Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий - Шувалов Александр. Страница 28

Общая характеристика личности

«Музыкальные способности ого обнаружились еще в раннем детстве… Систематического курса Балакирев никогда не проходил». (Тимофеев. 1991. г. 613.)

«Со своими бедами Балакирев остался один на один…Композитор лишился жизненных опор, не находя их ни в семье, ни в творческой деятельности, ни в кручу друзей-музыкантов, пи в себе самом. Жизненные невзгоды подвели его к краю пропасти. Он помышлял об уходе из жизни, казавшейся ему беспросветной. Духовная опора в религии оказывается единственным спасением Мплия Алексеевича в эти годы». (Дымова, 2001а. с. 138–139.)

«У него была какая-то исключительная чувствительность ко всякого рода помехам и отвлечениям, и сочинять он мог только в особенно благоприятной обстановке… Неустойчивость творческого внимания Балакирева с молодых лет мешала его композиторской работе… Эта черта, являвшаяся в молодые годы только помехой, после тяжелого морального кризиса начала 70-х гг., изменившего весь внутренний облик Балакирева и на время совсем удалившего его от музыкальной деятельности, усилилась настолько, что порой принимала почти катастрофический характер. У него создалось своеобразное фаталистическое отношение к своему творчеству как к чему-то зависящему не от него самого, а от судьбы, от внешнего стечения обстоятельств, наконец, от бога». (Теплое, 1985, с. 48–49.)

[1880-е rr.j «У него явилось с этих пор какое-то неумение или невозможность сосредоточиться. О чем бы с ним ни говорить, и каким бы делом ни заниматься, он отрывался каждую минуту для всяких будничных и мелочных забот… Нетерпимость по отношению людей, не согласных с ним в чем-либо или вообще действенных и мыслящих самостоятельно, в ином, чуждом ему направлении, была по-прежнему велика, и эпитет “прохвост”, раздаваемый направо и налево, не сходил у него с языка, к этому любезному эпитету присоединился еще один новый — “жид”. Вся эта смесь христианской кротости, скотолюбия, человеконенавистничества, художественных интересов и пошлости, достойной старой девы из странноприимного дома, поражала в нем всякого, видевшего его в те времена». (Римский-Корсаков, 1980, с. 131–132.)

«…Религиозное безумие». (Берберова, 2000, с. 32.)

«…Временами впадал в жесточайшую депрессию…» (Гарин, 1994, т. 4, с. 126.)

Особенности творчества

«В “Заметках о пустыннической жизни” (композитор думал об уходе в монастырь), написанных Балакиревым в эти годы, ярче всего звучали темы одиночества и отрешенности от мира. Композитор начал вести жизнь аскета, в которой особое место заняли церковь и изучение духовной литературы. Музыке теперь отводилась скромная роль». (Дымова, 2001а, с. 139.)

«Дирижирование Балакирева прекратилось… по интригам его врагов, членов Русского музыкального общества. Неподатливый и прямой до резкости, Балакирев не пожелал изменить своим принципам при составлении программ и навсегда разошелся с Русским музыкальным обществом… Со следующего сезона Балакирев увеличил число концертов Бесплатной музыкальной школы, но долго конкурировать с Русским музыкальным обществом не мог, за неимением средств. В 1872 г. последний из объявленных концертов не могуже состояться. Огорченный и обессиленный борьбой, Балакирев в 1874 г. вовсе оставил школу… Удрученный горем и нуждой, обманутый в своих надеждах, Балакирев был близок к самоубийству. Его прежняя энергия не вернулась… Он отдалился от своих музыкальных друзей. Избегал общества, сделался нелюдимым, стал очень религиозным, принялся исполнять обряды, тогда как раньше все это отрицал. Возвращение к музыкальной деятельности началось у Балакирева с редактирования… партитуропер Глинки… В 1881 г. Балакирев снова делается директором Бесплатной музыкальной школы и до последнего года жизни остается верным любимому делу». (Тимофеев, 1991, с. 615.)

Проведенные статистические исследования (А.В. Шувалов, 2002) свидетельствуют о том, что среди композиторов с наибольшей частотой встречаются аффективные расстройства. В качестве подтверждения этого наблюдения мы видим, что в 1872–1881 годахМ.А. Балакирев перенес затяжное депрессивное состояние, об интенсивности которого свидетельствуют появившиеся изменения личности. Длительная депрессия практически парализовала его творческий процесс. Однако творческий импульс (работа над произведениями любимого с детства композитора) оказал и терапевтическое воздействие, вернув Балакирева к полноценной жизни.

