Новые приключения Гулливера - Клугер Даниэль Мусеевич. Страница 38

Дом, в котором располагалась гостиница, был похож на обычный английский дом в два этажа, сложенный из камня, называемого на местном наречии квиклюк. От того камня, который используется на нашей родине для строительства, квиклюк отличается меньшим весом и значительно большей прочностью. Здания, сложенные из него, выглядят новыми и через много лет после постройки; черепица же здешних домов окрашена в яркие радостные цвета, что придает столице праздничный вид.

Уют и обхождение в гостинице намного превышали то, с чем я сталкивался в Англии, не говоря уже о некоторых континентальных странах. Клофт мне объяснил причину этого. Оказывается, нерадивых хозяев гостиниц и постоялых дворов наказывали здесь столь же строго, как и иноземных лазутчиков. Власти Лаггнегга полагали гостеприимство не человеческой добродетелью, а государственной необходимостью. Поразмыслив, я признал справедливым такой подход — ежели государство ставит свое процветание в зависимость от торговли с чужестранцами, необходима строгость по отношению к тем, кто мешает оной. Правда, я не мог понять, как это уживается с еще большей строгостью властей и Лаггнегга, и Бальнибарби к чужеземцам, оказавшимся здесь хоть и не по своей воле, но без всякого злого умысла. Смущало меня также и требование к иностранцам, существовавшее в соседней Японии, — публично топтать распятие (соседи Японии тоже с подозрением относятся к христианству). Словом, было над чем поразмыслить.

Утром ничто не напоминало недавнее бурное веселье: улицы были почти пусты, город объят тишиной. Меня удивило, что на тротуарах и мостовых невозможно было заметить ни малейших следов мусора, который, казалось бы, непременно должен был остаться от праздника. По словам Клофта, ночью улицы убирает целая армия уборщиков, причем никто не получает за это никакой платы, ибо наведение порядка в городе после государственного праздника считается чрезвычайно почетной обязанностью. Так что среди добровольных уборщиков нередко можно встретить представителей местной аристократии и даже придворных. Я немало подивился сему странному обычаю.

Попрощавшись со мною, Клофт Флерик отправился по своим делам — хлопотать о разрешении на ввоз груза. Из разговоров с ним я знал, что его дальний родственник по имени Скойрик Туту занимал при дворе чрезвычайно высокий пост. Флерик надеялся на протекцию с его стороны.

Мы договорились, что он непременно придет ко мне в день королевской аудиенции. День этот еще не был назначен, и потому Клофт обещал ежевечерне наведываться в гостиницу, чтобы узнавать мои планы на будущий день. Я выплатил ему авансом небольшое вознаграждение за помощь. Флерик остался доволен; пообещав и впредь помогать мне в качестве толмача, он ушел, оставив меня отдыхать после долгой дороги.

Однако отдохнуть и в полной мере насладиться гостеприимством гостиницы мне не довелось. Едва я простился с Флериком, как прибыл посыльный в синем кафтане с золотым шитьем и золотых же туфлях. Он вручил мне пакет из плотной коричневой бумаги с сургучными печатями. Герб, выдавленный на сургуче, представлял собою изображение крылатой змеи, увенчанной зубчатой короной и то ли кусающей, то ли держащей в отверстой пасти солнце. Сломав печать, я обнаружил письмо, написанное по-бальнибарбийски. По счастью, этим языком я вполне овладел во время пребывания в Бальнибарби, так что легко прочел послание. Оно оказалось приглашением от уже известного мне маркиза Стальда. Кайлиш Стальд просил оказать ему честь и поселиться в его доме — по возможности, немедленно.

Разумеется, я согласился, написал короткую записку для Клофта Флерика и оставил ее у хозяина гостиницы.

Посыльный тумблума привел двух слуг, на просторных синих халатах которых был золотом выткан тот же герб, что и на печати. По знаку посыльного слуги подхватили мои вещи.

