Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий - Шувалов Александр. Страница 122

Особенности творчества

«Будучи в Персии в 1821 году (рассказывает Булгарин¹¹³), Грибоедов мечтал о Петербурге, о Москве, о своих друзьях, родных, знакомых, об артистах, о театре, которых он любил страстно. Он лег спать в киоске в саду и видел сон, представивший ему любезное отечество со всем, что осталось в нел! милого для сердца. Ему снилось, что он в кругу друзей рассказывает о плане комедии, будто бы им написанной, и даже читает некоторые места из оной. Проснувшись, Грибоедов берет карандаш, бежит в сад и в ту же ночь начертывает план “Горе от ума”, сочиняет несколько сцен I-ro акта. Комедия сия заняла все досуги его, и окончил ее в Тифлисе в 1822 году». (Сега-лин, 1926а. с. 8.)

«Грибоедов — “человек одной книги”… Но чем объяснить количественную и качественную ничтожность всего, что было написано после?.. Творческое бессилие Грибоедова после “ Горе от ума” несомненно». (Ходасевич, 1991а, с. 153.)

Наверное, обидно быть «человеком одной книги» или поэтом одной песни. Но если эта песня «Марсельеза», а книга — «Горе от ума»? Грибоедов не представляет психиатрического интереса, и в рождении великой комедии тоже нет ничего загадочного: создал ее не случайный аристократический повеса, а один из умнейших людей своего времени, но его творческий процесс не лишен любопытных психологических деталей.

ГРИГОРЬЕВ АПОЛЛОН АЛЕКСАНДРОВИЧ (1822–1864), русский литературный и театральный критик, поэт. Создатель так называемой «органической критики».

«О, говори хоть ты со мной, Подруга семиструнная!

Душа полна такой, тоской, А ночь такая лунная!» А.А. Григорьев, 1857 г.

Наследственность

[Отец] «…Служивший первоначально в сенате Александр Иванович увлекся дочерью кучера и, вследствие препятствия со стороны своих родителбй’к браку, предался сильному пьянству. Вследствие этого он потерял место й <':е-нате и, прижив с возлюбленною сына Аполлона, был поставлен в необходимость обвенчаться с предметом своей страсти». (Фет, 1983, с. 133–134'.)

«…Изредка им овладевали приступы безотчетного гнева, и тогда он становился придирчивым ко всем домашним, раздражительным, капризно-злым, даже жестоким». (Носов, 1990, с. 7.)

[Мать] «…болела какой-то странной болезнью; глаза ее в припадке становились мутными, нежное лицо покрывалось желтыми пятнами, на губах появлялась зловещая улыбка». (Блок, 1916, с. VI.)

Общая характеристика личности

«…Всегда тяготело при описании детства Григорьева стремление хотя быi исподволь, но уже в детских впечатлениях Аполлона выявить истоки его позднейшего неприятия всякой семейности, его безбытной жизни, его скитальчества и бездомности. В семейном окружении Григорьева настойчиво подчеркивали фальшь отношений, пошлость, узость представлений о жизни, которые впоследствии будет презирать и клеймить одинокий, гордый романтик и бунтарь Аполлон Григорьев». (Носов, 1990, с. 7.)

«На безобразно нервную натуру мою этот мир суеверий подействовал так, что в четырнадцать лет, напитавшись еще, кроме того, Гофманом, я истинно мучился по ночам на своем мезонине…» (Григорьев, 1988, с. 15.)

«До крайности нервный и впечатлительный, Аполлон Григорьев уже в ранние детские годы был всецело погружен в мир мечты… К пятнадцати годам Аполлон Григорьев уже в полной мере проявил свои блестящие способности к словесности и языкам, хотя и был до двенадцатилетнего возраста, по собственному замечанию, безгранично ленив». (Носов. 1990, с. 8, 16.)

[1845 г.] «…Он “по болезни” вышел в отставку… Жизнь вдруг несказанно широко развернулась перед мечтательным юношей, кружа голову и унося в неистовый водоворот. Увлечения и страсти сменяли друг друга. Быт был совершенно неустроен, литературная работа сумбурна и столь же лихорадочна, как и вся жизнь Григорьева в эти годы. Впрочем, из неустроенности и неприкаянности уже рождался пафос отверженности — устойчивая тема всей поэзии Аполлона Григорьева… В конце концов, не культ наслаждений, а гнетущая тоска оказалась властным хозяином души Григорьева, силой, будившей стремление во что бы то ни стало забыться, утопить сознание в чаду пьяного разгула. Но они же — та же тоска, то же мучительное беспокойство — влекли Григорьева к самовыражению в творчестве… К 1846 году беспорядочная жизнь, неустроенность, разгул и неотвязная, мучительная тоска серьезно расшатывают как в общем-то и следовало ожидать — и здоровье, и психику Григорьева». (Там же, с. 33, 50.)

