Акула пера в СССР - Капба Евгений Адгурович. Страница 40
– Ой, иди к черту, Белозор!
– Так точно! Материал в номер, или на субботу сдавать?
– Какой материал?
– Так интервью!
– Какое интервью? – она даже отложила карандаш и линейку, которыми расчерчивала лист ватмана.
– Так с чертом же, ты ж мне сама только что…
– Просто – уйди! – фыркнула Арина Петровна, и я, довольный, так и сделал.
На самом деле я хотел попасть на рынок – к молдаванину Гаврилице, заказать ботинки и спросить про турку. И еще, наконец, наведаться в ателье.
Чтобы не проходить мимо Дома культуры по пути на остановку, пошел пешком. На школьном дворе СШ № 2 было тихо – последний звонок отгремел, шли выпускные экзамены, ребятня помладше разъехалась по деревням или в пионерлагеря. Меня обогнала телега, запряженная красивой, ухоженной лошадью, грива которой была заплетена в косички. На сене в повозке сидел дед в свободной рубахе и соломенном капялюше и бабушка в ярком платочке – оба симпатичные, как с картинки! За телегой бежали три мелкие псинки, перебрехиваясь с хвостатыми обитателями окружающих дворов.
По небу проплывали белые облачка, вся природа вокруг уже вполне была готова к лету – изумрудно-зеленая трава, пышные клумбы, сочные листочки… В общем, хороша Дубровица в это время года! А вот тротуары – не хороши. Нет почти никаких тротуаров – нигде, кроме Советской. Так, тропинки вдоль обочин…
Рынок встретил меня шумом и гамом. У ворот продавали утят, цыплят и кроликов, предлагали котят и щенков – абсолютно бесплатно. Какой-то смуглый шкет сидел верхом на козе и держал ее за рога, не давая животинке сбежать, и громко кричал:
– Купите козу, отличную козу! Посмотрите, какие у нее добрые глаза!
Глаза у коз вообще-то ни разу не добрые. Они ужасные. Эта еще и характером обладала явно скверным – все время пыталась вырваться и взбрыкивать… Хотя я тоже, наверное, взбрыкивал, если бы на меня уселся какой-то шкет.
На территории рынка бабули продавали семечки, свежую зелень, сухофрукты, молочные продукты.
Мужички-синюки торговали железячками, детальками, инструментами и прочей мелочовкой. Взгляд зацепился за одного, довольного молодого – перед ним лежали самодельные ножи на деревянных ручках, деревянные же киянки, тиски, напильники – всё самопальное, на вид добротное и надежное. «Кастет!» – выдала память Германа Викторовича. Вот где он его приобрел!
Я подошел к мужичку, краем уха слушая разговоры бабулек-конкуренток. У одной были тыквенные белые семечки, в полотняном мешке, у другой – подсолнечные, в двух ведрах.
– …пожарю, а потом ноги грею. Разве в мешке удобно ноги греть? – донесся до меня обрывок фразы. Я волей-неволей глянул на ноги торговки с ведрами и вздрогнул, отметив варикозные вены и грибок на пальцах, которые виднелись сквозь декоративные прорези в сандалиях.
– Шо, проняло, Гера? – мужик-синюк даже подался навстречу, – Я у этих бисовых баб даже хлеба в голодный год не попрошу. Всё у них с примухами и забобонами… Ведьмы, все через одну!
– Да и черт бы с их примухами, но вот ноги в семках греть – это бесчеловечно и антигуманно!
– Гы-гы, – сказал мужик. – Если б ты знал, что вытворяет Никифоровна с сывороткой, ты бы на рынок и вовсе ходить перестал.
Я замолчал, озадаченный. Чего такого могла вытворять неведомая Никифоровна с побочными продуктами творожного производства?
– Так ты как: прогуляться или по работе, может? Или ко мне лично?
– Да я к Гаврилице, ну и в ателье… А тебя увидел – вспомнил, что припас мой в отделении милиции остался, вот я и…
– Тш-ш-ш-ш! – сказал синюк. – Постой здесь, товар посторожи.
И вдруг исчез. «Недзе быу, и раптам зник!»
– Ён калдун! – сказала бабка с тыквенными семечками. – Ведьзмак, шэпча на свае нажы!
– Шепчет, как есть шепчет, – сказала та, что с подсолнечниковыми. – Поплюет, пошепчет, и приходит человек покупать сразу.
– Ну, я не за ножом пришел, – сказал я.
Мужичок появился у меня за спиной так же внезапно, как и исчез.
