Блеск чужих созвездий. Часть 2 (СИ) - Доброхотова Мария. Страница 53

— Перестань! Мне и так страшно, Адриан! — Таня схватила его за рукав, а потом обратилась к дракону: — Он не отказываться! Я здесь, и я твоя жертва.

— Нет, ты выйдешь отсюда живой! — зарычал Мангон. — Даже если я умру, даже если ты будешь меня ненавидеть. Ты должна выйти отсюда!

— КАК ИНТЕРЕСНО, — протянула дракониха, перестав обжигать людей внизу жаром. Она наклонила громадную голову к помосту, будто хотела получше рассмотреть их. — ТЫ ГОТОВА ПОЖЕРТВОВАТЬ СОБОЙ РАДИ ДРАКОНА? А ТЫ НЕ ХОЧЕШЬ ОТДАВАТЬ ЕЕ ЦЕНОЙ СВОЕЙ ЖИЗНИ?

Пещеру заполнил запах то ли раскаленного металла, то ли крови. Таня испуганно шагнула к Адриану, и тот крепко прижал ее к себе. Они стояли под пристальным взглядом Матери, словно провинившиеся дети, и ждали ее приговора, потому что их жизни были всецело в ее когтистых лапах.

Дракониха распрямилась и нависла над ними, как скала.

— АДРИАН МАНГОН! ЗА ТО, ЧТО ТЫ ПРОЯВИЛ МИЛОСЕРДИЕ К ЧЕЛОВЕКУ, Я СНИМАЮ С ТЕБЯ ПРОКЛЯТИЕ. Я ВЕЛЮ ТЕБЕ: ДО КОНЦА ЖИЗНИ СОХРАНЯЙ ЧИСТЫЙ РАЗУМ И ДОБРОЕ СЕРДЦЕ, И ТОГДА Я ПОМОГУ ТЕБЕ В ТВОИХ ДЕЛАХ. ДА СВЕРШИТСЯ МОЯ ВОЛЯ!

— Что? — нахмурился Мангон. — Я не должен ее убивать?

— А ТЫ КАК ДУМАЛ? — с ехидством спросила Великая Матерь. — В ЧЕМ СМЫСЛ ДАРИТЬ ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ ТОМУ, КТО ВЕДЕТ СЕБЯ, КАК ЖИВОТНОЕ?

Адриан выглядел растерянным, он провел рукой по взмокшим волосам.

— Но в легендах говорится, что дракон должен принести тебе жертву. Нигде не написано, что я должен помиловать человека.

— ПОДУМАЙ НЕМНОЖКО. В ЧЕМ ТОГДА ИСПЫТАНИЕ, ЕСЛИ ВСЕ НАПИСАНО В ВАШИХ СКУЧНЫХ ЛЕГЕНДАХ?

— Получается, Айронгу не обрел человечность, потому что убил ту девушку? — догадался Мангон. — А потом еще одну.

— ВЕРНО.

— А мой отец…Он же ненавидел людей!

— ЭРОН — ОТДЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ. ОН ОБМАНУЛ МЕНЯ, И ПОНЕСЕТ ЕЩЕ СВОЕ НАКАЗАНИЕ, БУДЬ УВЕРЕН.

— И это значит… Значит, что я смогу как прежде обращаться в дракона?

— ХОТЬ КАЖДУЮ МИНУТУ, — дракониха наклонила голову и прикрыла глаза, и в этот момент появилось в ней что-то покровительственное и теплое, так что можно было и впрямь поверить, что она Матерь.

— Ты слышала, Татана? — Мангон сжал лицо Татаны в своих ладонях. — Все хорошо, все закончилось. И мы уйдем отсюда вместе.

— Ты обещаешь? — с надеждой спросила Таня.

— ВООБЩЕ-ТО ЭТО НЕВОЗМОЖНО, — вмешалась дракониха. — МЕНИВ-ТАН Я ЗАБИРАЮ.

Мангон прижал Таню к себе, будто ее вырывали у него силой.

— Что? Но почему?

— ЭТО МОЯ ЖЕРТВА. И У НЕЕ СВОЯ СУДЬБА. ТЫ ДОЛЖНА ПОЙТИ СО МНОЙ, МЕНИВ-ТАН, — добавила она, обращаясь к Тане, и в рокоте ее голоса как будто слышалось сочувствие. Но Тане от этого легче не стало. Она смотрела на Великую Матерь, и в ее огненных глазах читала свой приговор. Ей не убежать и не спрятаться. Предначертанное свершилось.

Таня почувствовала, как по горячим щекам ползут слезы.

— Нет, Татана, нет, — повторял Мангон, гладя ее волосы и лицо. — Я не могу отпустить тебя.

— Мне страшно, Адриан, — прошептала она.

Мангон долго посмотрел ей в глаза. Он впервые видел ее такой уязвимой, по-настоящему беспомощной, слабой. Голубые глаза казались огромными на белом лице, и он ясно в них видел и страх, и понимание. Тогда Мангон наклонился и накрыл ее губы своими. Таня положила руку на его затылок, запуталась пальцами в волосах, ощущая чешуйки под ними. Время замедлилось, загустело вокруг них, милосердно отмеряя им лишние мгновения. Первая Танина любовь и первый поцелуй оказались слишком желанными и слишком горькими для обычной девчонки.

