Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий - Шувалов Александр. Страница 118

Я к замкам уходить люблю средневековым…»

Т. Готье. «Средневековье»

«Рожденный живописцем, Готье должен был спустя некоторое время из-за ослабления зрения забросить кисть и холст и начать писать стихи и прозу». (Арнаудов, 1970, с. 72.)

«Издав “Мадемуазель де Молен” — игу, бившую по нервам обывателя-моралиста и снабженную к тому же дерзким предисловием, — Готье не только привлек к себе внимание таких серьезных писателей, как Бальзак, но и вызвал негодование добропорядочной публики: лавочники на улице показывали ему кулак и грозили судом. Это был успех, но Готье не сумел его закрепить. Он был пассивной натурой и всегда предпочитал плыть по воле волн, а не прокладывать свой собственный маршрут: 1836 год оказался для него не только годом триумфа, но и годом закабаления: литературный делец Эмиль де Жирарден, вполне оценивший легкое перо Готье-критика, его блестящие очерки о Вийоне, Теофиле де Вио, Сирано де Бержераке, Скарроне, впоследствии вошедшие в сборник “Гротески” (1844), предложил ему вести отдел художественного фельетона в только что созданной газете “Ла Пресс”, Готье подписал постоянный контракт, и с этого момента началась его журналистская каторга, не прекращавшаяся до самой смерти…» (hltp://shadow.philol. msu.ru/ — forlit/GautierPage. him)

«Известный французский психиатр Ж. Моро де Тур, автор труда “Гашиш и душевное расстройство”, вспоминает, как начал одурманиваться наркотиками Теофиль Готье. Писатель, не подозревавший о такой силе действия наркотика, был настолько потрясен, что поделился своими впечатлениями на страницах газеты “Пресс”. После краткого изложения истории наркотиков Готье описывает апокалипсический кошмар, в который повергает его гашиш». (Бабоян, 1973, с. 70.)

«Однажды Готье появился в театре на представлении Гюго “Эрнани, или Кастильская честь” в средневековом пурпурном камзоле. Этим цветом он бросил своего рода вызов “бесцветности” эпохи Реставрации. Вообще, он был человеком, отличавшимся необычностью своих выходок и суждений», ( http://fplib.ru/ literature/forlit/french/gautier.html (opt,mozilla,pc,russian, win,new))

[1857 г.] «Готье — тяжелое, одутловатое лицо с заплывшими чертами, словно заспацное, интеллект, затонувший в бочке материи, усталость гиппопотама, перемежающееся внимание, глухота к новым мыслям, слуховые галлюцинации: слышит сзади то, что говорят ему спереди». (Гонкуры, 1964, т. 1, с, 124.)

[1863 г.] «После “Капитана Фракас-са” в жизни и творчестве Готье начинается спад… Возможностей выйти из этого упадка Готье уже не видит. Он становится раздражительным, злым, нервным. В его письмах крики тоски и отчаяния. “Я ужасно устал… Разбит, раздавлен, растворен, рассыпан, опустошен. Я похож на штаны, которые бросили в угол комнаты, даже не вытащив из сапог”, — жалуется он Карлотте Гризи (1866 г.)». (Столбов, 1972, с. 38.)

«Ни я не мил, ни мне ничто не мило; / Моей душе со мной не по пути; / Во мне самом давно моя могила — /Ия мертвей умерших во плоти». (Готье Т. «Змеиная нора».)

«Работал Готье с удивительной легкостью — без черновиков и поправок. “Муки творчества”, поиски “нужного слова”, флоберовская каторга “стиля” были чужды и непонятны ему. Подлинное мучение состояло для Готье лишь в том, чтобы заставить себя подойти к письменному столу (“Ни в коем случае не следует класть голову на плаху до того, как пробьет твой час”), но, взявшись за перо, он менее всего походил на вдохновенного поэта-романтика с всклокоченной шевелюрой и безумным взором, вперенным в неведомую даль, “творца”, в безнадежном отчаянии ощущающего пропасть между бесконечной глубиной своего внутреннего мира и “конечностью”, убогим несовершенством тех выразительных средств, какими он располагает. Напротив. “Я работаю степенно, — говорил Готье Гонкурам, — словно уличный писец…”» ( http://shadow.philol.msu.ru/ — forlit/Gautier Page, htm)

В последние Роды много пишут об ужасах «героиновой ломки». Но у Готье имела место всего лишь зависимость от гашиша (гашишизм); т. е. он курил ту самую «травку», которую сегодня многие старшеклассники даже не считают наркотиком. А как убедительно и красочно описана у него наркотическая депрессия, являющаяся следствием злоупотребления гашиша!