Перед гостиницей стоял паланкин с двумя носильщиками. Я забрался в него и менее чем через час уже входил в дом лаггнежского вельможи — удивительный образец местного зодчества. Это была трехэтажная круглая башня, сложенная все из того же квиклюка. Нижний этаж представлял собой кольцо, имевшее в поперечнике примерно двадцать ярдов, второй этаж был на пять ярдов шире, а ширина третьего составляла никак не меньше тридцати пяти ярдов. Высота же всего сооружения достигала приблизительно ста ярдов или около того. При всей кажущейся нелепости внешний вид дома произвел на меня впечатление удивительно гармоничного сооружения. К тому же, благодаря покрывавшей стены голубой краске, все строение вызывало ощущение необыкновенной легкости.

Его светлость маркиз Кайлиш Стальд, тумблум Лаггнегга, ждал меня на третьем этаже, у высоких дверей, украшенных резьбой, многократно повторявшей изображение фамильного герба, причем все изображения были разного размера и расположены, на мой взгляд, без всякого порядка. Приблизившись к маркизу в сопровождении слуг, я учтиво поклонился и поблагодарил за приглашение. Обращался я к нему по-бальнибарбийски, полагая, что коль скоро Стальд написал на этом языке приглашение, то, безусловно, владеет и устной речью. Так и оказалось. Кайлиш Стальд прекрасно говорил по-бальнибарбийски, так что никаких затруднений в беседе у нас не возникало.

Сам маркиз оказался молодым еще человеком типичной для лаггнежца наружности: невысокий, стройный, с лицом желтоватого оттенка и открытым взглядом узких раскосых глаз. Он был одет с восточной пышностью, какой мне не доводилось видеть в Клюмегниге. Красный шелковый халат сверкал золотым и серебряным шитьем; талию охватывал широкий пояс, украшенный драгоценными камнями. Такие же камни украшали туфли его светлости. Пальцы рук, выглядывавшие из широких, отороченных мехом рукавов, были унизаны перстнями.

Подстать роскошному наряду хозяина было и убранство дома. Повинуясь приглашающему жесту его светлости, я вошел в просторный зал и едва не ослеп от золотого блеска: солнечные лучи многократно отражались в многочисленных зеркалах, украшавших стены круглого помещения. Между зеркалами были развешаны портреты, изображавшие, по всей видимости, предков маркиза Стальда. Впрочем, это всего лишь предположение, ибо манера письма здешних живописцев изрядно отличается от привычной нам. Художники Лаггнегга полагают важным, чтобы в портрете доминировала какая-то одна, основная черта внешности заказчика. А поскольку каждый человек имеет собственное представление о том, что есть его главная черта, то и портреты получаются весьма своеобразными. Взгляд посторонний, не привычный к здешней эстетике, возможно даже усмотрел бы в них искажение натуры. Например, в центре стены висел портрет важного придворного, на лице которого красовался огромный нос с одной-единственной ноздрей. Портрет рядом изображал даму, коей голову заменял кулак с перстнями на сжатых пальцах. Не знаю, о каких именно качествах предков тумблума должны были поведать потомкам сии изображения.

Его светлость милостиво указал мне на удобное кресло с плетеным сиденьем, сам же сел напротив меня. За его спиной тотчас встали два хлопальщика в красных с золотом ливреях с бычьими пузырями на длинных палках.

Впервые я встретился с такими слугами у обитателей Лапуты. Там они отправляли очень важную обязанность — возвращали погруженных в возвышенные мысли хозяев к реальной жизни. Тут же, в Лаггнегге, люди были куда менее рассеянными, и присутствие хлопальщиков показалось мне неуместным.

Собственно, в течение всей нашей беседы они так и простояли неподвижно за спиною хозяина, не пытаясь подобно своим лапутянским коллегам время от времени похлопывать его пузырями по ушам или рту. Из чего я заключил, что хлопальщики — всего лишь мода, которую богатые лаггнежцы переняли у лапутян. Впоследствии оказалось, что вывод ошибочный, ибо в некоторых случаях лаггнежцы все-таки прибегают к помощи хлопальщиков — правда, реже, чем лапутяне.

Рассматривая диковинные портреты предков Кайлиша Стальда, я обратил внимание, что головные уборы некоторых из них напоминали большие, кубической формы коробки. На мой вопрос маркиз ответил, что так выглядит королевская корона.