Бабочка на ветру - Кимура Рей. Страница 8

Девушка поверила ему: это первый человек среди незнакомцев, который отнесся к ней с пониманием, настроен дружелюбно и разговаривает довольно ласково. Окити успела соскучиться по простому человеческому общению, а потому обрадовалась приятной перемене. Наверное, поэтому она жадно вслушивалась в его слова и сразу восприняла все, что он успел ей наговорить:

— Ты должна гордиться, что для такой ответственной миссии выбрали именно тебя! Только ты сможешь теперь совершить нечто великое для своей страны. Американский консул Тоунсенд Харрис с ума сходит по тебе. Мы все верим, что, если ты согласишься быть с ним, мы сумеем убедить его подписать очень выгодный для нашей страны договор, причем на наших условиях. И ты войдешь в историю Японии, прославишь свое имя и родной поселок Симоду.

Он не лукавил; но тогда Окити еще ничего не понимала. Пройдет не один год ее страданий и постоянных унижений, прежде чем она станет известной. До того как ее начнут считать героиней, пройдет почти целое столетие. Знай она, сколько горя ей придется пережить, — может быть, предпочла бы продержаться чуточку дольше… Правда, в тот день она усмотрела в словах чиновника некую логику и мудрость, хотя пока не собиралась поддаваться противнику.

— Тебе нет никакого смысла сопротивляться, — продолжал Иса. — Хотя бы потому, что они все равно силой навяжут тебе свою волю. Гораздо лучше, если ты войдешь к консулу с гордо поднятой головой, нежели тебя приволокут в дом Харриса-сан помимо твоего желания, как тюк с бельем. А я знаю, что их терпение скоро кончится и они поступят именно так. Ты же для них вещь, и церемониться они не станут.

Но Окити еще некоторое время продолжала стоять на своем. Ей представился образ Цурумацу — как яркая звезда на темном небе.

А уже на следующий день Синдзиро Иса нанес последний, роковой удар — ледяным голосом объявил несчастной девушке буквально следующее:

— Ты ведь знаешь, Окити-сан, что твой жених, Цурумацу, уехал из Симоды, верно? Губернатор предложил ему хорошее место в другом городе. Он согласился; следовательно, ты теперь тоже обязана принять верное решение.

Он говорил что-то еще, но Окити уже не слышала его слов. Ее сердце пронзила чудовищная, невыносимая боль… Значит, Цурумацу бросил ее, он ее больше не любит и ждать ей теперь нечего… А если Окити не быть вместе с Цурумацу — не имеет смысла больше сопротивляться. Пусть ее отвезут к Тоунсенду Харрису, ведь она все равно никогда не сможет никого полюбить.

Чиновник внимательно смотрел девушке в глаза — ведь она даже не пыталась скрыть свои эмоции, и Иса остался доволен результатом коварного приема. Убедившись в полном успехе, он облегченно вздохнул: стратегия себя оправдала девушка сдалась. Судя по всему, в ближайшее время задача будет выполнена и жизнь снова войдет в привычное русло.

Как только поток слез прекратился, Окити распрямила плечи и твердо заявила:

— Я решила поступить так, как того требует губернатор! Я согласна поехать к Тоунсенду Харрису.

Лицо ее побелело как полотно, и сейчас она больше напоминала труп, чем живого человека; глаза потухли, жизнерадостный, задорный огонек в них угас. По натуре Иса, в общем-то, был человеком добрым, и его передернуло при виде страдающей девушки. Он испытал жуткие угрызения совести; у него самого дочь того же возраста, что и Окити, а потому задание губернатора очень ему не понравилось. Но он не смел ослушаться его и вынужден был исполнить приказ. Вот почему только кивнул и быстро вышел из комнаты, не доверяя себе самому. Испугался, что, открыв рот и начав говорить, больше не сможет сдерживаться и расскажет несчастной всю правду.

Как только согласие Окити было получено, чиновники начали действовать, поскольку все же опасались, как бы она не передумала. События развивались со стремительной быстротой. В тот же вечер девушке прислали лучшие кимоно и все то, что требуется женщине, чтобы одеться, причесаться и выглядеть наилучшим образом. К Окити пришла пожилая служанка — выкупала ее и одела избранницу по последней моде. На следующий день девушку собирались отправить к американскому консулу.

