Верь мне (СИ) - Тодорова Елена. Страница 74
Вспоминаю сказанное им накануне свадьбы и, ощущая резкий прилив бешеной энергии, которая кипучей лавой разливается по моему измученному организму, я, как и мечтала пару часов назад, тупо умираю на месте.
Нет ни слез, ни криков, ни воплей… Никаких истерик.
Все, что я чувствую за лавиной боли – это полное оцепенение.
Словно внутри меня реально погибли все клетки. Словно потухшие органы, дабы избежать нагноения, бальзамировали. Словно душа, отказавшись во всем этом участвовать, просто выбила ногой двери и вышла.
Проходит минута, две, десять… Я готовлюсь к боли воскрешения. Но ничего так и не происходит. Вероятно, это была моя последняя жизнь. А дальше… Дальше плевать, что будет.
Сейчас приму снотворное и пару часов посплю. Это необходимо физически. Проснусь, открою кафе и займусь завтраком.
Все… Все. Точка. Теперь уж определенно. Без сомнений. Это конец.
Меня даже не волнует то, что Георгиеву угрожает опасность. Я настолько невосприимчива к миру, что ни одна пугающая ранее мысль не способствует выработке хоть какой-нибудь мало-мальски активной эмоции.
А потом…
Едва устанавливается белый день, объявляется «доброжелатель». И тогда моя плоть оживает, раны прорывает болью, сердце принимается неистово стучать, душа из угла в угол мечется, тело начинает люто трясти, а из легких медленно, но неотвратимо, пропадает воздух.
User023695: Покушение на Александра будет совершено сегодня. Предупреждать его бессмысленно. Ни Полторацкий, ни Градский, никакие другие «погоны» никогда не просчитают, где и когда это случится. Единственная возможность предотвратить катастрофу – прилететь в Одессу вам, София. Вы должны дать показания против Георгиевой Людмилы Владимировны, которые будут свидетельствовать, что ваше похищение исключительно ее рук дело.
Я не должна на это реагировать. Не должна!
Но я настолько измождена духовно и физически, настолько взбудоражена и испугана, настолько растеряна… Осознание, ужас и мучительная боль поэтапно дробят мой организм именно сейчас. Казалось бы, было время остыть и не реагировать остро. Однако это не срабатывает. Взрыв, и меня разбрасывает на молекулы.
Здраво мыслить я, конечно же, неспособна.
Понимаю лишь то, что… Нет, не плевать! Смерть Саши по-прежнему является самым страшным моим кошмаром. Я не могу этого допустить. Пока дышу, должна лететь к нему на помощь.
Сонечка Солнышко: Только показания? И все это прекратится, я правильно понимаю?
User023695: Именно так.
Судорожный вдох. Шумный выдох.
Сонечка Солнышко: Хорошо. Я вылечу первым рейсом, в 11:40.
User023695: Отлично. Мы встретим вас в аэропорту.
Собираясь, будто в бреду нахожусь. В душе позволяю себе поплакать. Это странно и очень больно происходит. Со слезами я словно сливаю боль, кровь и остатки сил.
«Это ни на что не повлияет… Этот брак не будет настоящим… И это временно… До нового года, максимум…»
Как он мог? Как же он мог??? После всего, что у нас было? Какая же тут любовь? Скорее всего, с его стороны ее просто никогда и не было.
И все равно это не может повлиять на мое решение лететь в Одессу. Я ведь любила. И буду любить его одного до последнего своего вздоха.
Белье, носки, рубашка, брюки, ботинки, пальто… Машинально оцениваю свое отражение, чтобы понять, что ничего не забыла и выгляжу сдержанно. Нервным движением заправляю за ухо выбившуюся из пучка прядку. Неосознанно перехватываю собственный взгляд, уголки рта тотчас опускаются. Резко вдыхая, быстро поджимаю задрожавшие губы. Глаза успевают покраснеть и увлажниться, но проклятые слезы все же остаются на месте.
«Меня не будет два-три дня. Не волнуйтесь. Кафе открывать не нужно. Устройте себе с Габи выходные. Скоро позвоню.
Спасибо вам за все.
С любовью, София».
Записку оставляю на тумбочке в прихожей. Замирая, бестолково трачу драгоценные секунды, пытаясь понять, нужно ли мне брать с собой ключи. Обдуманного решения не нахожу, но все же бросаю их в сумку. Туда же отправляю документы, деньги и телефон.
