Верь мне (СИ) - Тодорова Елена. Страница 113

– Супер! Всегда знала, папуль, что я твоя любимица!

– У меня нет любимчиков, – ворчу я, подавая правнуку выпавшую соску. – Передо мной, как перед Богом, все равны. Есть просто несколько хитрых жоп, обладающих даром трясти мое сердце.

– Жоп? Ладно я, пап, – выдает Тамила, не переставая посмеиваться. – Но зачем ты так про маму?

– А ее жопку я особенно ценю. Она была первым, что меня заинтересовало в Соне Богдановой в… В каком там году, Солнышко?

– Боже, Саша… – все еще краснеет, застыдившись. Я в восторге от этого! – Что за неуместные шутки, родной?

– У нас в семье все гиперсексуальные, мам. Ты не переживай. Никого не смущает, – вступается с ухмылкой мой старший сын.

– К тому же мы все читали твои книги, – добивает Алексей. – Там как бы… Без вопросов.

Кухня взрывается от хохота. Соня тоже смеется. У меня же при виде этого увлажняются уголки глаз. Возвращаю внучке правнука и подхожу к жене. Она замирает, поймав мой взгляд. Совсем как когда-то на вечеринке у Фильфиневича. Совсем как тогда… Вы знаете, глаза не стареют. Они таят тонны событий и пережитых чувств, но в целом остаются неизменными индикаторами. Столько лет прошло, а Соня не утратила способности без слов выражать свой восторг.

– Улыбка, – сиплю я, обнимая ее. – Конечно же, улыбка была первым, на что я обратил внимание в Соне Богдановой.

– Мы все это знаем, пап, – отзывается Тамила так же приглушенно, в тон мне.

И все притихают. Слышны только икота и агуканье младших. Но эти звуки, как ни странно, только углубляют уют.

– Девчонка, – протягиваю с улыбкой, глядя Соне прямо в глаза. Для меня она по-прежнему малышка, которую я стремлюсь оберегать. Нет никакой важности в морщинах и седине. Их я не вижу. Я всегда вижу ее – мою Соню Богданову. – Какой потрясающий фарт, что у меня получилось тебя завоевать.

Она смеется, но я вижу слезы.

И слышу слова, которым, как и нашим чувствам, нет срока давности:

– Я люблю тебя, Сашик.

– Я люблю тебя, Солнышко.

Дети, давая нам время, принимаются сами накрывать на стол. И чуть позже мы просто присоединяемся к ним, занимая каждый свое привычное место. Пока ужинаем, разговоры не утихают ни на секунду. Новостей, как всегда, много. А кроме них есть желание делиться своими мыслями и обсуждать каждую мелочь.

Пока перебираемся на террасу, кидаю на нос очки, чтобы набить сообщение еще одному важному человеку.

Александр Георгиев: Ты жив?

Даниил Шатохин: Ты, конечно, свежее меня на три месяца, но в нашем возрасте эта разница не равняется световому году.

Александр Георгиев: Рад, что жив. Но все же… Не думаю, что уместно употреблять слово «свежесть» в контексте тебя или меня. Лично я чувствую себя позапрошлогодним баклажаном, который случайно завалялся в уголке холодильника.

Даниил Шатохин: Ахаха. Увидимся на праздники, баклажан! Нас будет много!

Александр Георгиев: Удивил!

Даниил Шатохин: Вся же «пятерка» у тебя?

Александр Георгиев: Не обсуждается.

Конечно же, у меня. А как иначе? Хоть и разрослись наши семьи, никогда не возникало сомнений, что на праздники соберемся все вместе. Об этом давно нет нужды договариваться.

Долго сидим с Соней и всеми нашими детьми на террасе. Укутавшись в пледы и потягивая глинтвейн, вспоминаем сотни историй из их детства, которые до этого воскрешали уже тысячи раз. Однако удовольствие от обсуждений все так же велико. Смеемся до слез и рези в боках.

И самое любимое, когда мои взрослые дети кричат наперебой:

– Пап, пап…

– А расскажи, как…

– Папуля, а помнишь?..

Помню, конечно. Все помню. И дети, а с ними уже и внуки знают все эти истории наизусть. Но нравится им, чтобы пересказывал из раза в раз все эти моменты именно я. И мне нравится.

