Сказки на всякий случай - Клюев Евгений Васильевич. Страница 3

А ведь Речной Теплоход хорошо понимал, что ему следовало поостеречься так говорить… Разводной Мост славился своей пунктуальностью. У него даже поговорка была: «Точность — вежливость разводных мостов», — и все в городе её хорошо знали. Потому?то шуток с Разводным Мостом не шутили: были уверены — что бы ни случилось, ровно в десять утра он поднимет обе свои створки к небу, а ровно в одиннадцать опустит их. И поступать именно так, а не иначе, будет четыре раза в сутки — стало быть, к этому надо просто привыкнуть, как привыкают, например, ко времени открытия и закрытия булочной или ко времени отправления самого раннего и прибытия самого позднего поезда. Хотя даже поезда, не говоря уж о булочной, с Разводным Мостом ни в какое сравнение не шли. Расписание иногда нарушалось, булочки часто подгорали… ах, да и вообще не было, не было, не было в мире совершенства… за исключением Разводного Моста.

Разводной Мост был совершенство. По нему ставили часы на Городской Башне. По мановению его створок люди ложились спать и вставали по утрам. По мановению его створок начиналась и прекращалась работа в городе. Многие даже думали, что по мановению его створок восходит и заходит Солнце. Однако об этом Разводной Мост не думал: он просто делал свою работу точно в срок и никогда не считал себя совершенством — совершенством его считали другие.

Тем не менее, услышав слова Речного Теплохода, Разводной Мост чуть было не решил на самом деле разбить тому заносчивый нос, да пожалел пассажиров. Хотя проучить Речной Теплоход стоило, уж слишком он был самовлюблённым: только и делал, что любовался своим отражением в реке, а потому всегда опаздывал и едва успевал проскочить под Разводным Мостом в последнюю минуту перед тем, как тот опускал створки. Разводной Мост терпеть не мог Речной Теплоход за такие фокусы. Но терпел. И опускал створки ровно в одиннадцать, когда Речной Теплоход, запыхавшись, всякий раз удачно ускальзывал?таки от обрушивающейся на него железной массы. Ибо точность — вежливость разводных мостов.

Впрочем, к вечеру Разводной Мост уже забыл о неприятном разговоре: близилось время поднимать створки, а в таких случаях ему требовался особый настрой — и он уже было начал его в себе создавать, как вдруг услышал совсем тоненький голосок:

— Прошу прощения, я успею проползти по Вам до того, как Вы разведёте створки? Мне очень нужно на ту сторону, у меня там дети.

Разводной Мост даже не увидел того, кто это говорит.

— Говорит Червяк! — радиоголосом отчитались ему. — Московское время десять часов двадцать минут.

— Я поднимаю створки в одиннадцать ноль?ноль, — предупредил Разводной Мост и поинтересовался: — А с какой скоростью Вы обычно ползёте?

— С небольшой, — задумчиво произнёс Червяк и раскаялся: — К сожалению, я никогда не делал замеров…

— Какого возраста дети? — деловито спросил Разводной Мост.

— Пятый день пошёл, — сказал Червяк с тоской.

— Ползите! — сдался Разводной Мост и насупился.

…за двадцать минут не было преодолено и четверти пути. Весь город собрался на берегу реки, чтобы посмотреть, как бесстрашный Червяк станет бороться за свою жизнь. Потому что жизнь его была в опасности. Окажись он между створок в одиннадцать ноль?ноль, пунктуальный Разводной Мост разорвёт его на две части… равные или неравные — в зависимости от скорости проползания. А всё шло именно к тому, что там, между створками, Червяк в одиннадцать ноль?ноль как раз и окажется.

Разводной Мост молчал и думал.

Собравшиеся у реки закусили губы и смотрели на секундомеры, которые для такого случая приобрели в спортивном магазине. По истечении получаса измученный Червяк преодолел две трети пути.

Разводной Мост молчал и думал.

В одиннадцать ноль?ноль ровно одна половинка червяка лежала на одной, а вторая — на другой створке Разводного Моста. Часы на Городской Башне почти прорыдали одиннадцать ударов. Червяк был обречён — и не только он сам стал прощаться со своей жизнью, но и все остальные стали прощаться с его жизнью.

Разводной Мост молчал и думал.

— Разводите створки! — прошептал Червяк, но слова эти услышал весь город. — Я больше не могу ползти. У меня кончились все силы.