ГОФМАН ВИКТОР ВИКТОРОВИЧ (1884–1911), русский писатель и критик.

[Из воспоминаний Ходасевича]. «Тихий, задумчивый, большеглазый, В.В. не любил шумных игр, а научившись читать, много времени проводил за книгами. Любил играть в куклы с сестрами и в эти игры вносил элемент фантастический… Неврастения, медлительная мучительница, преследовала его со всею свитою обычных своих спутников: с резкими сменами настроений, с минутными порывами щемящей радости и безвыходного отчаяния, с вечной мечтой успокоиться, приняться за систематическую работу — и с невозможностью это осуществить, с желанием работать, когда работать мешают, — и томительной ленью, когда препятствий к работе нет. Отсюда — боязнь одиночества, сидение по ресторанам, изнурительные блуждания по ночным улицам, когда весь мир представляется тонким кошмаром, когда все кажется неизреченным, когда каждое слово, каждое явление таит в себе множество намеков, целый ряд значений имеет свой явный смысл — и еще множество тайных, едва уловимых… Так жил в Петербурге Гофман последний год. Неврастения толкала его на странные поступки, превращавшиеся в кошмары, — а кошмары, язвительные кошмары средь бела дня, осознаваясь как таковые, взвинчивали неврастению… О ней сообщает он в письме из Павловска: “В субботу, на бенефисе здесь, я танцевал — Бог знает с кем и как. Впрочем, о таком позоре лучше не рассказывать. Неврастения моя продолжается. Помыслы о гипнотизме привели пока к выписке шарлатанской книжонки по газетам, где обещаются чудеса, если выписать еще 12-рублевый курс. Завтра отправлюсь (непременно) к градоначальнику испрашивать разрешение на револьвер. Хочу стрелять лягушек”». ( http://www.silverage.ru/poets/ hodas _gofman.html).

«Был он задумчивый, грустный, изящный; на его тонком облике лежала печать меланхолии, и тихою нотой звучит воспоминание о нем, о поэте-паже». (Айхенвальд, 1998, т. 2. с. 163.)

«В июне 1911 г. Гофман отправляется в заграничное путешествие, в начале июля обосновывается в Париже, где в состоянии внезапного психического расстройства кончает жизнь самоубийством». (Лавров, 1989а, с. 660.)

[Из воспоминаний Ходасевича] «…Стало несомненным, что Виктор Викторович покончил с собою, как бы в припадке острого помешательства. Слова, сказанные им хозяину отеля (“Зовите полицию, я сошел с ума”), — не случайны. За несколько дней до того случилось, что в той же гостинице какая-то женщина заболела психическим расстройством в очень буйной форме, и ее отправили куда-то при помощи полиции. Случай этот произвел на Виктора Викторовича сильное впечатление, вплелся в круг тех мучительных образов, что предстали ему в последние дни жизни среди тесного Парижа, раскаленного жарой, висевшей тогда над всей Западной Европой… Мне лично думается, что страх перед надвигающимся безумием начал мучить Виктора Викторовича гораздо раньше тех дней. Этот-то страх и заставлял его пугаться перемен в почерке, пропусков слов в письмах и проч. Тревоги последних дней, простреленный палец, жар, сумасшедшая женщина — все это вызвало в нем, конечно, целый хоровод волнений, тревог, испугов; все это породило ряд мучительных и тяжелых мыслей, породило ощущение бреда. Это-то состояние привыкший пристально следить за собою Гофман и принял за начало безумия. Может быть, безумие начиналось действительно. Возможно, что налицо был так называемый травматический психоз — следствие поранения пальца. Чтобы от него спрятаться, Гофман схватился за револьвер». ( http://ivwiv.siluerage.ru/ poets/hodas_gofman.html).