Когда-то там были волки - Макконахи Шарлотта. Страница 5

— Эта книга связывает явления природы воедино, — обычно втолковывал нам отец, — уравнивает их, показывает, что они различаются только оттенками цвета. Она и нас представляет такой же частью пейзажа.

Но в тот день отец молчал, и мы молчали вместе с ним, пока, вместо того чтобы перейти через холм и углубиться в очередные заросли густого леса, не вышли в пустую долину. Участок земли перед нами был вычищен, все до единого деревья срублены и увезены.

— Что тут случилось? — спросила Эгги, но отец безмолвно осматривал эту картину, вбирал ее в себя и на глазах старел.

Потом взгляд его остановился на чем-то в отдалении. Трудно было не заметить это одинокое дерево, самое мощное из всех, что я видела в жизни. Изумительная дугласова пихта, упиравшаяся в небо, с почти полностью голым стволом и ветвями только на самой верхушке. Я оцепенело стояла среди разорения.

Отец направился к дереву; чем ближе мы подходили, тем громаднее оно становилось. Я легла на спину и стала наблюдать, как где-то далеко вверху пихта ласкает своей хвоей небо.

Потом отец рассказал нам историю.

— Я не всегда был тем человеком, которого вы знаете, — начал он. — Много лет назад, когда вас еще даже и в проекте не было, я работал лесорубом.

Он поведал нам о своих прогулках по лесу, таких похожих и таких не похожих на нынешние. Его обязанностью было указывать коллегам, где рубить и когда прекращать; он оценивал древесину и с помощью разноцветных лент отмечал деревья. Затем являлись лесорубы и орудовали цепными пилами, после чего живой уголок леса превращался в мертвое пространство.

Однажды он пришел на эту землю. В то время она выглядела иначе. Он двинулся сюда от реки, которую мы пересекали тем утром, отмеряя расстояние и помечая стволы. А потом дошел до этого гиганта. И дугласова пихта изменила его жизнь.

Отец сразу понял, что это дерево не простое. Ему еще никогда не доводилось видеть таких исполинов, и древесина такого огромного растения могла стоить целое состояние. Он пометил ствол для вырубки и отправился дальше.

Однако в течение дня снова и снова возвращался сюда. Великан тронул его за душу. В конце концов двадцатипятилетний Александр Флинн сменил красную ленту на зеленую, что означало «сохранить». И на этом его карьера закончилась.

— В тот день я бросил работу и никогда больше к ней не возвращался, — завершил свой рассказ отец. — Но было поздно. Слишком поздно. — Он оглядел пеньки. — Теперь этот вид деревьев находится под угрозой исчезновения. Девяносто девять процентов реликтовых дугласовых пихт спилено. Эта — одна из последних.

— Ей одиноко? — спросила я, чувствуя боль корней, которые тянутся к товарищам, но никого не находят.

— Да, — ответил отец.

Он прижался лбом к пихте, и мы с Эгги увидели зрелище, небывалое ни раньше, ни после того дня, — отец заплакал.

Путешествие из Ванкувера в Сидней было длинным, и мы с Эгги хорошо это знали. Долгое путешествие от отца, бывшего лесоруба, ставшего живущим в лесу натуралистом, к привязанной к большому городу решительной матери-детективу. С мамой мы оказывались словно бы в другом мире. Но даже когда я вернулась домой, в бетонное многоквартирное здание, к песчаным пляжам без деревьев и к изумительному океану, мне снилась одинокая дугласова пихта, и я просыпалась с уверенностью, что ее корни — мои собственные и я не могу дотянуться ни до кого, даже до Эгги.

Мама не спросила нас, как прошла поездка, — она никогда не спрашивала. Собственно, она вообще задавала мало вопросов. Это была моя привычка; я всегда желала знать больше, и ответов мне вечно недоставало — как попугаю, которого выучили только слову «почему», чтобы сводить с ума его мать. Так мама говорила.

