Облака среди звезд - Клейтон Виктория. Страница 7

Сержант Твитер оказался менее многословен, к тому же его реплики были направлены в адрес неумелых водителей. Мария-Альба сидела молча, с каменным выражением на лице. Наконец мы доехали до площади перед зданием Парламента.

— Здесь сегодня была стычка, — заметил инспектор.

— Правда?

— Да, обычная драка оголтелых юнцов, которые не знают, к чему приложить силы. Какая-то старая женщина оказалась в их толпе. Собралась целая компания журналистов, теперь можно ожидать массы статей в газетах с рассказами о том, как тяжело живется беднякам и как молодежь борется за права обездоленных.

— Да… — задумчиво протянула я, — конечно…

Сунув руку в карман пальто, я случайно обнаружила там кусок пирога, который дал мне на прощание Хэнк. Варенье растаяло и растеклось в кармане, а бисквит превратился в липкое месиво.

Вывески над полицейским участком не было. Попав внутрь, я была совершенно сбита с толку и не знала, куда идти и что делать. Все, что я увидела, подействовало на меня крайне угнетающе. Лица у людей были самые отталкивающие и даже уродливые — длинные кривые носы, выступающие вперед подбородки и выпуклые лбы. Кроме того, постоянно включалась и выключалась сигнализация, все это производило впечатление какого-то адского хаоса.

Мы прошли по коридору, который время от времени оглашался истошными воплями и сотрясался так, словно за стенами находилось стадо слонов. Я держалась рядом с инспектором, пока он шел вперед, и почти уткнулась ему в спину, как только он остановился и тихо сообщил мне:

— Он здесь. Мы сделали все, что могли. Но лучше устроить его не удалось. — Он посмотрел на меня и нахмурился: — Что с вами, вам плохо?

— Sta bene (Все в порядке), — отозвалась Мария-Альба, — Senta, sputa (Не обращай внимания). — Она сунула мне в руку носовой платок. — Дай-ка я вытру тебе подбородок и руки. Lo sa, il cielo chissa! (Господи, помоги нам!) — Я не стала протестовать, и она вытерла мои руки и подбородок, перемазанные пирогом, — я постаралась его съесть, пока ехала в машине.

Глава 4

Отец сидел за столом, держа в одной руке стакан, а в другой — почти пустую бутылку красного вина. Отец с его красивым, тонким лицом и длинными темными волосами, которые он отрастил специально для роли Глочестера, в этой тюремной камере казался диковиной экзотической птицей, запертой в безобразную клетку. На нем были чужие жакет и брюки — это было очевидно не потому, что вещи не подходили по размеру, а потому, что сам он никогда бы не выбрал для себя столь невзрачно-респектабельный костюм.

— Да, она там была… Но что тут можно поделать… Бомба замедленного действия… И уже после взрыва герцогиня говорила… О Хэрриет! — Он вскочил, как только мы появились на пороге. — Мария-Альба, это же просто геройство! — Отец схватил наши руки и поцеловал их с галантностью, достойной принца крови, принимающего у себя особ королевского дома. — Я все пытаюсь объяснить констеблю, в чем дело, а по ходу дела рассказываю ему историю Марго Бэссингтон и принца Уэльского.

— Мы принесли тебе кое-какие вещи.

— Спасибо, милая моя, я представляю, как ужасно выгляжу в этой одежде. Все, что на мне было, перепачкано кровью, естественно, не моей, а Бэзила. Ни за что бы иначе не надел этот идиотский жилет. — Он вдруг с тревогой глянул на мое лицо: — Ты, наверное, очень испугалась? Тебе не обязательно было сюда ехать в таком состоянии… А где мама?

— Она… Ей плохо, она не могла встать.

— Ну, хорошо, хорошо. Но все же тебе не следовало приезжать в эту чертову тюрьму. А Офелия? Вы разговаривали с моей старшей дочерью, инспектор? Знаете, нехорошо, конечно, хвастаться, но ее ни с кем не спутаешь — настоящая красавица. И очень похожа на мать.

— Офелия тоже лежит… — Я старалась говорить как можно более непринужденно, хотя и знала, что эта новость испортит отцу настроение.

— Господи, ну конечно… Это все очень неприятно… — Он нахмурился. — А брат с тобой?

— Его не было дома.

