Жаркое лето 1762-го - Булыга Сергей Алексеевич. Страница 23

Во дворе было тихо и пусто. И было уже довольно поздно, просто по-летнему еще достаточно светло. Иван пошел ко дворцу. Там на крыльце стоял уже другой солдат, Васильев, — значит, с досадой подумал Иван, он проспал смену. Ну да чего в жизни не случается, лишь бы только какую беду не проспать, пытаясь успокоить себя, думал Иван дальше, вступая в Парадную залу. В Парадной зале было пусто, и ни одна свеча не горела, и двери все были закрыты, даже двери в галереи. То есть они, конечно, были не закрыты, а просто прикрыты, подумал Иван, любую из них толкни — и она откроется, и это в его праве, он же здесь комендант, а все, кто здесь есть, это его поднадзорные, даже царица…

Но все равно он делать этого не стал, то есть не тронул двери, а только немного постоял, после даже походил из угла в угол и очень сердито подумал, что жаль, что здесь не паркет, паркет бы расскрипелся — и Шкурин сразу вышел бы, а он бы от него потребовал отчет, что здесь да как…

А так пол не скрипел, Шкурин к нему не выходил, и Иван вскоре остановился, еще немного подождал, а после вышел из дворца и пошел по постам. Посты были в полном порядке, просто даже брала злость. А особенно она его взяла, когда он пришел на главный пост, то есть под царицыно окно, где теперь стоял Маслюк. Маслюк отдал честь и доложил, что у него все в порядке. Докладывал Маслюк вполголоса, с оглядкой. Иван тоже посмотрел на то окно. Оно было задернуто гардиной, но если присмотреться, то было заметно, что там внутри горит свеча. Иван вопросительно посмотрел на Маслюка. Маслюк — и это уже совсем шепотом — сказал:

— Это они книжку читают, ваше благородие. Это они так всегда. И каждый день новую!

Иван спросил:

— А ты откуда это знаешь?

— Так ей их из города возят и возят.

— Кто?

Маслюк подумал и уклончиво сказал:

— Ну, когда кто.

Иван больше ни о чем его не спрашивал, а только еще раз посмотрел на окно, опять ничего там не увидел, отвернулся и пошел дальше. Теперь он шел просто по парку и думал, что они здесь все как будто сговорились — Колупаев, Шкурин и солдаты, все они здесь за нее, а его просто водят за нос. И это еще хорошо! А вот когда приедет тот, кого они все ждут, — а то, что ждут, так это сразу чуется, — тогда они себя покажут! И сразу всем скопом на него накинутся, если решатся, а не решатся, так просто накинут удавку — и даже пикнуть не успеешь. Или возьмут как языка…

Только какой с него язык, думал Иван, сворачивая дальше, он же ничего не знает! А еще, думал Иван, чего это он такое выдумывает? Что это за разговорчики такие и откуда у него такое паникерское настроение? От безделья, от чего же еще! А вот сейчас прискачет эскадрон, и сразу все переменится, потому что бездельничать будет некогда. Он тогда сразу сдаст команду и прямым ходом в город. А там уже ночь… Ну так она же летом какая короткая, такую он в любом трактире пересидит! А утром сразу в канцелярию и подаст прошение: так, мол, и так, в силу вдруг сложившихся обстоятельств прошу отставить меня срочно. Они, конечно, сразу начнут говорить, мол-де, ты, ротмистр, что, наших порядков не знаешь? А он им тогда прямо: знаю, и еще как, но я же не к вам обращаюсь, а на высочайшее имя, и если вы сами не можете, то дозвольте только ему намекнуть — и мое дело сразу сладится! И так оно и будет, ибо царь же говорил, что любая моя просьба сразу исполняется. А тут даже не просьба, а личное право, дарованное им же высочайшим манифестом от восемнадцатого февраля о вольности дворянской от всякой военной и гражданской службы… Нет, Иван им такого, конечно, не скажет, а просто лично явится, Семен ему в этом поможет и вручит лично в руки, царь засмеется и скажет: а я так и думал, что ты будешь об этом просить, потому что мундир у тебя был не по форме, болтался балахоном, и Дружок это сразу учуял, благодари его, господин ротмистр, это он за тебя ходатайствовал — и засмеется, и подпишет! И они с Семеном сразу к лучшему портному, там в два часа управятся, переоденутся в вольное, статское, после в наемный экипаж — и на Литейную, и там Даниле Климентьевичу и Марье Прокофьевне в ноги, а Анюте перстенек — и дело сразу сладится! И где венчаться? Там же, где еще! И… О! Тут Иван даже остановился и даже головой покрутил. Потому что а царица что? Она тоже у царя спросит: а где тот ротмистр, куда он подевался? А царь ей ответит: а ты, Катрин, не знаешь, что ли? Он же на своей Анюте женится! И тогда царица им: я обещала, и я помню, господин Заруба, что как только у меня появится такая возможность, а она теперь появилась, вот я и готова сделать вашей невесте царский подарок, говорите, какой. Да никакой, мы ей скажем, нам подарок не нужен, ваше императорское величество, у нас все есть, ну разве только если такая мелочь для вас, как Виленский трибунал. И это все совершенно законно, вы не сомневайтесь, ваше величество. Даже ваш обер-гофмейстер Панин, такой бывалый, тонкий дипломат, и тот нам говорил, что это очень просто можно посодействовать, там же живые люди заседают, и у них у всех разные трудности… Ну и так далее. Царица рассмеется, скажет: воля ваша. И тут же сядет и напишет письмо кому надо. И уже, может, даже в августе, а в сентябре — это даже без всякого сомнения, они с Анютой соберутся и поедут. А Базыль поедет первым, чтобы там все приготовить к приезду молодых. И чтобы Хвацкий знал, собака, кто туда едет, и чья теперь сила, и чья сабля острей! «Ат, я ему», — думал Иван…

