Самый лучший комсомолец. Том третий (СИ) - Смолин Павел. Страница 25

— У Наташи обязательно получится, — заверила Фурцева.

Если бы не папа Толя с сильным судоплатовским семенем, давно бы уже получилось. Но это так, чисто побухтеть — я всех своих новых родственников в целом люблю, как и положено хорошему человеку, а одиноким дамам не менее грустно, чем мужчинам — вот два примера передо мной сидят, и если Екатерине Алексеевне в статусе вдовы с бесконечным трауром нормально, то Людмиле Георгиевне на мужиков просто хронически не везет. Жалко, но не очень — многие одинокие женщины живут несоизмеримо хуже. Да, богатые тоже плачут, но на мой рабоче-крестьянский взгляд слезы посреди набитой бриллиантами квартиры в Сталинской высотке и слезы не получающей пенсии бабушки, мечтающей о подарках для внуков, которые ей взять просто негде — это прямо разный уровень горя, и лучше я буду помогать народу, а не вытирать сопли звездам мировой величины. Уже и начал — ряд сибирских и дальневосточных колхозов уже поступили под наше «шефство», в том числе тот, где живет моя семья из прошлой жизни. Типа наугад выбрал, и, как ни проверяй, никаких подозрений не возникнет — меня нынешнего с ним совсем ничего не связывает. Потом съезжу в гастроли по подшефным хозяйствам, посмотрю на молодых дедушек-бабушек и совсем маленькую маму. Ну а пока там повысились зарплаты, начали выплачиваться пенсии вообще всем и разворачиваются стройки.

— Екатерина Алексеевна, можно с вами посоветоваться? — перешел я к перекладыванию ответственности и неприятной обязанности.

— Что случилось, Сереженька? — обрадовалась она возможности поделиться богатым жизненным опытом.

— Да вот… — показал ей петицию и обрисовал проблему. — Боюсь создавать прецедент — народ может войти во вкус и начать пытаться увольнять кого попало.

— Ты, Сережа, не путай, — погрозила она пальцем. — Это — не охлократия, это — народная воля, и мы, будучи коммунистами, обязательно должны на сигнал отреагировать — будь здесь пара десятков подписей, можно было бы отмахнуться, но когда полторы тысячи, — она развела руками.

— Понимаю, — вздохнул я. — Можно вас попросить товарища уволить так, чтобы он не обиделся? Ну невозможно за всеми уследить, даже у Юрия Владимировича не получается, а он ведь на самом верху.

— Пойдем, Люда, поможем молодежи, — Екатерина Алексеевна решительно поднялась на ноги.

Продолжаем плодить потешные слухи — то министр внутренних дел при поддержке КГБ заборами заниматься и алкашей лечить приезжает, то главный идеолог страны директора увольнять. Очень необычный у нас совхоз!

— Так что, Леонид Венедиктович, собирайтесь-ка вы в Москву, — подвела итог комплиментарной речи о директоре Екатерина Алексеевна.

В кабинете его сидим, чаи гоняем, увольняем с последующим повышением. Ну нету к мужику ни одной претензии, прямые должностные обязанности выполняет и накидывает сверху из любви к образовательной системе.

— Под конец учебного года, — вздохнул он. — Можно хотя бы до лета остаться, Екатерина Алексеевна?

Такой вот парадокс — из «Потемкинской деревни» уезжать никто кроме «перекати-поле» комсомольцев стройотрядовских не хочет.

— Никак нельзя, Леонид Валентинович, — вздохнула Фурцева. — Сережа, покажи, пожалуйста.

Я показал «петицию».

— Екатерина Алексеевна, да я ни слухом, ни духом!.. — начал он было оправдываться.

— Никто вас и не обвиняет, Леонид Валентинович, — оборвала она его.

Несколько часов допросов бедолага пережил.

— Но народу не объяснишь, — развела руками.

— Понимаю, — поник директор.

— А хотите в подшефный совхоз вас устроим? — предложил я. — Это, правда, за Уралом.

— За Уралом? — задумчиво переспросил он. — Нет, я лучше в Москву, — резко потерял уважение в моих глазах.

Не такой уж и фанат педагогики. Но понимаю и не осуждаю.

Екатерина Алексеевна судя по промелькнувшему на лице недовольству тоже оргвыводы сделала, но лицо сохранила, и с бывшим директором мы попрощались с вежливыми улыбками.

