Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий - Шувалов Александр. Страница 119

«Страдал неврастенией. Для “перемены впечатлений” перебрался в Париж, где ему стало еще хуже. Пытался застрелиться, но лишь прострелил палец. Чувствуя, что сходит с ума, предпринял вторую попытку, на сей раз удачную. В одном из предсмертных писем написал: “Надо попытаться ухитриться застрелиться”». (Чхартишвили, 1999, с. 472.)

«Наряду с интимными сценками и пейзажами природы все явственнее звучит у Гофмана пессимизм и отчаяние человека, “не вовремя пришедшего в жизнь”. И Гофман кончает неврозом и самоубийством». (А.Ш., 1929, с. 670.)

«Неврастения» Виктора Гофмана представляется каким-то более сложным психическим расстройством, чем обычный невроз, так как по своей сути неврастения не может проявляться психотическим приступом, да еще с самоубийством. Более вероятен диагноз депрессивного эпизода, возникшего на фоне многолетней дистимии. При этих заболеваниях риск суицида достаточно высок.

ГОФМАН (Hoffmann) ЭРНСТ ТЕОДОР АМАДЕЙ (1776–1822), немецкий писатель-романтик, композитор, музыкальный критик, дирижер, художник-декоратор. Один из основоположников романтической музыкальной эстетики, автор одной из первых романтических опер «Ундина» (1814).

Наследственность

[Отец писателя] «…был необычайно способный, легко поддающийся на-ртроению человек, не чуждый музам, но при том горький пьяница. Он женился на своей кузине… бывшей чрезвычай но набожной, нелюдимой и слегка ис теричной женщиной, насквозь погряз шей в пиетистских предрассудках. Не удивительно, что этот злополучный брак был расторгнут уже через несколь ко лет после рождения маленького Эр нста». (Гюнцель, 1987, с. 31.)

«Его отцу уже шел пятый десяток, когда он женился на истеричной матери Гофмана». (Braun, 1940, с. 66.)

[Мать] «Душевно ненормальная: “постепенно умирала от затаенного горя (меланхолии), совершенно ушедшая в себя и добровольно замкнувшаяся в себя”, по словам биографа». (Се-галин, 1925а, с. 34.)

Общая характеристика личности

«Разумеется, на развитии маленького Эрнста сказались также наследственность и среда. Живя взаперти в кругу близких и одновременно столь чужих ему людей, мальчик овладевает искусством одиночества, уходит в себя и сам в себе обретает друга. Его необыкновенная восприимчивость и болезненная чувствительность его нервной конституции, непрерывно страдающей от внешнего принуждения, со временем развили бы в нем тупое безразличие, не воспользуйся он средством, подсказанным ему инстинктом самосохранения, и не создай себе оружие для самозащиты, посредством которого он только и мог оградить свое существо от посягательств извне. Постепенно и наощупь, почти не отдавая себе отчета в своих действиях, он обносит себя стеной высокомерия, броней индифферентности, в которой ему, впрочем, так никогда и не удастся полностью заделать бреши». (Виткоп'Менардо, 1999, с. 14–15.)

[В возрасте 18 лет] «К этому времени он уже приобрел ту характерцую внешность, которая практически не изменится с течением лет. Это молодой человек с ростом намного ниже среднего, очень худощавый, чуть сутулый. Иссиня-черная шевелюра падает на высокий лоб беспорядочными прядями, нос орлиный, подбородок загнут вверх, словно носок туфли, цвет кожи желтоватый, рот несоразмерно большой, губы плотно сжаты… Непрестанные нервные подергивания и отчаянная жестикуляция сообщают всему этому облику гнома необыкновенную подвижность». (Там же, с. 23–24.)

