Стальной пляж - Варли Джон Герберт (Херберт). Страница 6

Ему всего лишь навсего не было дела до собственной внешности.

Всевозможные модные веяния в области моделирования тела и приукрашивания лица он пропускал мимо ушей. За двадцать лет нашего знакомства он позволял себе менять только прическу, и ничего более. Он родился мужчиной — во всяком случае, как-то раз он мне об этом сказал — сто двадцать шесть лет назад, и всю жизнь мужчиной оставался.

Его телесный возраст неизменно был равен сорока с небольшим — этот возраст он часто описывал всем, кто был готов слушать, как "лучшую пору жизни". Как следствие, Уолтер был пузат и лысоват. Но его это ничуть не беспокоило. Напротив, он считал, что главный редактор крупнейшей газеты на планете должен быть именно лысеющим и с солидным брюшком.

В прежние времена ГлавВреда Уолтера назвали бы сибаритом. Он слыл сластолюбцем и гурманом и никогда ни в чем себе не отказывал. Ему требовался новый желудок каждые два-три года, свежие легкие — каждые восемь-десять лет, а сердце ему пересаживали чаще, чем большинство людей меняют уплотнители в скафандрах. Каждый раз, как он набирал пятьдесят кило сверх своего "бойцовского веса", он ложился под нож и сбрасывал килограммов семьдесят. За исключением этого Уолтер был таков, каким и казался на вид.

Когда я вошел, он сидел в своей любимой позе — откинувшись на спинку кресла и водрузив огромные ножищи на антикварный стол красного дерева, на столешнице которого ни один предмет не датировался позднее чем 1880-ми годами. Лица его мне было не видно — он держал перед собой распечатку моей статьи. Над бумажной завесой поднимались клубы сизого дыма.

— Присаживайся, Хилди, присаживайся, — пробормотал Уолтер и перевернул страницу.

Я сел и посмотрел в окно. Вид из него открывался точно такой же, как и из моего собственного, но на пять метров выше и градусов на триста шире. Я знал, что мне предстоят три, а то и пять минут ожидания. Таков был его стиль управления. Он где-то прочел, что хороший босс должен заставлять своих подчиненных ждать всегда, когда только возможно — и следовал этому правилу… но портил весь эффект тем, что постоянно косился на стенные часы.

Часы эти, 1860-х годов производства, некогда украшали собой стену железнодорожной станции где-то в штате Айова. Кабинет Уолтера можно было бы охарактеризовать как диккенсовский. Мебель стоила больше, чем я, по-видимому, заработаю за всю жизнь. На Луну было вывезено очень мало подлинного антиквариата. Большинство предметов старины были в музеях. А остальные — по большей части принадлежали Уолтеру.

— Хлам, — наконец, изрек он. — Ни на что не годный хлам!

Он нахмурился и швырнул статью через всю комнату. Точнее, попытался. Тонкие бумажные листы не удастся швырнуть сильно и далеко, если только их предварительно как следует не скомкать. Моя статья запорхала в воздухе и осела на пол у его ног.

— Извините, Уолтер, но там просто больше не из чего…

— Ты хочешь знать, почему я не могу это использовать?

— Нет секса.

— Да, ни капельки секса! Я послал тебя написать о новой сексуальной системе, а по-твоему выходит, что в ней никакого секса и нет. Как такое может быть?

— Нууу, естественно, секс там есть… Но только не тот, какой нужен. Я имею в виду, что мог бы написать статью о сексе земляных червей или медуз, но она не возбудила бы никого, кроме медуз и червей.

— Вот именно! Так почему же это, Хилди? Почему они хотят превратить нас в медуз?

Я изучил до тонкостей этого любимого конька моего босса, но делать было нечего — пришлось на него садиться. И я ответил:

— Это из той же оперы, что поиски Чаши Святого Грааля или философского камня.

— Что такое философский камень?

Последний вопрос задал не Уолтер, а некто за моей спиной. И я был уверен, что знаю, кто это. Я обернулся и увидел Бренду, начинающего репортера, которая последние две недели была моей подручной, читай — во всем меня копировала.

— Сядь, Бренда, — обронил Уолтер. — Я займусь тобой через минуту.

Я проследил, как она смущенно протиснулась в кабинет, таща за собой кресло, и уселась, сложившись, как складная линейка. Казалось, в ее теле больше суставов, чем должно быть у нормального человека — острые локти, колени и прочие углы так и торчали во все стороны. Она была очень высокой и худой, как большинство молодежи. Помнится, мне говорили, что ей семнадцать и что это ее первая практика после курса профессионального обучения. Она была жизнерадостна и любопытна, как щенок, но, увы, далеко не так симпатична.

