Книга теней - Клюев Евгений Васильевич. Страница 75

— Ты-салфеткой-руки-вытри-а-то-они-у-тебя-жирные-пижаму-испачкаешь-а-стирать-негде.

«Ибо, как полагает автор, многие из случайностей свой исток не здесь имеют»… Стало быть, многие из случайностей свой исток в Элизиуме имеют. И, стало быть, случайная… случайнейшая встреча со Станиславом Леопольдовичем свой исток в Элизиуме имела: он оттуда пришел, Станислав Леопольдович.

— Белье-то-чистое-есть-у-тебя-еще-чтоб-тут-менять-вроде-много-с-собой-брал-а-все-в-одном-ходишь!

С чем пришел Станислав Леопольдович из Элизиума? И зачем пришел из Элизиума? Получается, чтобы с Петром встретиться — пришел. Встретиться и передать ему некоторые сведения. «Вы не нервничайте сейчас. Потом нервничать будем», — сказал Станислав Леопольдович. Вот, значит, и настало время — нервничать. Нервничать, вспоминая, как все было, и доставая из памяти то, что тогда не заметил. Во-первых, ликер: «Мне подарили этот ликер в 1798 году»…

— Тут-вот-я-тебе-шоколадок-маленьких-купила-будешь-по-одной-сестрам-давать-чтоб-помогали-тебе-как-следует…

Итак, 1798 год — вот первый временной ориентир. «С тех пор никто не заходил ко мне в гости. М-да… шутка». Не шутка, получается, Станислав Леопольдович. Должно быть, год этот — последний в Вашем витальном цикле, опять же последнем. С тех пор прошло почти двести лет. Двести лет, проведенных Вами в Элизиуме, это же ясно как день!

— Надо-бы-побольше-двухкопеечных-монеток-принести-тут-нет-ни-у-кого-или-жадничают!

Ну да, конечно… Еще один мотив был — с одеждой. Его высказывание насчет моей куртки модной и сапог; «Одеты вы очень модно». — «А надо как?» — «А надо — никак. Чтобы не быть иллюстрацией места и времени… это привязывает и лишает свободы». Похоже, это урок первый: дескать, и Вы тоже, молодой человек, не только в настоящем времени живали! Были, дескать, и другие времена. Что ж, может быть, и были… Подождем пока с этим. И вспомним еще что-нибудь. Например, вот что…

— Тут-в-травме-все-долго-лежат-одни-переломы-почти-что-и-с-первого-раза-редко-удачно-срастается-потом-ногу-или-руку-опять-ломают-и-снова-гипс.

Например, вот что: «…фокус-другой я бы мог Вам показать — дело, как говорится, нехитрое. Но это, видите ли, слишком уж немудрящий путь, мне стыдно таким путем идти к сердцу Вашему». Понятно, о каких фокусах идет речь: впечатляющие, между прочим, были бы фокусы… но Вы, Станислав Леопольдович, предпочли долгий путь. Какой же? А вот какой: бросить в сердце одну-две фразы, которые на всю жизнь в памяти застрянут… Застряло же следующее: «Нам, конечно, будут даны и другие жизни… много других жизней, поскольку с первого раза трудно все рассмотреть и расслышать, но ведь каждая ситуация уникальна и не обязательно повторится из жизни в жизнь. Схема повторится — детали не те, детали повторятся… даже одна деталь, глядь — схема другая. Так что очень желательно осмотреться, помедлить… вкус, я бы сказал, ощутить». Между прочим, ни чая, ни ликера вы не пили тогда, Станислав Леопольдович, — и теперь, после рассказа Эвридики о Лже-Эмме-Ивановне, ясно почему: тени не пьют и не едят. А насчет того, что «схема повторится», — так это вы, конечно, правы.

— Мы-вот-с-товарищами-уже-ходячие-а-молодой-человек-который-спит-ему-еще-гипс-не-снимали-говорят-завтра-так-он-лежачий-пока.

Схема повторилась: ученик ваш, помнится, покончил с собой — и я, стало быть, пытался… а детали другие. Из этого следует, между прочим, что очень может быть… очень даже может быть… почему бы, в самом деле, не быть такому: ученик Ваш и я — одно и то же, в разных витальных циклах, а? Значит, и вправду были у меня и другие времена… Дерзко, конечно, предполагать, однако случайность есть случайность — не так ли, Станислав Леопольдович? М-да… опять вы правы: «Лучше все делать очень медленно. Очень и очень медленно». А я сейчас так и делаю. Медленно-медленно иду по нашей с Вами беседе… раньше бы пройтись по ней! Иду, значит, и натыкаюсь еще на одну интересную подробность: «…я жил с одной прекрасной дамой. Я очень любил ее. Мы прожили… дай бог памяти, лет десять. Двести с лишним лет назад». Не Эмма Ивановна ли это, Станислав Леопольдович?

