Облака среди звезд - Клейтон Виктория. Страница 3

Готовить она обожала и делала это просто прекрасно. И ничуть не меньше, чем готовить, она любила хорошо поесть.

Она была верна нам и очень к нам привязана, наверное, и потому, что мы с сочувствием относились к ее болезни, с годами только усиливавшейся. Мария-Альба страдала агорафобией. Однажды мы отправились с ней в магазин тканей, где по всему периметру зала были расставлены большие, сверкающие зеркала, пахло свежестью и тонкими духами. Но когда я посмотрела на Марию-Альбу, то увидела, что она закрывает глаза и прячется за стоявшим в кадке мандариновым деревом. Уже в такси я спросила, что ее так испугало, и она ответила: на нее смотрело слишком много людей и она боялась, что они ее сглазят.

— Будешь яичницу? — предложила она мне, указывая на сковородку лопаточкой.

— Нет, не хочу, — отозвалась я.

— Ты похудела. Troppo frequentarre (Слишком много проводишь времени) с этим русским.

Вообще-то я несколько раз говорила ей, что Додж родился и вырос в Пиннере. Следуя правилам конспирации, я остерегалась проговориться, что его настоящее имя — Нэйджел Артур Уоттлз. С моей точки зрения, лучше перестраховаться, чем сболтнуть лишнее. Но Мария-Альба твердо верила, что все анархисты — выходцы из Советского Союза и представляют собой опасную разновидность политических негодяев, склоняющих к разврату порядочных женщин.

— Это кажется, — откликнулась я, — просто в черном выглядишь стройнее.

— E troppo lugubre (И слишком мрачной, траурной)… — Мария-Альба предпочитала одежду оранжевого, красного и желтого цветов, которую нелегко было отыскать в магазинах в эпоху расцвета культуры панков и моды на пастельные тона для дам старше тридцати.

— Зато он солидарен с рабочими текстильных фабрик, которые, как рабы, трудятся целыми днями, производя роскошную одежду для богатых бездельников, а сами вынуждены ходить в лохмотьях.

— Sciocchezze! (Чушь!) — Она поставила передо мной полную тарелку и нахмурилась. — Ты занимаешься дурными делами с этим русским.

— Прошу тебя, мне уже двадцать два года. Я совершеннолетняя.

— Ну а в таком случае ты совершаешь преступление! — Мария-Альба посмотрела на меня с чувством превосходства. — Он сделает тебе ребенка, certo, e poi un scandalo! (Уверена, это кончится скандалом!)

— Почему же скандалом? По-моему, общеизвестно, что у людей из семей актеров дети всегда рождаются вне брака. Папа мне сказал, чтобы я вообще на это не обращала внимания. Может, только маме такое событие и показалось бы вульгарным.

Глаза Марии-Альбы расширились от негодования:

— E il bambino? (Ребенок от него?) Подумай только, он родится без роду без племени, да еще его бабушка всегда будет презирать его! Ah, povero bebe! (Ох, несчастный малыш!)

— Хэрриет! Ты что, собралась завести ребенка? — воскликнула Корделия, входя на кухню. — О, чудесно! Я всегда мечтала стать тетей! Так и думала, что племянника родишь ты. Невозможно представить, чтобы Офелия перепихнулась с этим придурком Креспеном. Ух! — Она вздрогнула от отвращения. — Я бы вместо него предпочла бы спать с бревном! — И прежде чем я успела что-либо возразить, она бегом кинулась вверх по лестнице.

— Senta (ты только погляди), в голове у Корделии macchiata (черт знает что). Я скажу отцу Элвину, чтобы поговорил с ней. Не дело, что она так распустилась.

— Думаю, о сексе Корделия знает гораздо больше, чем ты полагаешь, — заметила я Марии-Альбе.

— О Хэрриет! — Корделия уже успела вернуться к нам и теперь смотрела на меня поблескивавшими от слез голубыми глазами. — Но ведь это не опасно? В одном фильме, который я видела, женщина так ужасно кричала во время родов, что чуть не умерла. Я представить себе не могу, как можно такое вынести. С тобой ведь так не будет, правда? — Она вдруг обхватила меня руками и зарыдала.

— Что тут случилось? — раздался голос Брона, появившегося на кухне следом за ней.

— У Хэрри-ие-тт бу-уудет ребенок… — прорыдала Корделия.

