Глазами сокола (СИ) - Довгулева Александра. Страница 5

Два месяца назад, в южном городе Эстеврии наступила внезапная зима. Для северян дело привычное, но вот для теплолюбивых южан, не видевших раньше снега, это стало настоящей бедой. Оттого многие жители холодных земель погрузились на корабли, чтобы отплыть в далёкие земли на другой стороне континента. Кто-то с искренним желанием помочь, кто-то из-за любопытства, а кто-то, чтобы заработать (теперь в некогда богатейшем на континенте городе платили золотом за тёплую одежду и умения, помогающие жить во время зимних холодов). В числе прочих путешественников были и товарищи Сириуса, погрузившие на наёмное судно груз меха и немногочисленные пожитки. Но даже ради них Сириус не мог изменить себе и подняться на борт, как его не уговаривали, охотник намеривался остаться на берегу.

Шли дни со дня расставания, они смешались в недели. И когда двойная луна вновь взошла над горизонтом и, распавшись на две половины, нырнула в океан по обе стороны от континента, началась весна.

Тайли (так звался город, откуда с севера на юг отплывали корабли), стал тесен для Сириуса. И хоть и денег всё ещё хватало, он вновь отправился на охоту. Пушные звери уже давно поняли, что человека стоит опасаться. И с каждым годом всё дальше от селений заходили охотничьи отряды. И теперь холодной северной весной, Сириусу довелось уйти в глубину леса.

Охота была удачной, и это радовало вышедших на промысле мужчин: вскоре появится молодняк, и люди ещё несколько месяцев не будут добывать меха на продажу. Здесь было около двух десятков стрелков и мастеров и, к сожалению Сириуса, почти половина из них были молодыми и неопытными. Они шумели и оставляли следов больше, чем необходимо, ломали ветку там, где пройти можно было всего лишь её отодвинув, шли по подтаявшему снегу, ломавшимся с тихим, но отчётливым хрустом там, где можно было пройти по проталине. Они не понимали: всё это гонит зверя вглубь тёмной еловой чащи. А значит и охотнику придётся уходить от лагеря так далеко,что это могло бы быть опасным.

Больше других Сириусу был непонятен шестнадцатилетний паренёк, который был здесь впервые. Его приводило в восторг, казалось, всё в охотничьей ставке и за её пределами (насколько хватало глаз).Пользы от него было куда меньше, чем несомненного вреда, но большинству он пришёлся по душе. Особенно гордился им отец, уверенный, что вырастил прирождённого охотника, хотя, по сути, хотеть подстрелить оленя и взаправду выследить его – вещи совершенно разные. Сириус наблюдал за юношей с опаской, но ничем не высказывая своего неодобрения: слишком много в нём было чрезмерного, ненужного, лишнего (движений, слов, криков, весёлости). Он ждал и не сомневался: до добра это не доведёт. Он почти не удивился, когда парень выпустил стрелу, видимо, не задумываясь, для чего они вообще ему нужны.

На лесной тропе в ветвях боярышника сидела птица. Настоящий охотник не тронул бы её (не зачем отнимать жизнь без причины – так и удача может отвернуться), убедившись, что добыча не представляет ценности. Склонившийся над упавшим, но ещё живым крылатым существом, Сириус испытывал необъяснимую тоску.

–Чего радуешься, дурень! Надо смотреть, куда целишь!

Отец мальчишки от души отвесил ему подзатыльник.

–Добей её, всё равно помучается, да умрёт, - сказал он уже Сириусу, всё ещё склонявшемуся над неудачливой гостьей их лагеря.

Гостьей? Да, несомненно. Диких птиц такой породы тут не водилось. Наверное, потерялось во время другой охоты (вроде бы таких степных соколов используют для охоты на мелкую дичь). Это объяснило бы и то, почему бедолага не испугалась близости человека и не стала прятаться, как иные дикие звери, как и то, что она оказалась в лесу, а не на открытой местности. Сокол искал у человека тепла и сытости? И жестоко поплатился за свою наивность и доверчивость.

Отец и сын (нисколько не раскаивающийся в содеянном) ушли далеко вперёд – собирать дрова для костра и лапник для починки шалашей, а Сириус не мог идти дальше – только неотрывно следил за трепетанием грудной клетки мучавшегося от боли существа. Добить? Как правило, он так и поступал в таких случаях. Это было милосерднее, чем оставлять раненную птицу так: страдая со стрелой под сгибом крыла. Да, будь это ворон или болотный лебедь (с ярко-изумрудным опереньем, таких тут водилось достаточно), охотник так бы и поступил. Но что-то удерживало его от того, чтобы одним умелым движением свернуть тонкую шею. Может разлука с друзьями так повлияла на него, а может тоска по матери, певшей у его колыбели песню о соколе, но необъяснимо Сириус пожалел нечаянную жертву человеческой глупости.