— Ползи! — только и сказал Разводной Мост, стиснув створки так, что они скрипнули. — Ползи, чтоб тебя!

И Червяк переполз на другую сторону Разводного Моста. Это заняло у него целых четыре минуты.

В одиннадцать ноль?четыре створки моста поднялись вверх, давая дорогу разгневанным морским и речным судам, стоявшим в длинной очереди. Разводной Мост тяжело дышал и смущённо смотрел в воду, а Червяк, отдуваясь и теперь уже не спеша, полз по наклонной плоскости второй створки.

И вдруг на берегу раздались аплодисменты. Люди хлопали в ладоши и кричали: «Браво!» А одна маленькая девочка даже подошла к Разводному Мосту и поцеловала его прямо в железо.

Но самым замечательным было то, что с этого дня репутация Разводного Моста как самого пунктуального в мире не пошатнулась, а, наоборот, ещё больше упрочилась.

ОДИН ОЧЕНЬ БОЛЬШОЙ САЛЮТ

Салюты ведь тоже разные бывают… этот, во всяком случае, был Очень Большой Салют. А был он такой потому, что давали его в честь самого важного праздника в году. Салюты всегда дают в честь … а просто так никогда не дают. Я уж и не помню, какой праздник был тогда самым важным, потому что праздники тоже ведь меняются! Только к празднику привыкнешь, а его взяли да и отменили! И вместо праздника — на тебе, обычный будний день без всякого салюта… так грустно тоже бывает.

Но у Очень Большого Салюта случилась счастливая судьба: его праздник не отменили. И за неделю не отменили, и накануне не отменили, и утром того же дня не отменили. И все праздновали праздник весь день и знали, что поздно вечером будет Очень Большой Салют. И он был.

Даже небо для такого случая особенно рано потемнело: салюты ведь всегда только на тёмном небе происходят. Чем темнее небо — тем лучше салют, это закон. И вот по тёмному небу пролетела ракета — как знак того, что Очень Большой Салют начинается. Ровно в девять часов вечера Очень Большой Салют наконец расцвёл на небе: салюты всегда расцветают на небе ровно во сколько?нибудь.

— Баба?а?ах!

— Кто это сказал «баба?а?ах»? — спросила одна Пятилетняя Красавица и приготовилась плакать от страха, потому что такой «баба?а?ах» ей как?то не понравился.

— Это Очень Большой Салют сказал «баба?а?ах», — поспешили объяснить ей, и Пятилетняя Красавица задумалась.

А Очень Большой Салют, бабахнув ещё пять или шесть раз, разошёлся по всему тёмному небу и начал выделывать чудеса. Замелькали во все стороны разноцветные вспышки — звёзды, полосы, дуги, спирали, пучки… И всё это перекрестилось, перехлестнулось, переплелось, перелилось друг в друга, перемешалось — пока Огромное Сияние целиком не охватило тёмное небо. И пропало тёмное небо… только разноцветное пламя в вышине отплясывало свой буйный грохочущий танец.

— Ну вот что, дорогой Очень Большой Салют… — сказала Пятилетняя Красавица, осторожно выглянув из?за занавески (кто его знает, этот Очень Большой Салют… чего от него ждать!). — Я уже довольно долго слушаю Ваше «баба?а?ах» — и, кажется, скоро окончательно испугаюсь. А когда я пугаюсь, особенно если окончательно, то начинаю плакать — и тогда уже никому меня не остановить.

— Но я не могу не делать «баба?а?ах», дорогая Пятилетняя Красавица… при всем моём к Вам уважении! — отозвался Очень Большой Салют.

— Почему? — уже совсем почти начав плакать, спросила Пятилетняя Красавица.

— Потому что без «баба?а?ах» Очень Большого Салюта не получится.

— А нам зачем такой Очень Большой Салют? — глотая слёзы, опять спросила Пятилетняя Красавица.

— Ну, как же… — растерялся Очень Большой Салют. — Сегодня же самый важный праздник, а самый важный праздник всегда встречают Очень Большим Салютом. Поэтому приходится выбирать: или Очень Большой Салют с «баба?а?ах»… или никакого «баба?а?ах», но тогда и никакого Очень Большого Салюта. А это значит, что все люди, которые пришли посмотреть на звёзды, полосы, дуги, спирали и пучки, должны отправляться домой и там грустить.