Когда-то там были волки - Макконахи Шарлотта. Страница 17

Я вижу его на поляне в лесу и кричу Фергюсу, чтобы он спустился и покружил над ним. Это фантастическая удача — случайно встретить волка на открытом месте. Он ушел далеко от своего загона, а значит, охотится. Одному выслеживать добычу непросто, тем более странно, что он оставил в загоне свою приемную дочь, — волки лучше всего охотятся стаями, чем больше животных, тем лучше. Его новая партнерша, Номер Шесть, должна быть здесь, вместе с ним. И тут мне приходит в голову: она, видимо, беременна. Только необходимостью строить логово для ожидаемого потомства можно объяснить, почему Шестая не участвует в охоте и почему она бросила дочь.

Эта мысль меня радует, но я не отрываю глаз от огромного серого волка, самого сильного существа из всех наших подопечных, которое я стала ассоциировать с успехом проекта. Он всегда был мощным животным, самым крупным волком из всех, с кем мне приходилось иметь дело, но, помимо прочего, в нем была безмятежность, и в глазах его читалась холодная уверенность. Когда мы еще снижаемся, он поднимает голову и замечает самолет. Мы так близко, что я могу ясно разглядеть его красивую морду, золотые глаза. В своей естественной среде обитания он выглядит более умиротворенным и свободным, чем в клетке.

Вместо того чтобы бежать в укрытие, как делает большинство волков, он остается на месте и смотрит на нас, наблюдает. Словно бы приглашает нас приземлиться и подойти к нему, бросает нам вызов.

Из-за этой дерзости у меня внутри все дрожит от всепоглощающего благоговейного трепета.

— Боже ты мой, — словно издалека слышу я слова Фергюсона.

У меня не хватает дыхания, чтобы ответить.

Девятый ждет, когда мы двинемся дальше, и когда мы улетаем от него, сердце у меня падает: я отчетливо вижу, как близко он подошел к краю леса, туда, где на другой стороне ручья начинаются владения фермеров.

Я, должно быть, безотчетно предвижу его судьбу, потому что начинаю настраиваться на частоту радиоошейника Девятого чаще, чем слежу за другими волками. Неделя проходит без особых событий, и я уже понемногу успокаиваюсь, как вдруг на десятый день, переключившись на его частоту, я слышу код смерти.

Ошейник, вероятно, потерян или поврежден. Порой волки разгрызают их, и теперь порванный ремешок может валяться где-нибудь на траве.

Но когда Дункан звонит мне и называет меня по имени, я все понимаю по его голосу, конечно, я понимаю. Я знала это еще до того, как все случилось.

— Нет, — непроизвольно вырывается у меня.

— Одного из волков пристрелили. Мне жаль, Инти.

Я заранее знаю, чья это ферма.

Владения Рада Макрея в северо-западной части парка граничат с лесом Абернети, куда мы выпустили стаю Номера Девять. Раду принадлежит огром ный участок земли с волнистыми холмами, усеянными сотнями черных и белых овец. Рэд и Дункан ждут нас около загона для скота. Мы с Нильсом вылезаем из машины. Я решила не брать с собой Эвана — он слишком расстроится.

Мы покажем вам, где это, и убирайте чертов труп с моей территории, — говорит Рэй вместо приветствия.

Дункан встречается со мной глазами, в которых заметна жалость, и мне приходится отвернуться, чтобы не закричать. Мне хочется вытрясти из него эту жалость, так сильно она ранит меня.

Мы вчетвером начинаем долгий молчаливый путь.

Тело я вижу издалека. Серая шкура свернулась на земле, как в колыбели. Волк лежит около ручья, отделяющего ферму от леса, со стороны опушки, и, отметив это, я понимаю, что он не вторгался во владения Макрея.

Меня захлестывают дикое отчаяние и такой лютый гнев, что приходится сдерживать крик, тошноту и порыв наброситься на Рэда и придушить его. Вместо этого я оседаю на землю около Девятого и погружаю дрожащую руку в его шерсть, как ни разу не делала, когда он был жив.

— Это противозаконно, — слышу я слова Нильса. — Он не на вашей территории.

— Я думал, это одичавшая собака, — преспокойно отвечает Рэд.

Они уплывают куда-то далеко, и я становлюсь этим волком и вижу только красоту и мощь животного, даже поверженного. Почему я не пришла к нему, зная, что он забрел туда, оказавшись слишком близко к опасности? Почему не смогла как-то переместить его? Самого сильного из всех волков. Самого могучего. У него больше прав на эту землю, чем у кого бы то ни было. И вот его загубили.

