания так же, как и любая стандартная авоська в руках домохозяйки. И медленная походка с подволакиванием подошв по асфальту — да. мало ли таких слоняется по вечернему городу, видно, в доме неладно, вот он и торчит на улице.

Однако в доме было весьма недурно. Там жили мама и сестрица, там где-то пылилась его лакированная скрипочка, к которой он так и не выказал никакой привязанности. Поэтому, когда они переехали в новую квартиру, не было куплено и пианино, как прежде планировала мама. Зато появилась сестра Катя, и это сразу же заполнило всю домашнюю жизнь мальчика. Он легко учился и уже со второго класса справлялся с уроками без помощи взрослых, а к концу третьего домашние задания превратились для него в чистую формальность.

У него мало-помалу развилось нечто похожее на боязнь замкнутого пространства: он не терпел лифтов, узких коридоров, а также машины Алексея Петровича; с брезгливым страхом он пользовался общественным транспортом — все это приучило его много и подолгу ходить пешком: в школу, в шахматный клуб, на прогулки с Катей. Мама не замечала его странностей, Коробова они раздражали.