[Из письма к отцу от июля 1846 г.] «Да и Вы сами, немного посерьезнее взглянувши на мой несчастный характер, поймете, что я чересчур способен к отчаянью, не только уж к тоске и хандре: тосковать и хандрить я начал, право, чуть ли не с 14 лет. Вы скажете, может быть, что это — блажь; положим, но во всяком случае это болезнь». (Григорьев, 1988, с. 297–298.)

[Начало 1850-х гг.] «Печальна была порой — и об этом также не следует забывать — и реальность разгульной жизни Григорьева этих лет. Реальность нескончаемых пирушек, далеких от какой бы то ни было умеренности, доходивших нередко и до безобразия. Григорьев, впрочем, и об этих бесшабашных пирушках в годы одиночества и мрачных, многими ночами длившихся запоев вспоминал ностальгически… С годами кутил Григорьев все более мрачно, до последней степени теряя в период загулов душевное равновесие, <…> пьянство идет уже безудержное, так сказать, привычное. Пил, за неимением водки, чистый спирт, одеколон и керосин… Пропивая все, Григорьев садился в долговое отделение, т. н. “тарасовскую кутузку”; туда брал он с собой гитару и журнальную работу… до того опустился, что, если у него не было на что выпить, спокойно являлся в чьей-нибудь знакомый дом, без церемоний требовал водки и напивался до положения риз……ходил в старом сюртуке, грязный, оборванный, с длинными начесанными волосами, и имел самый непривлекательный вид». (Блок, 1916, с. 103, 130, XXIV, XXVII–XXVIII.)

[Из письма к М.П. Погодину от 1859 г.] «Но если бы вы знали всю адскую тяжесть мук, когда придешь, бывало, в свой одинокий номер после оргий и всяческих мерзостей. Да! Каинскую тоску одиночества я испытывал. Чтобы заглушить ее, я жег коньяк и пил до утра, пил один, и не мог напиться. Страшные ночи!» (Григорьев, 1988, с. 303.)

«…Иль совсем до дна, / До самой горечи остатка, / Жизнь выпил я?.. Но лихорадка / Меня трясет… Вина, вина! / Эх! жить порою больно, гадко!» (А.А. Григорьев)

«Тяжелый алкоголизм». (Мендельсон, 1927, с. 68.)

«Конечно, всегдашняя бедность Григорьева — следствие и его разгульной жизни, кабацких запоев с их купеческой широтой и безудержностью. Но и запои эти, с другой стороны, во многом результат шаткой, неустроенной жизни, нервного истощения, от которых бежал Григорьев в “омут” кутежей, становившихся все чаще и все мрачнее с годами. Жизненный круг оказывался трагически замкнутым… Григорьев продолжает много писать и печататься, но работает все более непостоянно, какими-то лихорадочными порывами, перемежающимися с бездействием и апатией. Видимого творчества спада в статьях Григорьева последних лет жизни незаметно…» (Носов, 1990, с. 131, 171.)

«Однако знобко… Сердца боли / Как будто стихли… Водки, что ли?» (А.А. Григорьев)

[Ноябрь 1860 г.] «…Произошел разрыв с Катковым: Григорьев растратил редакционные деньги… В 1864 г. Григорьев дважды был посажен в долговую тюрьму. Выкупленный во второй раз А.И. Бибиковой, через несколько дней умер от апоплексического удара. От природы необычайно темпераментный, Григорьев как личность отличался неистовостью переживаний и чувств и нередко совершал неожиданные и неуправляемые — “метеорные”, по собственному слову — поступки». (Егоров, 1992, с. 34–35.)

Умирают в 42 года от последствий алкоголизма чаще при его злокачественном течении. Все предпосылки для этого у А.А. Григорьева были: отягощенная алкоголизмом наследственность и эмоциональные нарушения, начавшиеся еще в подростковом возрасте. В последующем сформировались симптомы прогрессирующего клинического алкоголизма: потеря количественного контроля, абстинентный синдром, употребление суррогатов алкоголя, развитие алкогольной деградации личности. Вероятно, алкоголизм Григорьева носил вторичный характер и являлся следствием эндогенной депрессии. В данном случае не приходится говорить о каком-либо позитивном влиянии болезни на творчество; налицо факт растянутого во времени самоубийства депрессивного больного с помощью алкоголя^