– Тебе – пятерка. За каждый. Легкие, удобные – как раз на твою лапищу. Алюминий!
Охренеть, чуть не десятая часть зарплаты – долой! Пора искать клады, Гера! Вот на выходных и поеду. Деньги летят пулей!
– А вы на них не шептали? – уточнил я.
– Кх-х-х, – подавился смехом мужичок. – Деньги давай! Потеряешь – приходи за новыми. А то нож возьми? Хочешь – выкидуху?
– Не, выкидуху не хочу, – я попрощался и пошел к вывеске «Ремонт и пошив обуви», откуда слышались залихватские балканские мотивы, летящие из раструба граммофона, стрекот швейной машинки и запах сапожного клея.
Гаврилица – гладко выбритый смуглый мужчина с асимметричным лицом – сидел в металлическом вагончике с распахнутыми настежь дверьми в обеих его торцах, слушал шипящий граммофон и разглядывал подошву каких-то невероятных размеров.
– Доброго и приятного дня, – сказал молдаванин и вытер руки о передник. – Чем могу быть полезен?
– И вам доброго дня! – я улыбнулся как можно шире. – Вы делаете обувь на заказ? Ну, если я покажу вам эскиз, можете пошить?
– Я всё могу, – на его лице появилась какая-то неопределенная гримаса, – но не всегда хочу. И не всегда имею материал.
– Ну так я ж не за бесплатно, – в моей руке появился кошелек и как можно более подробный рисунок полюбившихся мне кроссинговых «гарсингов». Отличные боты, прекрасная модель – и без всяких финтифлюшек.
– Запросы у вас! – сказал молдаванин. – Но идея интересная. Правда, с подошвой будут трудности. А материал какой? Замша?
– Замша.
– Это будет долго и дорого, – сказал Гаврилица, – прям очень дорого. Давайте я примерюсь, прикину, подумаю… Оставьте свой рисунок, я изображу как положено. Заходите в понедельник – обсудим цену, – он видел, что я не ухожу, и выжидательно на меня уставился.
– Говорили, у вас можно спросить про турки… Ну, джезвы, кофеварки. Медные.
– А-а-а-а! – сапожник расцвел. – А у меня осталось четыре штуки. И чайник! И казанок!
Он из-под прилавка начал доставать все эти чудесные изделия цыганских мастеров и, кажется, двигался в такт залихватской мелодии из граммофона. По крайней мере, когда пластинка кончилась, кончились и экспонаты (товаром их язык назвать не поворачивался). И мне захотелось взять всё!
– Я возьму турку, вот эту… – с широким плоским дном, изящной ручкой, на три чашки кофе, она выглядела как та самая штука, которой мне не хватало в жизни. – А вы можете чайничек и казанок отложить до понедельника? Очень они замечательные!
– Я всё могу, – Гаврилица улыбался, принимая деньги за турку. – Но не всегда хочу. Но сейчас – хочу. И придержу. Главное – заходите. Что-нибудь еще?
– Подскажите, где здесь ателье?
– Хо-о-о! Так вы к Моне и Абраше? К ботинкам и костюмчик решили стачать? И тоже по своим эскизам? Обязательно зайду глянуть!
– Значит, заходит ко мне Хаимка-корявщик и спрашивает: «Моня, я ходил по кладбищу и думал, с кем лучше лежать рядом? Может, с Ривкой на холме, там солнечно? Или с Сарочкой, у заборчика, где гладиолусы цветут?»
– И шо, и шо?
– Ну я ему говорю: Хаим, лежать, конечно, лучше с рядом с Фаечкой!
– Погоди, Моня, но Фаечка таки совсем не умерла, она такая молодая красивая женщина, и у нее такой тухес, шо боже мой! Я видел ее глазами еще вчера, когда ходил в редакцию давать объявление, и она была вся живая!
– Во-о-о-от! – поднял палец вверх Моня.
Я не мог сдержать улыбку. Эти двое были очень похожи на евреев из анекдота – оба в очках, жилетках и ермолках. Один – с козлиной бородкой и помоложе, это был Моня, Соломон. Второй – гладко выбритый, но с длинными до плеч седоватыми волосами – Абраша, Абрам.
– Молодой человек, вы зашли ногами в эту дверь и стоите, и смотрите на нас, и не говорите ни слова! Вы таки или немой, или одно из двух, – сказал Моня.
– Э-э-э-э… Да я, собственно, хотел штаны на заказ пошить.
– Ну так шейте! Кто вам мешает?