Больше всего меня интересовали родители. Почему они не только не вместе, но даже никогда не встречаются. «Почему вы с папой живете так далеко друг от друга?» Авиалинии на то и существуют, чтобы на самолетах кто-то летал, говорила мама, или что-то в этом роде. Тогда я спрашивала: «Где вы познакомились?» В Канаде. «Что ты делала в Канаде?» Иногда люди ездят в другие страны, Инти. «Сколько вам было лет?» Не помню. «Вы полюбили друг друга?» У взрослых это слово имеет другое значение. «Папа обрадовался, когда ты забеременела?» Никогда не видела его счастливее. «А ты?» А как ты думаешь, дуреха? «Тогда почему вы расстались?» Потому что я мечтала работать, а он не хотел оставлять свой лес. «Почему?» Что почему? «Почему он не мог оставить лес?» Не знаю, Инти, я никогда этого не понимала, говорила мама и шутливым жестом будто бы вставляла мне в рот кляп, отчего мы обе смеялись, и на тот день допрос заканчивался.

После той самой поездки к отцу мне некоторое время снились кошмары о мертвых деревьях, и однажды мама позвала меня в свой кабинет, и это было так необычно, что я занервничала. Мамин кабинет ассоциировался с ранами, кровью и смертью, совсем как отцовский сарай. Обычно нам не разрешалось туда входить.

— Сядь сюда, — сказала мама, придвигая к своему столу второй стул.

Я села, поглядывая на щель между приоткрытой дверью и косяком, где подслушивала Эгги.

— Что вы делали у отца в этот раз? — спросила мама.

— Ну, просто жили в лесу.

— Что вас обеих так растревожило?

Я подумала над вопросом.

— Срубленные деревья.

Она изучала мое лицо, казалось, целую вечность, потом произнесла:

— Инти, ты слишком нежное создание, с этим нужно что-то делать.

Я вспыхнула.

Мама погладила меня по волосам и сильными руками посадила к себе на колени. На столе лежали раскрытые папки. Внутри — фотографии. Улыбающиеся женские лица.

— Смотри, — сказала мама, — это женщины, за последний месяц убитые мужьями или бойфрендами. — Я не понимала, к чему она клонит. — В Австралии такое происходит каждую неделю.

— Почему?

— Не знаю. Зато знаю, что неразумно тратить силы на переживания по поводу деревьев. Переживай лучше из-за других людей. Твой синдром делает тебя уязвимой, а кроме прочего, ты слишком добра, Инти. Если не научишься осторожности — если не будешь бдительной, — кто-нибудь сильно тебя обидит. Понимаешь?

Она вынула из ящика стола перочинный нож. Дубинка и электрошокер лежали там же, а вот пистолет хранился на работе. Я никогда не видела, чтобы мама носила кобуру с пистолетом, но Эгги все время рисовала ее в полной амуниции и постоянно расспрашивала об оружии.

Мама раскрыла нож и без предупреждения порезала себе указательный палец.

Я взвыла от боли и крепко схватилась за свой палец, инстинктивно желая остановить кровь, которой не было и не будет, — я знала это, и все же чувства каждый раз обманывали меня.

Эгги ворвалась в комнату с криком:

— Не надо!

— Успокойся, Эгги, — сказала мама. — С ней ничего не случилось. Открой глаза, — велела она мне и, когда я открыла, порезала себе еще один палец — порезала мне еще один палец, — потом третий, и четвертый, и пятый. Я плакала, а она говорила: — Это не твои пальцы. Это не твоя боль. Мозг тебя обманывает, а потому ты должна выработать защиту.

— Я буду ее защищать, — пообещала Эгги.

— Я знаю, но вы не всегда будете вместе — ей надо самой позаботиться о себе.

Мы с Эгги посмотрели друг на друга и взаимно не согласились с этой репликой.

— Как это сделать? — спросила я у мамы.

— Любым способом, потому что люди постоянно наносят друг другу вред. Я вижу это каждый день. Тебе нужно приучаться беречь себя. Я буду резать себя, пока ты не перестанешь чувствовать мою боль.

И она выполнила обещание.

Мониторы на базе не показывают вид сверху, а потому я иду к загону, забираюсь на дерево и через бинокль наблюдаю, как Номер Шесть и Номер Девять принюхиваются друг к другу.

Ничего не получится. Я уверена в этом. Мир не так устроен, да и я не настолько удачлива.