Мы — это мы (СИ) - Перова Ксения. Страница 20

В этом случае их участь, увы, была не лучше, а хуже прежней — одинокая жизнь среди чужих людей, без всякой надежды когда-нибудь вернуться домой.

Но Хэл в последнее время отдалился от родных и друзей, предпочитая им общество Эдварда, поэтому даже не подумал о том, как тяжело, возможно, сейчас приходится средним братьям. Мыслями он был далеко отсюда, темное покрытие древней дороги обжигало пальцы, а по лицу бродила улыбка.

Мысль об Эдварде заставила его прийти в себя и выпрямиться. Голова закружилась, Хэл провел рукой по глазам. Жажда становилась все мучительнее, и он поспешил к городским воротам, предвкушая, как напьется из первой же попавшейся ему на дороге лошадиной колоды.

Несмотря на жару, народу на дороге было полно, и Хэл сообразил, что заявился в самый разгар базарного дня. Что ж, так даже лучше, в толпе, глядишь, никто и не заметит, как он свернет к дому Свершителя. Лучше всего, конечно, дождаться темноты, но в деревню надо вернуться раньше, иначе Майло может что-то заподозрить.

Гомонящий людской поток вливался в зев ворот, точно бурная река в щель между камнями; Хэл и оглянуться не успел, а его уже волокло по центральной улице прямо на площадь. Он судорожно озирался, пытаясь понять, где же тот узкий переулок, что ведет к дому Свершителя, но при свете дня улицы выглядели совсем иначе, да и выбраться из толпы оказалось не так-то просто.

В конце концов он смирился и, чтобы не тратить зря силы, позволил толпе тащить себя к площади. Там станет посвободнее, он улизнет и найдет Эдварда. Свершители стараются не попадаться людям на глаза, особенно в базарные дни. Эдвард рассказывал, что подобные праздники — самое опасное время, пьяные гуляки ищут, на ком бы отыграться, и могут избить Свершителя, поджечь его дом, даже и вовсе убить. Это была одна из причин, почему они с матерью жили в лесу, а не в городе, вместе с отцом.

Хэл спросил о других причинах, и Эдвард пояснил, что Свершитель фактически не получает никакой оплаты за свой труд. У магистрата есть договоренность с парой лавочников, они отпускают Свершителю продукты и платье без всякой платы, но на этом все. Без подсобного хозяйства никак не обойтись.

— Почему вы это терпите? — удивился тогда Хэл. — Если работа не по сердцу, да за нее еще и не платят, какой смысл оставаться? Почему бы просто не уйти?

Эдвард покачал головой и ничего не ответил. Это была его особенность — то говорит и говорит, не умолкая, кажется, спрашивай о чем хочешь. И вдруг раз — и закроется, как улитка в раковине. И уж тогда наседать бесполезно, ничего не вытянешь, проще из посудной тряпки выжать вкус обеда.

Хэл улыбнулся этому воспоминанию и тут же охнул — здоровенный детина в синей рубахе наступил ему на ногу и грубо оттолкнул с дороги.

— Смотри, куда прешь!

Хэл поспешно отошел к стене дома, чтобы не затоптали. Но, несмотря на тень, прохлады не было и здесь — нагретый камень излучал тепло.

Однако Хэл забыл обо всех неудобствах, даже о жажде, которую так и не утолил, потому что не приметил еще ни одной колоды для водопоя. Он вдруг вспомнил другой разговор с Эдвардом — в тот день Хэл сидел у его постели, а сам Эдвард валялся в горячке после побоев, нанесенных ему отцом.

Тогда Хэл говорил о том же: если Свершителю охота влачить жалкое существование — это его выбор, но Эдвард тоже может выбрать. Выбрать свободу.

Они поссорились, Эд и слышать не желал ни о чем подобном. Но, быть может, идея не такая уж и безумная? Может, настало время к ней вернуться?

Внезапно шум впереди усилился, и люди прибавили шагу, явно опасаясь пропустить нечто любопытное. Хэл в задумчивости последовал их примеру, на ходу лихорадочно прикидывая варианты.

Если Эдвард согласится уйти, он, Хэл, может помогать госпоже Райни. Ради старика-Свершителя и пальцем не шевельнет, никогда не простит ему то, что он сотворил с Эдвардом. Но госпожа Альма славная женщина, и Хэл позаботится, чтобы она ни в чем не нуждалась.