— Ребенок?! — переспросила Офелия, присоединившаяся к нашей компании. Она высоко задрала безупречный нос, всем видом выражая возмущение. — Хэрриет, дорогая, это просто отвратительно. Я терпеть не могу детей в доме, эти запахи присыпки и молока, вечные болезни и вопли. Ты испортила мне настроение. Я даже есть теперь не смогу.

Она с достоинством повернулась и стала подниматься по лестнице.

— Это что, правда? — Брон уже покончил с ветчиной и принялся за грибы. — Какой идиотизм! Ты испортишь себе фигуру раз и навсегда. И станешь совсем дурой.

— Нет, неправда, — призналась я.

— Я даже не знаю, рада я или нет… — всхлипнула Корделия и, довольная, вытерла нос моей салфеткой. — Но шутка была забавная.

Глава 2

Аулстоун-роуд отнюдь не принадлежала к числу респектабельных улиц Клакенуэлла, а дом номер 14А выглядел среди других ее зданий самым ветхим и заброшенным. После условного стука — два удара — пауза — и снова три громких удара — я, стараясь не дышать, замерла перед облупившейся крашеной дверью около площадки, служившей местным писсуаром.

Наконец мне открыли, пахнуло густым табачным дымом. В нем можно было уловить и запах марихуаны.

— Пароль! — требовательно произнес женский голос.

— О, сейчас, минуту… Погодите, я совсем забыла… Кажется… «Парижская коммуна».

— Это старый, с прошлой недели… — Я услыхала скрип задвижки. В полумраке прихожей блеснули живые глаза Елены, которую обычно все называли Елл. — Неужели так трудно запомнить новый пароль?

— Извини, — скромно произнесла я. Когда придет время восстания, подумала вдруг я, Елл не замедлит обличить меня как шпионку, принадлежащую к аристократическому сословию, хотя самим Доджем на прошлое Рождество мне была подарена книга князя Кропоткина «Борьба за хлеб». Но, увы, к стыду своему, я так и не продвинулась в ее изучении дальше второй главы.

Обходя хлипкие стопки памфлетов и газет, наваленные прямо на полу, на нижних ступенях, и задыхаясь от запаха винного перегара, наполнившего помещение, я проследовала за Елл в штаб-квартиру КПРТД. Додж, сидя на столе в окружении прилежно внимавших ему неофитов, кивнул мне в знак приветствия и продолжил яростную атаку на марксистскую теорию разделения труда. Все его аргументы я уже слышала не один раз и, нимало ими не интересуясь, отправилась на кухню выпить чаю.

— Ты думаешь, что нужно держаться подальше от плиты и быть шлюхой в постели, чтобы понравиться мужчине? — бросила мне Елл, войдя на кухню. Она была единственным человеком КПРТД умевшим сносно готовить, и на самом деле более хозяйственной женщиной, чем я.

Я жадно посмотрела на румяный, аппетитно пахнувший пирог.

— Прости, я не поняла… — нарочито рассеянно откликнулась я, оставляя себе время на раздумье. Елл всегда действовала мне на нервы. Она молчала и скребла ногтем застывшую каплю желтка на эмалевом покрытии плиты.

— Что, скажешь, ты не презираешь мелкую работу? Этим ты и предаешь нас.

— По-моему, в мытье посуды нет никакой политической подоплеки, — возразила я довольно миролюбивым тоном.

— Политическая подоплека есть во всем… Ты хочешь, чтобы Додж отказался от своих принципов, тогда бы ты за него взялась и вертела бы им как тебе вздумается. Хочешь заставить его жениться, чтобы он тоже работал за нищенскую зарплату.

Я молча смотрела на Елл. Она была далеко не красавица. Бледная и тощая, а веки у нее всегда красные и опухшие. Ссориться с ней мне совсем не хотелось, и я сделала попытку разубедить ее:

— Мне кажется, он вовсе не думает о женитьбе. Я отлично знаю, как важно для него его дело и как он ему предан.

Елл свернула самокрутку и, закурив, выдохнула дым прямо мне в лицо.

— Ты просто сучка! — бросила она мне и, повернувшись, ушла с кухни.

— Неужели ты не можешь с ней не ссориться? Или все женщины таковы? — спросил Додж, когда мы шли пешком к месту демонстрации. — Я сейчас должен идти вместе со всеми нашими товарищами из комитета, и мне просто не до этого.