Полет переношу как никогда легко. Удается даже, несмотря на плачущего в салоне малыша, на какое-то время уснуть. А вот просыпаясь, испытываю неоднозначные эмоции. После отдыха начинаю сомневаться в разумности своего поступка.
Может, стоило все-таки позвонить Полторацкому? Или разбудить Людмилу Владимировну? Посоветоваться хоть с кем-то… Что если тут кроется какая-то подстава. И ладно я… Не наврежу ли я своим приездом самому Георгиеву?
«Я всегда буду на твоей стороне, что бы ты не совершил… Буду в твоей команде… Но… Сегодня, когда ты, в угоду своей мести, взял в жены Владу Машталер, я поняла, что никогда с тобой быть не смогу…»
Не надо было ему это говорить!
Хотя какая разница теперь? Он уже шагнул за черту. Нас больше нет. Но если бы я не была так категорична, если бы у него оставалась надежда, если бы мы договорились встретиться, а не прощаться… Возможно, тогда он бы не спал с Владой?
Всхлипываю и быстро стираю сбежавшую по щеке слезу.
Ну вот… В голове снова путаница. А ведь ни к чему это! Теперь точно все утратило смысл.
А как же жить дальше? Заниматься кафе, писать книгу, читать, гулять, дышать?.. Правда, получится?
Господи… Прошу тебя, пусть только эта война сегодня закончится! Ни о чем больше тебя не прошу. Мне бы только знать, что Георгиеву ничего не угрожает. И все... Вот и все.
К счастью, долго заниматься самокопанием мне не удается. Самолет приземляется, люди поднимаются со своих кресел и спешат к выходу. Я почти всех пропускаю, просто потому что не люблю толкучку. В аэропорту достаю из сумки телефон, медлю… И все же не решаюсь выключить «режим полета». Анжела Эдуардовна и Людмила Владимировна определенно уже кинулись меня искать. А я никому ничего объяснять сейчас не хочу.
– София Анатольевна?
Встречающий меня мужчина улыбается, но мне от этой его гримасы вмиг становится жутко.
– Добрый вечер, – здороваясь, машинально смотрю через панораму на город, чтобы убедиться, что на улице уже практически стемнело.
Будто это в самом деле кому-то важно…
– Вы налегке? – вновь ухмыляется мужчина, оглядывая меня с головы до ног.
Теперь у меня уже совершенно отчетливо дрожь по коже разносится.
– Да… Я без чемоданов… Ненадолго в город… – приходится прочистить горло, потому как голос садится до неразборчивого сипа. – Закроем вопрос, и я сразу обратно.
– Тогда прошу к автомобилю, – задавая рукой направление, дает мне пройти вперед. – Трудно вас было найти, – сообщает зачем-то, когда уже покидаем здание аэропорта. На улице метет лапатый снег, а под ногами сразу же образуется каша. Я на автомате поднимаю воротник пальто и жалею, что не взяла шапку. – Кому принадлежала идея с Францией?
– Мне, – вру я. – Сбежать хотела.
– Понимаю, – выдает с неизменной улыбкой. – Надеюсь, вы выполнили все условия нашего договора и никому не сообщали, что летите домой.
И снова меня на инстинктах топит страх.
– Не сообщала, – подтверждаю сдержанно. – А можно узнать ваше имя? – спохватываюсь постыдно поздно.
Мужчина напрягается. Улыбка его стынет. Но ненадолго.
– Константин, – сообщает коротко.
И уже через секунду снова улыбается.
Он открывает для меня дверь и учтиво помогает забраться на заднее сиденье темного седана. Затем занимает водительское место и сразу же заводит двигатель. Но настораживает меня не это, а то, что с паркинга следом за нами еще три похожих машины выезжают.
Трудно объяснить, почему я сходу обращаю на них внимание. Я понимаю, что это международный аэропорт, и тут тысячи людей курсируют. Просто… Движутся эти автомобили строго за нами.
Мы выезжаем на трассу.
Приглушенная монотонная музыка. Скрип дворников по стеклу. Шум шин, размазывающих по асфальту грязную снежную жижу.
Вот вроде ничего необычного, а каждая деталь с каким-то удушающим беспокойством въедается в память. Но минут на пять-десять я вырубаюсь даже в этой обстановке. И снова пробуждение с резким выбросом адреналина. Я понимаю, что мой организм сигналит мне: ты в неадеквате, ты неспособна оценивать ситуацию трезво, нам нужно отдохнуть. Однако сделать уже ничего не могу.