Акула пера в СССР - Капба Евгений Адгурович. Страница 49

Он слегка заикался, самую малость, но это его не смущало – темп речи у него всегда был неторопливый. Я, честно говоря, не планировал сегодня каких-то занятий спортом, разве что вечером, как солнышко зайдет, штангу потягать… А тут – едва-едва конец рабочего дня, солнце палит…

– Д-давай не стой, босиком позанимаешься, штаны я тебе от кимоно дам, перчатки из общака возьмешь, – подмигнул Лопатин.

Кимоно? В 1979 году? А, ну да… Самый расцвет! Запретят карате годика через два, по целой куче причин: от расцвета нелегальных школ боевых искусств и теневого бизнеса по торговле спортинвентарем до роста хулиганства в столицах. А сейчас дзюдо и карате процветали! В каждом задрипанном городишке, откуда ни возьмись, появлялись сенсеи, которые брали за уроки неплохие деньги.

Однако Лопатин не поддавался моде – он всегда вытягивал самое интересное из разных стилей и под вывеской классического бокса учил юношей и мужчин по собственной эклектичной методике. Не всегда эффектной, но очень эффективной. И – совершенно бесплатно. Военной пенсии и зарплаты тренера ему хватало, он всегда был спартанцем – во всех смыслах этого слова.

Сердце стучалось о ребра, мечтая выпрыгнуть наружу и свалить к черту из зала. Легкие горели огнем, пот заливал глаза, мышцы ног с непривычки начинали ныть. Эти дядечки из команды Поликарпыча задали мне конкретную трепку! Расслабился, товарищ Белозор! Одержанные над алкашами победы заставили возгордиться, почувствовать себя альфа-бойцом, эдаким Чаком Норрисом и Ван Даммом в одном флаконе…

Как говорил мой дед: «Молодец – против овец»! Если честно, встретившись с таким дядечкой в темном переулке, никогда бы не подумал, что он может представлять собой серьезную угрозу. Все они были возрастом около сорока-пятидесяти лет, коротко стриженные, с простецкими лицами, иногда украшенными сломанным носом, помятым ухом или криво сросшейся бровью. Худощавые, можно даже сказать, на первый взгляд – щуплые… Однако дубасили меня будь здоров, делая перерывы только на то, чтобы объяснить мне: так, мол, и так, Гера, вот тут я бы прошел в клинч и конец тебе. А здесь – встречный удар и нокаут. И пах не прикрыл, а локоть мой – он вона где! Смекаешь?

Я смекал. И это был еще щадящий режим! Потому как в начале тренировки, сразу после разминки, Виктор Иванович сказал:

– Сегодня – уд-дарная техника. Никаких б-бросков и захватов. Работаем легко, только обозначаем удары. П-поехали!

Представить сложно, во что бы меня превратили эти обманчиво щуплые дядечки, если бы им разрешили еще и швырять людей на маты! В общем, гордость моя была сломлена, появилось неуемное желание если не преодолеть, то хотя бы сократить ту пропасть, что разделяет меня и этих по-настоящему умелых и профессиональных бойцов. И злость ушла – как будто и не было ее. Ершов? К черту Ершова. Разберемся! Со всем разберемся, дайте только срок.

Штаны от кимоно теперь были мокрыми от пота, ноги уже скользили по матам, но под самый конец тренировки открылось второе дыхание, и после фразы Лопатина:

– Полный контакт – две минуты! – я оказался напротив Поликарпыча и даже остался на ногах и несколько раз достал его по корпусу – невероятно!

– Стоп! Пожали друг другу руки, разошлись. Г-гера, останься.

Мужики пошли в раздевалку и в душ, а я остался с тренером один на один.

– Уразумел, друг ситный? – спросил он.

– Уразумел… А можно я к вам пару раз в неделю буду захаживать? По каким дням, в какое время?

– С восьми до восьми, ежедневно к-кроме воскресенья, – усмехнулся он. – Видел вон, п-перед вами парнишки занимались? Вот можешь с ними походить, т-технику вспоминать. Ты, Гера, как всегда, на организм свой полагаешься: мышцы крепкие, руки длинные… Нужно рефлекс нарабатывать! И стратегию боя п-продумывать, а не руками-ногами махать куда попало… Приходи, в общем. Оно тебе полезно будет – с мыслями соберешься.

– А откуда вы…

– Не первый год замужем. Вижу же, что сегодня у тебя вместо мозга – п-плавленый сырок! Только на втором часу т-тренировки ты в себя п-пришел. В общем, в любое время, – он хлопнул меня по плечу и улыбнулся – почти по-отечески.

– А вы девушек тренируете? – напоследок спросил я.