Но вдруг встрепенулся и прислушался, услышал стук копыт — копыта были хорошо подкованы — и повернулся на звук. А после пошел ему наперерез, быстро пошел, а потом побежал…

И когда выбежал на ту аллею, то сразу кинулся к ближайшей лошади и сразу ухватился за поводья!

— А! — крикнул верховой. — А ты не спишь! — и засмеялся.

Иван поднял голову на верхового и увидел, что это Семен. Семен смотрел на него весело и в то же время как-то очень настороженно. И еще: одну руку он держал на сабле, а во второй держал поводья второй лошади. Зачем она ему, удивился Иван, неужели такие дела начались?!

— Что, — спросил Семен, — не ждал?

— Нет, — сказал Иван. Потом спросил: — А зачем тебе вторая лошадь?

— Это не моя, — сказал Семен. — Это твоя. Это я для тебя ее припас.

— Но я здесь при исполнении! — сказал Иван. Семен молчал. Тогда Иван спросил: — А что случилось?

— Так, ничего, — сказал Семен. — Офицера одного арестовали, вот и все.

— Где?

— У преображенцев. Капитан один такой! — Это Семен сказал уже очень сердитым голосом. — Замышлял на государя, вот что! И с ним еще один. Но этого пока еще не взяли. А как здесь у вас?

— У нас, слава Богу, тихо, — ответил Иван.

— Слава Богу или так тебе только кажется? — строго спросил Семен.

Ивана взяла злость, и он сказал:

— Не могу знать, ваше высокоблагородие. Может, чего и недосмотрел. Так вы уже гляньте сами.

— Э! — весело сказал Семен. — Какой же ты горячий! Ну да посмотреть и в самом деле никогда лишним не будет.

Тут он соскочил с седла и один повод передал Ивану, а второй оставил у себя, осмотрелся и спросил:

— До дворца еще достаточно?

— Шагов с пятьсот, — сказал Иван.

— Значит, достаточно, — сказал Семен. — А караул там стоит?

— Стоит.

— Надежный?

— С большего.

— Да, — только и сказал Семен, еще раз осмотрелся и прислушался, а место там было достаточно обзорное, деревья стояли негусто… и поэтому Семен заговорил — но, конечно, тихим голосом: — Так вот, Иван, еще раз говорю, в Преображенском полку капитан арестован. Капитан Пассек. По очень серьезному делу. И мы ведем срочный розыск. Ты здесь с прошлой ночи?

— Так точно.

— Кто к ней… — Но тут Семен сбился, утер усы и повторил: — Кто к государыне за прошлый день являлся? Всех называй!

— Да никого и не было, — сказал Иван. — Только один этот обер-гофмейстер, генерал-поручика Панина брат.

— Никита Иванович?

— Он самый.

— Зачем?

— Как зачем! Царевич захворал, вот он и приехал, я допустил его, а как не допустить, он был у государыни, а после вышел и уехал.