Окити покорно перенесла всю процедуру; она почти не шевелилась и со стороны напоминала покойника, которого обмывают и торжественно подготавливают к последнему путешествию перед похоронами.

В ту ночь девушка не могла заснуть — сидела у окна, которое выходило в унылый сад в резиденции губернатора, и невидящими глазами смотрела на поникшие кусты и деревья, не вытирая слез, градом стекавших по щекам и заливавших нарядную одежду. Теперь она надеялась, что к утру глаза ее распухнут и лицо станет таким некрасивым, что Тоунсенд Харрис откажется от нее. И вот тогда отпустит назад, в родительский дом, даже не дотронувшись до нее…

Перед ее мысленным взором проносились образы близких людей; она вспоминала самые приятные минуты своей жизни, проведенные рядом с Цурумацу. Потом ей представилось: вот они с Наоко полушепотом, смеясь от радости и возбуждения, обсуждают детали предстоящей свадьбы… Как же мог Цурумацу так поступить с ней, предать ее… а сердце девушки продолжало безгранично его любить — больше всего на свете, больше самой жизни…

Гораздо позже она признается себе, что в ту ночь мысленно набросилась на Цурумацу, обвиняя его в предательстве, лишь потому, что ей нужно было выплеснуть хоть на кого-то накопившиеся эмоции. Не сознавая того сама, она обвиняла себя в том, что уступила уговорам чиновника и согласилась на все его условия. Сама же понимала, что Цурумацу никогда не смог бы победить власть, и если он действительно поступил так, как рассказал ей Иса, значит, у него просто не оставалось выбора. Но, обвиняя жениха в малодушии, она всего лишь подсознательно пыталась оправдать собственную слабость.

21 мая 1857 года за девушкой прибыл экипаж из резиденции генерального консула Америки. Окити проводили к нему специально назначенные для этого слуги, но нести им не пришлось ничего: девушка не взяла с собой ни единой вещи. Не хотела потом мучить себя воспоминаниями о той прошлой жизни, которую теряла сейчас безвозвратно.

С этого дня ее станут называть Тодзин Окити, то есть «наложница иноземца», а за спиной у нее будут перешептываться и говорить о ней со злобой и презрением; простые японцы привыкнут сторониться ее как прокаженной.

В экипаже Окити уже не плакала; казалось, она превратилась в камень, а из камня, как известно, воды выжать невозможно. Сопровождающие экипаж слуги вели себя со спутницей не совсем обычно. Их отношение к ней казалось странным — его можно было бы назвать некоей смесью любопытства, почтения и плохо скрываемого презрения. При этом им не требовалось произносить никаких слов, чтобы выразить истинные чувства к этой юной девушке, пытающейся скрыть лицо в глубине экипажа. Она уже не обитательница селения Симода, — она стала изгоем и теперь принадлежала им, иноземцам, которых все боялись. Значит, ей следует привыкать к их традициям и обычаям и вести себя соответственно. А они не страшились никого и держали местное население в полном повиновении, используя свое мощное оружие.

К вечеру экипаж прибыл к резиденции Тоунсенда Харриса. Начинало темнеть, и девушка немного успокоилась, почувствовав себя в безопасности. Сумерки отлично скрывали ее чувства, невыносимую боль и ее удивительную красоту, которую Окити возненавидела — именно она уготовила ей позорную участь. В темноте девушка казалась еще одним бесформенным, безликим существом, на которое никто вокруг не обращал ни малейшего внимания. Но сердце ее при этом бешено колотилось: что случится с ней сегодня ночью, не набросится ли на нее консул сразу, как только увидит? Неужели ничего нельзя сделать, чтобы убежать отсюда и спрятаться где-нибудь подальше?!

Судьба словно вознамерилась окончательно сломить девушку. Американский дипломат, будто нарочно, выбрал для своей резиденции храм Гёкусендзи. Старинное мрачное здание днем выглядело даже умиротворенно, но ночью его заполняли печальные тени и шорохи; зимой же тут становилось особенно сыро и неуютно.