«Уклад его жизни был таков: по понедельникам и вторникам он первую половину дня заседал в апелляционном суде, в остальные дни работал дома; после обеда он обычно спал, а летом гулял; вечера же и ночи проводились в питейном доме. Когда он днем или вечером либо и днем, и вечером бывал в обществе, что случалось часто, иной раз ежедневно, ибо он простился не с обществом как таковым, но только с обществом своих друзей и с благопристойными чаепитиями, среди местных кутил, напротив, он всегда был желанным гостем, — в таких случаях по вечерам у него нередко бывало два застолья, скажем, с семи до девяти и с девяти до двенадцати, затем же, когда другие расходились по домам, он, как бы поздно ни было, отправлялся еще в питейный дом, чтобы там встретить рассвет. Раньше вернуться домой он не мог. При этом, однако, не следует представлять его себе обыкновенным пьяницей, который любит вино ради вина и пьет, пока язык у него не станет заплетаться и он не уснет, — у Гофмана все было иначе. Он пил, чтобы взбодриться; пока сил у него было больше, требовались меньшие дозы, потом, конечно, побольше. Зато, когда он взбадривался или, как он говорил, приходил в экстатическое настроение, для появления которого нередко хватало полштофа вина и хотя бы одного приятного слушателя, не было ничего интереснее, чем этот фейерверк остроумия и полет фантазии; Гофман мог непрерывно, по пять-шесть часов кряду блистать ими перед восхищенными слушателями». (Хитциг, 1987, с. 258–259.)

«Депрессия, обыкновенно наступающая после бурной ночи, и “скука бытия” вызывают к жизни странных демонов. Чем больше развивается Гофман, чем более твердые очертания приобретает его личность, тем явственнее проявляется и расщепление его сознания, противоречивость его натуры. Происходит превращение, формирование того писателя, каким ему суждено стать. В ходе короткой встречи от Гиппеля не ускользнула перемена, происшедшая в его друге; он обнаружил в нем новые странности, еще большую неуравновешенность, чем прежде, взбалмошность, капризность, резкие диссонансы». (Виткоп-Менардо, 1999, с. 41.)

«Алкоголизм у Гофмана — не случайное явление. Он был тяжело отягощен нейропатической наследственностью и всегда оставался, несмотря на свою замечательную умственную способность, психопатом. Алкоголь действовал на его психическое состояние двояким образом: или усиливал уже имеющееся состояние душевной неуравновешенности или добавлял еще своеобразные стигмы, среди которых безумные сновидения занимали первое место». (Киепетапп, 1911, с. 75.)

К вопросу о психическом заболевании

«С раннего детства нервные расстройства, галлюцинации». (Barine, 1895, с. 327.)

«Известно, что Гофман, самый причудливый из поэтов, обладал замечательными способностями не только к поэзии, но также к рисованию и музыке; он является творцом особого рода фантастической поэзии, хотя рисунки его всегда переходили в карикатуры, рассказы отличались несообразностью, а музыкальные произведения представляли какой-то хаотический набор звуков. И вот этот оригинальный писатель страдал запоем и уже за много лет до смерти писал в своем дневнике: “Почему это, как наяву, так и во сне, мысли мои невольно сосредоточиваются на печальных проявлениях сумасшествия. Беспорядочные идеи вырываются у меня из головы подобно крови, хлынувшей из открытой жилы…”. К атмосферным явлениям Гофман был до того чувствителен, что на основании своих субъективных ощущений составлял таблицы, совершенно сходные с показаниями термометра и барометра. В продолжение многих лет он страдал манией преследования и галлюцинациями, в которых созданные им поэтические образы представлялись ему действительно существующими». (Ломбро-зо, 1892, с. 77–78.)

«Наклонность к колебаниям настроения и депрессиям». (Braun, 1940, с. 66.)

«Нервозный, эксцентричный и всецело подчиненный своему настроению, страдал галлюцинациями и бредовыми идеями, навязчивыми состояниями». (Rank, 1914, с. 124.)

«Его гений был разрушен чрезмерными алкогольными возлияниями». (Grigoleit Е.; цит. по Lange-Eichbaum, Kurth, 1967, с. 392.)

«Психопат. Испытывал галлюцинаторные переживания лихорадочного и алкогольного делириев». (Kiernan, 1896, с. 304.)

«В начале 1822 года “ревматическими приступами” началась последняя болезнь писателя, которая вскоре привела к тому, что он не смог уже выходить из дома… Точный диагноз болезни с точки зрения современной медицины вряд ли возможен, поскольку свидетельства Хитцига, да и самого Гофмана чересчур неопределенны. Ясно только, что приведенное Хитци-гом название “Tabes dorsalis” нельзя понимать в том смысле, какой вкладывается теперь в этот термин, и что, возможно, следует вообще исключить заболевание спинного мозга… Не исключается детский спинальный паралич или одна из форм полиневрита, то есть одновременное заболевание многих нервов». (Гюнцель, 1987, с. 342, 377.)