В шерсти Девятого кровь. Я еще не понимаю, куда попала пуля. Но его глаза открыты и остекленели, язык вывалился, и от этого душераздирающего зрелища меня охватывает чувство горечи. Почему мы не дали волкам имен? Почему не познакомились с ними поближе? Ведь они так беззащитны.

Теперь кажется жестокостью, что он для нас был только номером среди других номеров.

Я поднимаю глаза на Рэда, и он отшатывается, увидев мое лицо. Он ощущает очевидный стыд от того, что я так откровенно несчастна, так сражена. Так негодую.

Я закрываю Девятому глаза и пасть и глажу его шкуру снова и снова. Вот так бы и сидеть здесь вечно и гладить его. Когда больше уже нельзя тянуть, я прошу Нильса перенести тело в машину, но ему не под силу поднять волка, и Дункан поднимает его, кладет на руки моего товарища и, хромая, возвращается к дороге через холмы.

Около дома Макрея сидит старик. Точная копия Рэда, но на несколько десятков лет старше. Могу поспорить, это его отец. Наблюдая, как мы грузим труп волка в пикап, он снимает шляпу и прижимает ее к груди в знак уважения, без которого я прекрасно могла бы обойтись.

Мы отвозим Девятого в ветеринарную клинику к Амелии на вскрытие. Как он умер, мы знаем, но из его тела можно получить больше сведений, например о содержимом желудка и пищеварительной системе, чтобы определить, чем он питался и каким было состояние его здоровья до рокового выстрела. Потом мы его похороним. Я уже хоронила волков, и мне предстоит делать это еще не раз. Никогда я с этим не смирюсь.

Дункан ждет в приемной, чтобы узнать, что мы обнаружили.

— Я хочу, чтобы Макрея привлекли к ответственности, — говорю я.

— Но он сказал…

— Я знаю, что он сказал. Делай свою работу.

Я возвращаюсь домой, когда начинает темнеть. Дни становятся длиннее, и в сумерках сквозит неземное свечение.

Отпирая дверь, я вдруг слышу это.

Волчий вой.

Первый в здешних местах за сотни лет.

Я опускаю руки и оборачиваюсь к лесу. Порыв ветра шуршит в листьях и доносит до меня этот звук. По телу пробегает озноб. Наполненный отчаянной болью плач словно бы задает вопрос и длится, и длится в ночи, оставаясь без ответа, час от часу все больше теряя надежду. И я знаю, кто из валков так жутко воет. Это снежно-белая Номер Шесть зовет своего пропавшего партнера домой.

8

Номер Шесть, самка-вожак сократившейся стаи, непрерывно воет вот уже две недели, от вечерних сумерек до рассвета. Всех в округе это сводит с ума. Каждый день мне звонят жители близлежащих ферм и домов в радиусе нескольких километров и в недвусмысленных выражениях просят заставить ее замолчать. Словно это моя собака и я должна просто-напросто приучить ее к дисциплине. Я пытаюсь втолковать им, что это дикое животное, которое тоскует. Но донести до большинства людей мысль о том, что зверь так надрывно, почти по-человечески оплакивает своего супруга, — задача практически невыполнимая. Все мы невольно носим ее голос в себе.

Я просыпаюсь до рассвета и иду на прогулку.

По подъездной дорожке через ворота ограды. Пересекаю загон, направляясь к маячащему впереди ельнику. Между деревьями, такими высокими и могучими, что даже при полуденном солнечном свете под ними стоит темень. Я касаюсь чешуйчатой коры, тяну руки к острым кончикам иголок. Молча говорю деревьям, как бы мне хотелось, чтобы их оставили в покое, как я надеюсь, что их никто не потревожит, но знаю, что такого не будет. Мой путь идет вверх по холмам и вокруг холмов, через тоненький, почти незаметный ручеек; я понимаю, что перешла через него, только промочив ноги. Я гуляю вовсе не просто так, у меня есть цель. Через этот созданный человеком лес из тщательно отмеренного количества ситхинских елей, высаженных лишь для того, чтобы со временем их спилить, к дикой и гораздо более древней роще. Оставив позади густые, дремучие заросли, я ступаю на большой склон, часто поросший повислой березой с блестящими в лунном свете стволами. Я делаю глубокий вдох, и лес принимает меня. Ветер, похожий на дыхание отдаленного океана, овевает и успокаивает меня, запечатлевая поцелуи — на щеках, веках, губах. Эти прикосновения мне знакомы, я узнаю их.