Таня отстранилась и улыбнулась сквозь слезы.

— Береги себя, Тень. Пожалуйста.

— Татана? — прохрипел он, и лицо его некрасиво скривилось.

— НАМ ПОРА, ДЕВОЧКА, — Великая Матерь протянула лапу и Таня, в последний раз оглянувшись на Адриана, ступила на подушечки, покрытые грубой красно-розовой кожей. Чешуя на груди драконихи зашевелилась, расступилась в стороны, обнажая полупрозрачную кожу. Была видна решетка ребер и то, как медленно и мощно сокращается большое сердце. В груди дракона оказалось пустое пространство, похожее на яйцо. Оно раскрылось, и матерь аккуратно положила в него Таню. Та хотела обернуться и посмотреть на Мангона, но не успела. Она зевнула, нагнулась вперед, и когда яйцо закрылось, повисла внутри него в позе эмбриона, словно в материнской утробе. Кожа дракона стала непрозрачной, переливающиеся красным и фиолетовым чешуйки встали на место.

Великая Матерь взглянула на Мангона, который остался стоять в одиночестве на черном базальте. Его грудь дрожала от едва сдерживаемого рыдания.

— ТЫ НИЧЕГО НЕ БУДЕШЬ ПОМНИТЬ ОБ ИСПЫТАНИИ, СЫН МОЙ, — с добротой проговорила она.

— Я забуду, как она ушла? — он судорожно выдохнул.

— ДА.

— Нет, пожалуйста! Я хочу все помнить! Я хочу помнить, что я натворил!

Но Великая Матерь не слушала его. Она дотянулась когтем до его груди, и у Мангона закружилась голова. Несколько секунд он боролся с дурнотой, пытался выстоять, не потерять сознание, не забыть. Но даже он был бессилен против древней магии, и спустя мгновение рухнул на постамент без чувств.

Великая Матерь осмотрела пещеру на прощание, недовольно пророкотала, увидев следы запустения, а потом медленно опустилась под воду. Через пару минут поверхность озера вновь стала спокойной, а огни в храме погасли.

***

Во рту было так сухо, что распух язык. Болело горло, потому что хотелось сглотнуть, но слюны не было уже давно. Жослен сидел, привалившись спиной к стене, и рассматривал свои руки, бледные и сухие.

— Росси? — прохрипел он. — Росси!

Они больше практически не общались — не было сил. Но Жослен периодически окликал подругу, чтобы убедиться, что она все еще в сознании.

— Как ты думаешь, кто умрет первым? — раздался слабый голос из соседней камеры.

— Я. А ты будешь чувствовать запах моего разлагающегося трупа, — такое длинное предложение было всем, на что была способна его пересохшая гортань, и Жослен умолк. Из-за стены раздалось тихое карканье: Росси смеялась.

“Она точно повредилась умом, даже не возмутилась из-за шутки”.

Сен-Жан в который раз подумал, удалось ли Татане выбраться живой, а если удалось, не забыла ли она про них? Его все чаще посещали видения, как она с Мангоном наслаждаются вкусным ужином и горячей ванной, и хоть он ненавидел себя за эти мысли, он бы душу Бурунду отдал за чан воды. Была еще одна возможность, страшная, но вполне допустимая: что Мангон все-таки воткнул в Татану нож на жертвенном камне, или что нужно ему сделать? И тогда он думал, кем бы он хотел, чтобы оказалась его подруга: честным мертвецом или живой предательницей?

— Я посплю, — прошептал Жослен, но Росалинда его каким-то чудом услышала.

— Только не умирай! Не оставляй меня…

Болезненный сон прервал стук каблуков по лестнице. Жослен так долго его ждал, что измученный организм выбросил адреналин по раздувшимся венам, и Сен-Жан даже подскочил на ноги. Во стенам лестницы плясал огонь фонаря.

— Росси! Росси, к нам идут, — прохрипел он, срывая горло. В соседней камере зашуршало, и Росалинда поднялась, цепляясь за решетку.

— Кто это?

— Спасение? Или смерть…

Он появился в проходе, словно посланник небес. В белом камзоле, белом плаще с золотыми рунами. В руках он держал револьвер, из которого даже не пришлось стрелять. Или Жослен просто не слышал выстрелов? Мужчина сделал шаг вперед, и лампа осветила его лицо. Мангон.

— Слава Матери, вы живы! — воскликнул он. Поставил твераневый фонарь на стол и бросился открывать решетки.

— Почти живы, — ответил Жослен, и уголок его рта дернулся в попытке улыбнуться.

Один из замков с грохотом упал на пол, и художник вывалился наружу. Мангон поймал его.

— Ну и вид у тебя. А запах!

— Лучший отдых в темнице Сви… — под конец голос его предал, и Жослен замолчал.

Мангон открыл вторую решетку и подхватил на руки Росси. В подвал спустилось еще несколько мужчин, одетых кто во что горазд.