— Вот поэтому и нужно распределение специалистов после получения образования, — важно вещала Фурцева по пути к выходу. — Если все в Москву поедут, кто останется?

Знаем, видели — очень странно получается, будто две разные страны.

— Посмотрели твое кино вчера, — поменяла она тему. — Прямо на следующих выходных и покажем — чего тянуть? Сегодня ГИТИСовцы смотрят, будут решать выдать тебе диплом режиссера или еще рано.

— Было бы приятно, но я «на свои» снимаю, так что бумажка мне не к спеху, — поскромничал я.

Прикольно было бы!

— Ты вообще молодец, Сереженька, — умилилась Фурцева. — Все бы так деньги как ты тратили, к общественной пользе — цены бы не было. А чего это ты с Тарковским удумал?

— Фантастика же, — развел я руками. — Жанр ресурсоемкий, если прямо красиво делать. Андрей Арсеньевич, конечно, не про космос снимает, а про людей, но мне было бы приятнее увидеть картинку поприличнее. Кино — это в первую очередь визуальная форма высказывания, и «визуал» должен быть на высшем уровне. Мы же это кино на фестивали будем отправлять, пусть знают наших!

— А ты знал, что Тарковский с товарищем Лемом разругался? — слила она инсайд.

— Да вы что? — сымитировал я удивление. — А из-за чего?

— Из-за сценария, — ответила Екатерина Алексеевна. — Говорит — все переврали.

— И хорошо, мне творческое наследие Станислава Германовича все равно не нравится, — признался я.

— И мне не нравится, — призналась и Фурцева. — Я вообще фантастику не очень.

— И я! — поддакнула Зыкина. — Кроме Сережиного, конечно, — поспешила успокоить ранимого мальчика.

— Твое мы вместе со всей страной читаем, — широко улыбнулась мне баба Катя.

Покинули школу, погрузились в «членовоз» и поехали к пластиночному заводику.

— Ты, говорят, в Корею хотел? — спросила Фурцева.

— Хотел, — кивнул я. — Задач и планов у меня там нет, просто посмотреть. Ну и бригаду строителей выписать для совхозных нужд. Может и осядут, если захотят и отпустят.

— Езжайте тогда, — благословила баба Катя. — Но не просто так — у нас нынче негласная установка на укрепление сотрудничества с азиатскими соседями, так что будет у тебя программа и представительские функции.

— Олю возьму с собой? Все равно каникулы, — решил я сделать поездку чуть приятнее.

Вредина-Вилка, имитируя ревность, незаметно ущипнула меня за ягодицу.

— Заодно выступит, — одобрила Екатерина Алексеевна. — А там у вас что? — указала на площадь, мимо которой мы проехали.

— Концерт под открытым небом, в основном — Олин. Я там гитаристом и немножко своим разбавить — она два часа не вытянет, устанет.

— А мне можно? — скромно спросила Зыкина.

Хорошая тетенька все-таки.

— Народ вас очень любит, Людмила Георгиевна, — с улыбкой одобрил я. — Но придется музыку фонограммой поставить — пленки у меня есть, но музыканты ваш репертуар не знают.

— Не надо нам никаких фонограмм! — отвергла она план. — Где тут позвонить можно?

Припарковались на заправке, Зыкина сходила вызвонила своих музыкантов, и мы поехали дальше.

— Давайте тогда час мы с Олей, час — вы, и потом еще час мы. А еще у нас в конце программы песня с элементами хора, можно вас попросить поучаствовать? — пересмотрел я регламент выступления.

— Какая песня? — заинтересовалась Фурцева, пока Зыкина согласно кивала — тоже мне просьба.

Рассказал текст.

— Здорово! — оценила Екатерина Алексеевна. — В корень зришь — человечество в масштабах Вселенной всего лишь ребенок, который делает свои первые робкие космические шаги.

— А еще в космосе капиталистов нету — про такое тоже песня будет, веселая и с трубами. — похвастался я. — А вы, кстати, замечали, насколько разнится видение будущего у наших и капиталистических фантастов? У нас это по большей части «Мир Полудня», где гармонично развитые коммунисты улучшают мироздание в галактических масштабах, а у них — войны, власть корпораций и усиление экономического расслоения.