Однако в глубине души он понимал, что лукавит — теперь единственный сын в семье, он должен работать наравне с отцом вместо средних братьев. Кому еще он сможет помочь при таком раскладе и как?

Но сдаваться нельзя, выход должен быть, и он его найдет.

В этот миг дома словно расступились, и толпа вынесла Хэла на небольшую площадь, в центре которой — о счастье! — находилось некое подобие фонтана. В круглую каменную чашу стекало несколько вялых струек воды, но Хэлу это зрелище показалось одним из самых восхитительных в жизни.

Изнывая от жажды, он протолкался сквозь толпу и чуть ли не с головой окунулся в чашу. Мутная, неприятная на вкус вода отдавала металлом, но Хэлу было наплевать, он пил и пил, пока живот не стал круглым, как рыбье брюхо.

Наконец с глубоким вздохом облегчения присел на край чаши, и тут все вокруг загомонили, как ненормальные. Поднялся такой шум, что Хэл даже не мог спросить, что случилось — никто бы его не услышал. Люди вытягивали шеи, стремясь разглядеть что-то за фонтаном, и Хэл, охваченный любопытством, начал пробираться в ту сторону. Его пинали, толкали, осыпали проклятиями, но он только огрызался и упорно продвигался вперед, к краю образованного толпой большого пустого пространства.

И вдруг шум стих, точно по волшебству. А чей-то скучный, мерный голос, совсем неподалеку от Хэла, громко, нараспев произнес:

— Именем верховного магистрата города Вьена находящийся здесь Курд Портено по прозвищу «Большой Курд» приговаривается к смерти за убийство Жака Веркена, лекаря, и жены его, Дженис Веркен, и да помилует Всемогущий его душу...

Сердце Хэла словно стиснула чья-то жестокая рука. Тот самый лекарь! Конечно, он бессовестно обманул Хэла, но все-таки согласился помочь отцу Эдварда, а это дорогого стоило. В любом случае ни он, ни тем более его жена в глазах Хэла не заслуживали смерти.

Со всех сторон порхали обрывки фраз:

— Поделом ему! Угробить единственного на всю округу лекаря! Да я бы сам порешил этого Курда, дали бы только меч!

— За что он лекаря-то?

— А-а-а, жена у Курда померла, а лекарь возьми да и признайся ему — моя вина, лекарством, мол, ошибся. А Курд-то известное дело, ему под горячую руку не попадайся...

— Ну этот Веркен как был дураком, так им и помер! Зачем сознался? Ну ошибся, с кем не бывает... а теперь, глянь-ка, вместо одного — четыре трупа!

— ...я и говорю, прогони, выпори до полусмерти, да в изгнание, зачем же казнить-то?

— Лекари такой народ, одного отравит, другого вылечит. Если каждого при первой же ошибке кончать...

И тут Хэл сообразил, куда его занесла нелегкая. С бухающим сердцем неловко повернулся, надеясь протолкаться назад, но чья-то рука сцапала его за ворот рубашки.

— Стой, где стоишь, паршивец! — прошипел в самое ухо злой голос, Хэла обдало мощной вонью прокисшего пота. — Хотел посмотреть поближе, так смотри! Надеюсь, когда-нибудь сам здесь окажешься!

И с этим напутствием Хэла вытолкнули чуть ли не в первый ряд толпы, образовавшей огромный круг. В центре его находилась уже знакомая арка из серого камня, рядом с ней, понурившись, стоял огромный человек в холщовой рубахе и штанах, со связанными за спиной руками. Лицо его заросло густой рыжеватой бородой, русые волосы грязными, засаленными кольцами падали на плечи.

А по другую сторону арки стоял... Хэл не поверил своим глазам.

Это был Эдвард — и в то же время не Эдвард.

Весь в темном, несмотря на оглушающую жару, черная кожаная куртка наглухо застегнута до самого ворота. Смоляные волосы собраны в косу, кожаная перевязь, перекинутая через плечо, придавала ему сходство с наемником. А в руках у него Хэл с содроганием увидел сияющий сталью огромный двуручный меч, размерами больше подходящий не экзекутору, а его будущей жертве.

Суровое, смуглое лицо, как обычно, ничего не выражало, но страшное напряжение сквозило в позе Эдварда, в руках, сжимающих меч, во всей его угловатой, еще мальчишеской фигуре. Черные глаза смотрели, казалось, внутрь себя, в душу, словно проверяли, готова ли она к такому страшному испытанию.