БАЛАСОГЛО АЛЕКСАНДР ПАНТЕЛЕЕВИЧ (1813—93), российский публицист, поэт, демократ-просветитель, петрашевец. Пытался организовать издание дешевых книг для народа. В 1849–1857 гг. находился под секретным надзором.

«Я, пленный в теле вихрь, быосъ глухо сам в себе.

Не трогают сердец мои стихотворенья…» А.П. Баласогло

«Жизнь его начиналась ярко, с некоторой долей авантюризма. Еще подростком он отличался храбростью — при военных действиях под Варной. Целеустремленность, редкие способности — все предрекало Баласогло блестящую будущность… Энтузиазм, восторженность лишь освещают начало пути Баласогло. Неудача по службе, расстройство планов и проектов — несчастья преследуют его. Молодость, возбужденная угаром идей и планов, помешала создать крепкие дружеские и семейные связи. Жена, дети, должности, литература — все это приносило унижения и огорчения, все ускользало… Такое впечатление. что роль судьбы в его жизни сыграла жена. Ее таинственная связь с Дубельтом19 возбуждает воображение… Жена Баласогло получает деньги… Дубельт платит своей любовнице, словно агенту. В беспросветном одиночестве Баласогло проводит свою жизнь». (Гранин. 1986, с. 7.)

[Весна 1851 г.] «Александр Пантелеевич к этому времени уже дошел до предельно взвинченного нервного состояния. В нем разрасталась мнительность, он готов был в каждом заподозрить доносчика и шпиона… Его пронзали безумные мысли… Он вернулся домой и написал два обвинительных письма против Дубельта: одно на высочайшее имя — царю, другое — министру внутренних дел Перовскому… Вечером он явился на главную гауптвахту Петрозаводска и заявил караульным, что ему известна важная государственная тайна, которую он считает необходимым открыть лично государю императору… В одиннадцать вечера Баласогло… был освидетельствован лекарями. Было записано в протокол: “…Явного расстройства умственных его способностей в настоящее время не заметно”… Граф Орлов… написал в докладе царю: “Человек этот достойный сожаления, не злой, но истинно полусумасшедший…” Баласогло просил разрешить ему составить письменное объяснение. Пространное письмо его было передано графу Орлову 6 июня. Баласогло заявлял в начале письма, что давно стал “подозревать многих государственных особ в тайном заговоре против его величества”… “Государь император… высочайше повелеть изволил освидетельствовать его в умственных способностях, а если он найден будет отчасти лишенным рассудкд, то отправить его в больницу Всех Скорбящих, в протий-ном же случае оставить его в крепости впредь до повеления”. Утром 18 июня арестанта Баласогло освидетельствовал лейб-медик Арендт (тот самый Арендт, который безуспешно пытался спасти умирающего Пушкина), медик Третьего отделения доктор Берс и медик Петропавловской крепости доктор Окель. Затем они составили акт: “…он находится в совершенно здравом рассудке…” 9 июля Александра Пантелеевича под строгим караулом отвезли из крепости на одиннадцатую версту. Три месяца провел он в сумасшедшем доме. В начале октября доктор Герцог, старший врач больницы Всех Скорбящих, доложил лейб-медику Арендту, что “Баласогло, обнаруживающий состояние душевного раздражения, которое, как наблюдение показало, происходило вследствие припадков продолжительной ипохондрии, ныне, по миновании оных, в течение более уже месяца находится в совершенно спокойном положении, иногда только заметна в нем некоторая скука.”…Баласогйобыл возвращен 18 октября в Алексеевский равелин… Еще в сентябре Дубельт получил письмо из Николаева — писал генерал-майор Пантелей Иванович Баласогло. Он просил отпустить его душевнобольного сына в Николаев, к родителям… И уже 3 ноября Баласогло в сопровождении жандармского офицера был отправлен в Николаев… Александр Пантелеевич не имел тут никакой возможности что-то зарабатывать — при его расстроенном здоровье и репутации политического изгоя и сумасшедшего. Он оставался буквально без гроша». (Тхоржевский, 1986, с. 184–191).