После этих воспоминаний и связанных с ними эмоций я всегда чувствую себя настолько бодрым, что даже ложиться в постель нет смысла. Так и так не усну. Но я все же принимаю душ, чищу зубы, бреюсь и забираюсь под одеяло к своему Солнышку.

Ее и без того нежное лицо липнет от какого-то крема, но я молча терплю это. Утыкаясь носом Соне в волосы, обнимаю ее насколько могу крепко и вдыхаю запах, который, удивительная вещь, на протяжении всех этих лет остается неизменным.

– Ты выпил таблетки, Саш? – беспокоится она.

­– Я выпил таблетки, Сонь, – бурчу я.

Не могу не бурчать, когда она начинает хлопотать надо мной, будто я полоумный старик. Но буквально мгновение спустя вспоминаю, что так проявляется забота, и, спустив пар, примирительно глажу Солнышко по плечу и целую ее в висок.

– Выпил, малыш. Все выпил, – шепчу уже совсем иным тоном.

Лежу с закрытыми глазами, вслушиваясь в тихое дыхание жены, и в очередной раз погружаюсь в пройденное нами.

Раньше думал, что с годами давние события тускнеют. Но теперь знаю, что это не так. Я помню нашу с Соней жизнь с такой ясностью, будто это происходило вчера.

Этот огонек в моей груди, как пламя свечи. Крохотный, но яркий. Защищая его, я мысленно окружаю его ладонями. Вбираю тепло и сохраняю, надеясь, что его хватит до последнего сделанного мной вдоха.

Вспоминаю лето перед рождением нашего первого сына. Какой Соня была красивой с животиком. Ни одной женщине на свете не шла беременность так сильно, как МОЕЙ.

Я уезжал в офис, когда она еще спала, чтобы сделать основную часть своей работы до прихода сотрудников и задать им по приходу адский темп на весь день. Все ради того, чтобы вернуться домой раньше и провести больше времени с Соней. Но, парадокс, именно в этот период наша компания сделала огромный прорыв в доходе, во внедрении крайне смелых идей и реализации глобальных проектов.

Помню, как входил в дом после изматывающего рабочего дня, видел свою беременную Соню, и по всему телу искрящееся тепло разливалось. Вот и сейчас… На одних лишь воспоминаниях этот покалывающий жар ощущаю.

Я трогал ее больше, чем когда-либо. И я хотел ее с пугающей нас обоих поначалу частотой и дикостью. Благо, что и сама Соня во время беременности сходила с ума из-за своего повысившегося либидо. Мы довольно быстро нашли оптимальные варианты, чтобы и ребенку не навредить, и самим не выть на Луну.

Это было чудесное время.

Я любил, я тащился… Я обожал в Соне все!

Это была безумная амплитуда всепоглощающих чувств. От щемящей нежности до животной похоти.

И на роды я, конечно же, пошел вместе со своим Солнышком. Там я понял, что наши провалы в первые попытки дефлорации были не случайностью, а теми самыми звоночками – у Сони оказался очень низкий болевой порог. Ей было сложно, а мне… Еще сложнее. Я там хоть и не умер – не имел права, но именно после родзала появились мои первые седые волосы.

Соня так кричала, будто ее реально разрывало на части. Об этом она мне, естественно, поведала вслух не единожды. Со слезами и судорогами. До сих пор озноб по коже летит, едва только вспоминаю.

Но то, что было потом… Перекрыло по эмоциям даже Сонино истеричное: «Больше никакого секса!», от которого у меня натуральным образом вставали дыбом волосы. Я, конечно, многое обдумывал до родов, чтобы быть в самый важный момент максимально в ресурсе. И все равно оказался не готовым к тому, что почувствовал, когда Соня, наконец, вытужила нашего первого сына. Я увидел у нее на груди орущего ребенка и, мать вашу, банально расплакался.

Это был мой сын, понимаете? МОЙ!

Сейчас я могу сказать, что возможность иметь потомство – это величайший дар Бога людям. А тогда я смотрел на них с Соней и сходил с ума от осознания, что любовь бывает такой сильной!

Вот и сейчас мне сдавило грудь на этом моменте. Пару секунд я не мог дышать. Шевелил губами и ждал, когда эта острая волна чувств спадет, и жизненно важная функция возобновится.

– Я очень тебя люблю, – прошептала мне тогда Соня, продолжая плакать, но захлебываясь уже другими эмоциями. – И я хочу, чтобы нашего сына звали так же, как тебя, Саш… Как у настоящих престолонаследников – Александр II.