— Мой сын Оберон, — пояснил он инспектору, — прекрасный актер. Но, к несчастью, вынужден пока ради заработка играть совсем не те роли, которые ему подходят, не те, где речь идет об истине и красоте. — Истина и красота были величайшими ценностями для моего отца, он говорил о них с таким же почтением, с каким верующие говорят о Создателе. — Но со временем он преуспеет, я не сомневаюсь в его блестящем будущем.

За этими словами скрывались самые обыденные жизненные неурядицы, преследовавшие моего брата. Уже год, как никакой работы в театре для него не находилось, и в конце концов ему пришлось устроиться на работу в посредническую торговую фирму. И там он тоже успел нажить себе неприятности, заключив сделку на крупную сумму, которая, как выяснилось впоследствии, была невыгодна одной из участвовавших в ней сторон. Так что ему пришлось пройти судебное разбирательство.

— Порция осталась у друзей, — сказала я, — ей ничего не известно о случившемся, иначе она бы обязательно приехала. — Я знала, что дрожь в голосе выдает меня.

— Хэрриет, я все прекрасно понимаю, не волнуйся. Вот видите, инспектор, дети у меня слишком чувствительные, и вся эта история не могла их не взволновать.

Мария-Альба поставила на стул свою сумку, в которой стукнуло что-то тяжелое.

— Слава Богу, что кое-то в вашей семье все же не такой чувствительный. А то бы вам пришлось остаться без зубной щетки.

Она села на другой стул рядом с констеблем и, оглядевшись, закрыла глаза.

— Папа, я могу как-нибудь помочь тебе? — спросила я, держась одной рукой за стол. Мне очень хотелось дотронуться до него, но я боялась, что его это рассердит.

— Нет, Хэрриет. Господа, — он кивнул в сторону констебля, — сделали для меня все возможное, даже накормили, и, признаться, не так уж плохо, как могло бы быть.

— Прошу вас, — инспектор Фой пододвинул мне стул, — расскажите нам еще раз некоторые детали происшествия. Вашей дочери необходимо знать, что случилось. Повторите только то, что говорили, пока не прибыл мистер Сиккерт-Грин. — Сиккерт-Грин — адвокат нашей семьи. — Ничего не будет записано, эта информация не для протокола. Я отлично понимаю, что ваш адвокат против того, чтобы вы давали показания в его отсутствие, но прошу повторить только то, что уже было сказано.

— Не хотите ли закурить, сэр? — Инспектор Фой достал портсигар и протянул его отцу.

— Да, если можно. Без сигары мне трудно снова говорить об этом несчастье.

— Расскажите вашей дочери все, что видели.

— Несчастный Бэзил, о Господи! — воскликнул отец. — Какая-то нелепая, идиотская смерть!..

Папа провел рукой по лицу. Невозможно было поверить, что, совершив преступление, человек, даже будучи профессиональным актером, стал бы так искусно притворяться. Он действительно страшно переживал и был сам не свой.

— Боже мой, папа, ты говорил, было много крови?

— Да, Хэрриет. Я весь был в крови. С головы до ног, ничего ужаснее и вообразить невозможно. «Кровь была всюду и лилась рекой, куда бы я ни глянул…»

— Что вы делали перед тем, как обнаружили тело?

— Обычная задержка перед репетицией. Я, как правило, ухожу со сцены погреться, пока все не соберутся. И вот, пока я стоял за кулисами, со стороны сцены донесся ужасный крик, такой истошный и отчаянный, словно жертва уже готова была испустить дух…

— Вы не заметили ничего необычного? — прервал его инспектор. — На сцене было что-то, чего там быть не должно?

— Во время репетиций в театре всегда страшный беспорядок. — Отца очень раздражало, когда кто-нибудь прерывал его на полуслове. — Можно о любом предмете сказать, что он не нужен был на тот момент или оказался там случайно. Подпорки, доски, балки, канаты, декорации, мечи, фонари, чашки с чаем… Для нас, актеров, это обычное дело, беспорядок способствует творческой атмосфере и никому не мешает.

— Вы что-нибудь трогали на сцене?

— Ничего. Я ни к чему не прикасался. Кругом был полумрак, только одна лампочка горела в зале. Я поначалу даже не разобрал, в чем дело. Пошел прямо вперед, свет ударил в лицо. А когда я прошел чуть дальше, то споткнулся… Но обо что, я еще не видел. Я наклонился и пощупал пол руками; он был мокрый, а рядом лежало что-то теплое. Это было тело Бэзила. Просто месиво вместо головы. Вот тогда я стал кричать, чтобы зажгли свет.