Она донельзя меня раздражала, и я сам не понимал, почему. Возможно, все дело в конфликте поколений. Вы видите, как жизнь катится под откос, удивляетесь, может ли она быть хуже, чем уже есть, думаете, что современная молодежь докатилась до предела низости и разврата… но потом у молодых рождаются дети, и вы понимаете, как вы ошибались.

По крайней мере, Бренда умела читать и писать, этого у нее было не отнять. Но она была так дьявольски серьезна, так ужасно старалась понравиться! Она была чистым листом, который рука так и тянулась изрисовать комиксами. Она не знала ничего, что лежало за пределами узкого круга интересов обеспеченного класса, к которому она принадлежала, понятия не имела о событиях, происшедших более чем пять лет назад, и ее блаженное неведение никто до сих пор не разрушил.

Она открыла громадную сумку, которую постоянно таскала с собой, извлекла на свет божий сигару — точно такую же, какую курил Уолтер, — зажгла ее и выпустила облако сизого дыма. Курить она начала на следующий день после того, как познакомилась с ГлавВредом Уолтером. А имя свое обрела на следующий день после знакомства со мной. Наверное, мне должно было бы показаться забавным или лестным то, как откровенно она старалась подражать старшим; но меня это просто выводило из себя. Взять себе в качестве псевдонима имя знаменитой вымышленной журналистки [6] было моей идеей.

Уолтер сделал мне знак продолжать. Я со вздохом повиновался:

— Сказать по правде, я не знаю, когда это началось и почему. Но суть в следующем: поскольку секс и размножение больше не связаны друг с другом, почему мы должны по-прежнему пользоваться для секса нашими органами размножения? Тем более что эти же самые органы служат нам для мочеиспускания.

— Я твердо убежден: "Если это работает — не ломай!" — изрек Уолтер. — Наша старомодная половая система исправно действовала миллионы лет. Зачем же в нее вмешиваться?

— На самом деле, Уолтер, мы в нее уже вмешались, и не раз.

— Не все.

— Вы правы. Но более восьмидесяти процентов женщин предпочли пойти на операцию перемещения клитора. Там, где он находится от природы, он не получает достаточно стимуляции во время обычного полового акта. И примерно столько же мужчин сделали себе операцию по втягиванию яичек внутрь тела. Там, куда природа их поместила, они были чертовски уязвимы.

— Я этой операции не делал, — сказал Уолтер.

Я взял это на заметку — на случай, если мне вдруг, мало ли, придется с ним драться — и продолжил:

— Затем встал ребром вопрос о мужской выносливости. В прежние времена на Земле редкий мужчина после тридцати мог достичь эрекции чаще, чем три-четыре раза в день. И обычно она не слишком долго держалась. К тому же, мужчины были неспособны на множественные оргазмы. Их сексуальные возможности в этом плане уступали женским.

— Это ужасно, — пролепетала Бренда.

Я покосился на нее — она была искренне шокирована.

— Да, это мы изменили к лучшему, не могу не согласиться, — кивнул Уолтер.

— А еще существовал такой феномен, как менструация, — добавил я.

— Что такое менструация?

Мы оба посмотрели на Бренду. Было непохоже, что она шутит. Мы с Уолтером переглянулись, и я без труда прочел его мысли.

— Как бы то ни было, — подытожил я, — вы только что признали, что проблема существует. Великое множество людей тем или иным способом меняет себя. Некоторые, как вы, остаются почти неизменны. Но не все подобные изменения совместимы с остальными. Не все из них подразумевают проникновение одного человека в другого, например. Вот что пытаются донести до нас те, кто ратует за принципиально новый секс: что, раз уж мы вмешались в природу человека, то почему бы не возвыситься до системы, которая настолько лучше всех прочих, что все захотят подключиться к ней? Почему ощущения, которые мы связываем с "сексуальным удовольствием", должны всегда и неизменно возникать во время трения слизистых оболочек друг о друга? Здесь проявляется точно такое же стремление к унификации, как то, что двигало людьми на Земле, где были сотни языков и несколько систем мер и весов. Метрическая система прижилась, а вот эсперанто — нет. Мы и в наши дни до сих пор пользуемся несколькими дюжинами языков, а типов сексуальной ориентации появилось и того больше.