– П-приводи, посмотрим, – его фирменная кривоватая улыбочка, честно говоря, обнадеживала.

И, кажется, у меня появилась кандидатура на должность самого главного начальника центра боевых искусств, который рано или поздно будет стоять в Нью-Васюках… То есть в Дубровице, конечно же в Дубровице!

Глава 25, в которой к нам едет ревизор, а еще приходится глотать пыль

Сергей Игоревич договорился с коммунальщиками, и они прислали трактор, чтобы мы могли забросать в прицеп смет – всякую дрянь и сор с проезжей части – с закрепленной за редакцией улицы Фурманова. Что значит закрепленная улица? Это такая потрясающая инициатива горсовета, в соответствии с которой каждое предприятие получало общественную нагрузку в виде той или иной территории, о которой теперь предстояло заботиться, поддерживая на ней чистоту и порядок. Нам выпало заботиться об улице Фурманова.

Это было довольно комично: местные жители, которые в общем-то должны были сами отслеживать состояние газонов от своих заборов и до тротуара, выглядывали из калиток и комментировали наши действия. Коммунальщики, в чьи непосредственные обязанности входило наведение чистоты и порядка на городских улицах, выделили чудо-технику: рычащий и фырчащий МТЗ-50, в кабине которого сидел водитель Серёга, который нас поторапливал и напоминал, что у него время не резиновое. А прицеп и вовсе заслуживал отдельной хвалебной оды – его днище напоминало решето, и оставшийся со времен зимней борьбы с гололедом песок с солью, который мы забрасывали туда совковыми лопатами, сочился на дорогу тоненькими ручейками.

Анатольич перелез через забор заброшенного участка и наломал веток, чтобы застелить прицеп и кое-как заткнуть дыры, иначе вся идея со сгребанием смета превращалась в мартышкин труд. Палило солнце, свирепствовал суховей, швыряя нам в лицо пригоршни сора и пыли. Мы были грязные как черти, злые и веселые.

– Труд делает из человека обезьяну! – хохотнул Анатольич.

Шкловский, Стариков и я орудовали лопатами, Сивоконь, как самый старший, заметал остатки огромной метлой, скрученной из березовых веток. Ветки время от времени вылезали наружу, Юрий Анатольич матерился и пихал их обратно.

– Ребята, через полчаса мне ехать! – сказал тракторист Серега.

– Здесь не рота солдат! – откликнулся Стариков. – Мы тут как бы вчетвером управляемся!

Редкие водители возмущались, что одна из двух полос движения перегорожена, велосипедисты цыкали зубом, пытаясь объехать нашу дружную компанию по тротуару. Когда мы отработали одну сторону улицы и развернули трактор, чтобы заняться противоположной, из прицепа снова начало сыпаться.

– Главное, чтобы он не поехал обратно по Фурманова. Пусть на Ленина сразу поворачивает, направо, и шурует куда хочет! – вздохнул Шкловский. – Второй раз мне за ним эту улицу убирать не улыбается.

– Никому не улыбается! – кивнул Стариков.

А я что? А я зацепился краешком лопаты за борт прицепа и высыпал кучу смета себе на башку и плечи, и теперь выглядел как настоящий бармалей.

Проходившая мимо женщина выговаривала своему сыну-младшекласснику:

– Будешь плохо учиться и не слушаться маму – станешь, как эти дяди! Хочется тебе, Сенька, на жаре лопатой всю жизнь махать?

– Нет! – ответил Сенька.

Великолепно!

– Гера… – Арина Петровна явно была смущена и не знала, как ко мне подступиться. – Тут к тебе товарищ из ОблЛИТа… Я ей ситуацию объяснила, но сам понимаешь.

Ответственный секретарь развела руками. Я понимал. ОблЛИТ – это Областное управление по охране государственных тайн в печати, или Областное управление по делам литературы. Страх и ужас всех газет, журналов и издательств. До нас, районок, они доезжали редко, все больше областные печатные органы кошмарили, но и «Маяку» порой доставалось. Даже странно – чего так поздно? Учитывая мои, как выразился товарищ Ершов «эскапады», такой визит должен был состояться гораздо раньше! У меня-то было всё шито-крыто, материалы я всегда согласовывал – вон даже в ящике стола лежали все экземпляры с подписями: того же Привалова, Волкова, Исакова – да мало ли кого еще! С этой стороны я мог быть спокоен. Но и в этой, и в будущей жизни работать с проверяющими мне приходилось, а потому спокойствие вполне могло оказаться преждевременным – доколупаться можно до чего угодно и до кого угодно. Человек – скотинка несовершенная, косяки мы нарезаем огромными кусками, независимо от уровня интеллектуального развития, социального статуса и должности.