— Он-странный-молодой-наш-человек-молчаливый-все-думает-о-чем-то-а-невеста-у-него-ну-такой-красоты!

Значит, Вы с ней все-таки встретились снова… Непонятно, правда, что из этого получилось, если Вы тень. Впрочем, дело не мое… А тогда я сказал: «Мне не хочется уходить от Вас», — и Вы ответили: «Очень рад. Да и ситуация еще не исчерпана… Если бы Вы знали, насколько не исчерпана…» Так все-таки, насколько, Станислав Леопольдович? Чего теперь ждать, когда Вы в летаргическом сне? Встречи в Элизиуме? Там, где рассредоточивают… или, по крайней мере, грозят рассредоточить тени? «Во-о-от насколько!» — и вы широко развели руки. Действительно настолько? «Знаки, знаки…»

— Она-ему-ворона-приносила-говорящего-только-он-мало-поговорил-а-вообще-то-умора!..

Как это там было: «Подлинные знаки — вот чего мы напрочь не умеем воспринимать. Казалось бы, все уже яснее ясного и сердце знает: подан знак, ан нет! Не верит, соглашаться не хочет, сопротивляется». Не сопротивляется больше, верит напропалую сердце мое: такие уже допущений делает — в животе холодно. И привкус мяты во рту. Впервые за последние — сколько? — почти два месяца: значит, близко… Правильно иду, значит! Привкус мяты — это оттуда: Элизиум. Их пища — время, медуница, мята… И плевать «на цыганок, на гадалок, на фокусников, на заклинателей змей… ручное все это. Hand made, не по-русски говоря». Теперь понятна и данная фраза… понятно даже, кому она адресована! Другая тоже понятна и туда же адресована: «В том-то и есть чертовщина жизни, что в течение получаса все может измениться на полную свою противоположность…» Теперь действительно понятно, Станислав Леопольдович. Так оно и было. Что ж, почти все… И блистательная кода…

— А-чего-я-нормально-хожу-уже-с-костылями-провожу-значит-потом-в-холле-с-соседями-посижу-пусть-поспит-паренек…

И блистательная кода: «Вы знайте, что Ваша душа бессмертна!». Стало быть, что же… тень и есть душа?

Когда, держа высоко над головой сверток, в палату, как птица, влетела Эвридика, она прямо-таки замерла у постели Петра. Петр смотрел на нее древними совсем глазами — и во всей фигуре его был покой, огромный нездешний покой.

— Я украла книгу, — тихо, словно боясь спугнуть ангела, сказала она, — возьми.

— Спасибо, — улыбнулся Петр. — Теперь как раз она мне очень нужна — узнать, что же дальше. Я, пожалуй, успею к утру: завтра можно будет вернуть ее, если сегодня ночью тебя не арестуют. Придешь завтра?

— Ну и вопросы у тебя! — Она поцеловала его и вышла: фея-авантюристка, исполняющая желания и тут же исчезающая-из-поля-зрения… Так и надо, Эвридика. Молодец.

…исчезающая-из-поля-зрения, чтобы опять быть рядом когда нужно.

— Привет. — Невозможно прекрасная утренняя-Эвридика.

— Привет. — Бессонный Петр закрыл книгу. — Тебя не арестовали?

— Нет еще. Часа через полтора арестуют… когда книгу привезу. Сегодня мама работает, я ей не сказала ничего. Она, наверное, и арестует. — И присела на кровать: невозможно-прекрасная-утренняя-Эвридика… Соседи-на-костылях любезно оставили их вдвоем.

— Никто тебя не арестует. Книгу вообще никуда отвозить не надо.

— Ну уж нет! — замотала головой Эвридика. — Пусть меня казнят честной.

— Книгу отвозить не надо, — повторил Петр. — Дело в том, что ее никто не хватится: этой книги никогда там не было.

— Не было? — просто и доверчиво спросила фея-авантюристка.

— Не было, — подтвердил Петр.

— Что ж… пусть тогда и не будет, — Эвридика облегченно вздохнула: проблема исчерпала себя сама. — Ты мне что-нибудь расскажешь?

— А нечего почти рассказывать. Тут все то же самое. Ты это уже знаешь.

— От Эммы Ивановны?

— И от нее тоже. От нее в первую очередь.

— Но ты все время улыбаешься, Петр… так, как будто знаешь, что делать.

— А я знаю, что делать, — весело ответил тот. Он взял Эвридику за руку. — Надо просто жить. Жить — и этого будет вполне достаточно. — Петр смеялся и просто-таки невозможно походил на Станислава Леопольдовича, когда старик разгуливал по телеэкрану с «долзеленый-йо-хо!» на губах.