Через две недели Сириус вернулся в город вместе с прочими охотниками. И к его славе странного молчаливого и неприветливого, но надёжного товарища, молва прибавила ещё и слух о его слабоумии. Вот ведь странность: парень потратил столько дорогостоящих лекарств на почти мёртвое животное. Пусть и редкая порода, но так возиться – себе дороже! Нужен охотничий сокол – выменяй у купца за пару соболей. Так и ко всему прочему этот молчаливый упрямец всё-таки смог выходить эту бесполезную птицу!

Глава 5. Ночь двух лун

Каждую ночь испокон веков над Листурией восходило две луны, сменяя на небе одинокое жаркое солнце. Первая луна поднималась из-за горизонта на юго-востоке. Она была желтовато-серебристой и имела чуть неровные очертания, напоминавшие небольшой корнеплод сладкого картофеля. Вторая луна, напротив, была идеально круглой, испускала холодный голубой мерцающий свет и появлялась на небе с северо-запада. Обе луны превращались в тонкий месяц в начале цикла, и двигались будто два диких тура по небосклону, направив навстречу противнику широко расставленные рога, но, достигнув зенита, они не встречались в схватке, а проходили мимо по своему краю небесного купола.

И каждую ночь луны росли.

Так проходила первая половина месяца, который на континенте длился сорок три дня. На двадцать первый день луны Листурии вырастали полностью, превращаясь в два сияющих диска (идеально круглый и чуть искажённый). Они поднимались навстречу друг другу, и в зените происходило то, что многие считали чудом: две луны сливались в одну, и ночь становилась яркой и сияющей. Так проходило три дня. Их называли ночами двух лун или «двойной луной». А на севере, зачастую, даже небо начинало танцевать: волны небесного моря омывали луны и переливались не хуже самых дорогих и редких драгоценных камней. На двадцать четвёртый день ночной праздник света и изящества прекращался, и луны больше не встречались до середины следующего цикла, дальше и дальше удаляясь друг от друга, и таяли, пока не превращались в совсем тонкие нити и не исчезали совсем. Листурийцы не любили безлунные ночи: в такие часы ничто не пугало силы, что боялись света солнца и лун, а звёзды освещали этот мир не так ярко, как большие небесные светила, стерегущие земных существ от недруга, притаившегося в тени.

Сириус не попал больше в этом сезоне на охоту. Теперь у него был щедрый заработок (южане, нынче, дорого покупали мех и охотно меняли его на жемчуг, высоко ценившийся на севере уже много поколений) и достаточно накоплений, чтобы перебраться из самого города в одно из небольших торговых поселений на постой – в Луро. Он всегда платил хозяйке дома, где снимал комнату, за сезон вперёд, как и сейчас.

Отправляться в леса ещё раз ранней весной у него не было нужды. Но Сириус тосковал по лесу. По талому серо-голубому снегу, по запаху влажной земли и рыже-коричневым стволам деревьев, крадясь меж которых он, казалось, на секунды, сладкие и пьянящие, переставал быть человеком и превращался в хищного зверя, затаившегося в поисках добычи. Если на земле осталось что-то, что Сириус действительно любил искренне, то это охота. Но сейчас было что-то ещё, более важное… Возможно, даже важнее, чем он мог себе представить.

В походе он заботился о соколе, вкладывая в это, казалось, безнадёжное дело столько сил и средств, сколько позволяли условия. Однако птица не спешила идти на поправку. Несколько дней она ничего не ела и почти не пила. Сириус поил её сам, больше проливая чистую воду из кожаной фляги. Не нашлось в лагере того, кто не призывал бы его бросить это занятие. На вылазки в лес он уходил с беспокойным сердцем, а по возвращении, первым делом проверял: дышит ли раненая обитательница его шалаша. Стрела попала в крыло и прошла насквозь чудом не оставив переломов на тонких костях, а Сириус вовремя остановил кровь и обработал рану, вытащив из неё древко и щепы. Сама по себе рана не была смертельной, а признаков заражение не было (охотник всё равно продолжал обрабатывать края пореза убивающим всякую болезнь порошком из толчёных кристаллов и трав).