Когда-то там были волки - Макконахи Шарлотта. Страница 51

Я приближаюсь к спящим овцам, защищающим ягнят от холода своими телами с густой косматой шерстью, и сажусь на траву. Глаза устремлены на опушку леса, ружье держу наготове, положив его на колени. Если волки задумают подобраться к овцам, они появятся из-за тех деревьев, и я буду их поджидать.

Размножающийся самец Номер Два, вожак стаи Танар и теперь самый сильный альфа-самец из всех волков, которых мы сюда привезли, по Вернеру, угольно-черный. Цвет обсидиана. Единственный черный волк в Шотландии. Черный как смоль, чернее, чем глубокая ночь. Огромный, весом в девяносто килограммов, он мог бы принадлежать к роду своих двоюродных братьев, более крупных канадских волков. Он двигается с изумительной плавностью, которая проистекает из большой силы. Поразительная животная мощь.

Я прихожу сюда каждую ночь, и сегодня, на пятый день своих наблюдений, вижу его золотые немигающие глаза и знаю, что это он.

Номер Два стоит под покровом леса и смотрит на нас.

Он смотрит на меня.

Ожидая своего часа.

Его стая соберется позади него, готовая броситься вперед, когда вожак подаст знак. Три голодных взрослых волка, которые чуют живую плоть с пульсирующей теплой кровью, но пока не отличают ее от другой добычи. Они рассредоточатся и окружат нас, двигаясь быстро и бесшумно, чтобы схватить овцу с краю стаи. Если они так решат, то могут цапнуть каждый по одной, а потом с легкостью перебить всех остальных. У медлительных, не приспособленных к борьбе стадных животных нет ни единого шанса противостоять свирепым лесным охотникам.

Я всегда больше волновалась об участи хищника, а не его жертвы. Первые живут, мучимые постоянным голодом. Каждая охота может стать для них последней. Так что, будь моя воля, я бы позволила волкам устроить пир. Но в этом мире хозяйничают люди. Пиршество в неправильном месте может стоить волкам жизни. Поэтому я поднимаю ружье, заряженное пулями, а не дротиками, и целюсь в самца Номер Два.

Выстрел хлопает в ночи и отзывается эхом в холмах. Отражающие свет луны глаза исчезают. Надеюсь, волк улепетывает вместе с семьей в безопасное место, испуганный выстрелом, который я направила выше его головы. Но на всякий случай я остаюсь.

Овцы просыпаются и бросаются бежать. Шаткой группой они направляются к ограде и сбиваются в кучу, выражая блеянием свое возмущение и любопытствуя, что, черт возьми, происходит.

Через пять минут по загону несется квадроцикл.

— Какого хрена? — Рэд выключает мотор и слезает с сиденья. — Кого вы подстрелили?

— Никого, — отвечаю я.

— Лучше не юлите, девочка.

— Я стреляла в лису.

Он таращит на меня глаза, пытаясь взять в толк, что я здесь делаю с ружьем. В темноте наши фигуры всего лишь силуэты.

— Вы следили за ними?

Я киваю.

Он опускает плечи и бормочет себе под нос что-то нечленораздельное. Потом:

— Зачем?

— Потому что я не больше вашего хочу видеть мертвых овец, — отвечаю я.

Рэд трет глаза.

— Ладно, оставьте это мне. Вам не следует гулять ночью одной, мисс, в вашем-то положении.

Я отворачиваюсь. Мне неприятно, что он намекает на мою беременность. Я чувствую себя беззащитной.

— Так вы попали? из спрашивает Рэд.

— Куда?

— В лису.

— Нет, сэр. Но она теперь знает, что отсюда надо держаться подальше.

— Откуда вам это известно?

Я смотрю ему в лицо.

— Животные усваивают уроки. В этом смысле они умнее людей.

Утром я отправляюсь навестить стаю Гленши. Где стая Танар, я знаю, после того как ночью они удостоили своим появлением границы фермы Рэда. А еще я несколько дней искала волков из Абернети и вчера наконец заметила их. Детеныши самки Пепел здорово подросли, им уже шесть месяцев. Выглядят они почти как взрослые, только пока щупловаты и нескладны, с непропорционально длинными ногами. Последыш Номер Двадцать все еще меньше всех, но братья и сестры считаются с ней. С возрастом она приобретает все более чистый белый цвет и становится даже светлее матери. Наблюдая, как Двадцатая повелевает своим более крупным братом, быстро кусая его пасть, быстро кусая мне рот, я снова восхищаюсь сложностью распределения авторитета среди волков. Они способны распознать личные качества и знают, что внутренняя сила ничуть не слабее физической. Доминирующее положение часто никак не связано с размером животного и степенью его агрессивности.

Сегодня холодно, и я рада, что нахожусь в убежище. Ветер свистит в пустых горах вокруг меня, стучит в маленькое, скрытое от глаз строение. Не будь этого наблюдательного пункта, я бы не смогла находиться здесь в такую погоду — меня бы сдуло.

Я подношу к глазам бинокль, чтобы следить за стаей Пгенши.

Не слишком ли я их очеловечиваю, воображая, как они тоскуют по товарищу? Вообще-то это установленный факт, что волки оплакивают своих близких. Вряд ли я выдумываю, что они скучают по убитому Номеру Четырнадцать. Они кажутся подавленными — никто не играет, даже волчата не шалят. И пропал не только Четырнадцатый. Я не вижу и Десятую. Сведения с джипиэс говорят мне, что она где-то здесь, по крайней мере совсем недавно была. Но, подстроив бинокль, я замечаю в траве радиоошейник. Она отгрызла его. Значит, может быть где угодно.

— Только не это, — порывисто выдыхаю я. Вот доказательство, которое я искала.

Конечно, это была она.

Волчица, которая не боится ничего и никого, даже человека.

Мне снятся самцы оленя, дерущиеся в лесу за самку; их рык, который я слышу, ранним утром проходя мимо, звонкое клацанье, разносящееся в тумане по всем окрестностям.

«Клак, — сталкиваются их рога, и они бросаются друг на друга. — Клак».

Я с толчком просыпаюсь.

Клак.

Это не рога, а что-то колотится в окно. Что-то мокрое. Нечто похожее на мешок с глухим стуком тыкается в стекло.

Что за хрень?

Там кто-то есть. Я бросаюсь в комнату сестры и вытаскиваю ее из постели. Кладу Эгги ничком на пол, чтобы нас не видели через окно.

Теперь к стуку присоединяются голоса, несколько голосов, воющих по-волчьи.

— Черт-черт-черт-черт-черт. Оставайся здесь и не двигайся.

Я крадусь в свою комнату и хватаю телефон. Теперь дом окружают фигуры, я слышу, как они стучат в двери и в окна, пытаясь попасть внутрь. Одна из них сильно хромает, я вижу силуэт, и нет, нет-нет-нет, это не может быть он, пожалуйста, пусть это будет не он. Но тут лунный свет падает на лицо, и я вижу вовсе не Дункана, а Кольма Макклеллана, обязанного хромотой мне.

Долбаной связи нет, и в раздражении я чуть не швыряю телефон в стекло. Я забираю сестру из ее комнаты, и мы, согнувшись пополам, бежим в ванную. Там в самом углу есть поручень, и, держась за него одной рукой, я другой высоко поднимаю телефон, пока он не ловит сеть. Пальцы автоматически набирают номер экстренной службы, но я останавливаюсь и вместо этого жму кнопку с номером Дункана. Он ближе.

— Инти? — Голос то ли пьяный, то ли сонный.

— Он здесь, — шепчу я. — Кольм. Он не один, и они пытаются проникнуть в дом.

— Еду.

Эгги ползет в кухню.

— Подожди!

Я крадусь следом за ней.

Она тянется в ящик за ножом. Я соглашаюсь, что мы должны вооружиться, и тоже беру себе нож. Мы съеживаемся на полу в кухне, и мне вдруг приходит в голову, что точно в таком же положении я нашла сестру недавно, когда она будто бы слышала на улице чьи-то шаги. Тогда я сказала ей, что она помешалась, но, боже мой, может, она была права!

А может, мы обе сбрендили.

Над нами разбивается окно, осыпая нас дождем стекла. Я прижимаю руку ко рту. У Эгги широко распахнуты глаза. Думаю, у меня тоже.

Слышится рев мотора. Несколько фигур бросаются прочь, но две остаются. Я встаю и выглядываю на улицу сквозь разбитое окно. Дункан. Он не вооружен.

— Ты арестован, Кольм, — объявляет он. — И вся твоя шайка тоже. Садитесь в пикап.

— Да пошел ты, гребаный предатель! Заделался защитником окружающей среды? — орет Кольм и с разбегу набрасывается на него, несмотря на свою палку и сломанную ногу, и мне кажется, что он в состоянии какого-то психоза, потому что ведет себя совершенно неадекватно. Я оседаю на пол, не желая видеть, что будет дальше, и мы с сестрой обнимаемся, и я чувствую, что с меня довольно, — насилия, которое я повидала, хватит на тысячу жизней.