Последний бой (СИ) - Лифановский Дмитрий. Страница 18

Волков неторопливо вышагивал по знакомому, ставшему за эти полтора года почти родным лесу. На душе было тревожно. Казалось бы, еще чуть-чуть и все, станет полегче. Закончится его партизанская жизнь, можно будет спокойно съездить в Москву, увидеть Машу, а если повезет то и Леночку. Сколько он их не видел? Дочку год. Да, точно, ровно год. Весной сорок второго, в апреле, если быть точным. Они прилетали сюда, на аэродром Ковчега, возвращаясь с задания в Белоруссии. А с женой он не виделся с января сорок второго. Его тогда вызвал в Москву Сталин, и удалось переночевать одну ночь дома. Одну короткую зимнюю ночь.

Как они там? Письма из дома приходят регулярно. Но разве заменит бумага тепло и свет родных, любимых глаз? Ленка совсем взрослая стала. Ранена была. Тяжело. Спустя месяц после их встречи. Маша писала. Сама дочка молчала. О ранении, о смерти Коли Литвинова о двух месяцах в госпитале. Даже о наградах молчала. Только разве обманешь отца, да еще и чекиста? Он сердцем чувствовал за шутливой самоиронией легких строк написанных таким знакомым аккуратным почерком невысказанную боль и страх. Ничего. Она у него сильная! Волков гордился дочерью. И боялся за нее. Боялся как никогда и ничего. Но прятал свой страх глубоко-глубоко внутри.

Накатанная КАМАЗами извилистая лесная дорога вывела его к аэродрому:

— Стой! Кто идет⁈ — раздался из груды веток звонкий голос.

— Свои. Волков. Днепр.

— Березина. Проходите, товарищ генерал-майор, — наверх Владимир всегда надевал камуфляж из будущего с полевыми погонами пехотного генерал-майора, — минут за десять до вас, товарищи Онуфриев с Воронченко прошли.

Волков молча кивнул, приняв к сведению информацию и оглядывая придирчивым взглядом лежку секрета. Хорошо замаскировались парни. Лишь черный раструб пламегасителя пулемета слегка выглядывал из переплетения веток. Да и то, углядеть можно, если знать, куда и как смотреть. Побегавший по лесам и полежавший вот в таких вот секретах Волков знал. Честно сказать, он с удовольствием сменял бы свое теплое уютное кресло в роскошном кабинете с вечными дрязгами и доносами друг на друга ученых и инженеров на такую вот лежку. Хотя нет. Не сменял бы. Размяк уже. Привык к теплу и комфорту. И эта привычка была еще одной причиной его беспокойства. Пока «Ковчег» был в тылу у немцев, Волков фактически был сам себе царь, бог и воинский начальник. А как будет теперь? Скорее всего, ничего для него не поменяется. С его должности увольнений и переводов не предусмотрено. Только на тот свет. А значит, крест этот нести ему пожизненно. Надо просить у товарища Сталина разрешение о переводе на базу жены. Работа ей тут найдется. Всё, хоть вместе будут. А риск. Так если его спишут, то и Машу с Леной не пожалеют. Уж он-то свою контору знал. А чтоб не списали, надо просто хорошо делать свою работу.

— Володя, что такой смурной? — сверкнул на него из темноты веселыми шальными глазами Воронченко. Не смотря на свои пятьдесят пять Дед, как его прозвали в отряде, отличался юношеским, каким-то молодецким задором. Рядом задумчиво смолил папиросой Онуфриев. Командир десантников, напротив, не смотря на свой двадцатилетний армейский стаж, вид имел совсем не бравый, и если бы не волевой, жесткий взгляд человека, привыкшего командовать и идеально сидящая форма, его легко можно было бы перепутать с каким-нибудь бухгалтером леспромхоза.

Опять что-то обсуждают командиры, до мелочей разбирая каждое свое действие в предстоящем бою. Нервничают. Хоть потери неизбежны, но не хочется зазря терять людей накануне долгожданного соединения со своими.

— Вертушки жду, — пожал плечами Волков и поделился сокровенным, о чем думал с того самого момента как узнал, что на их аэродром будет перекинута вертолетная эскадрилья из корпуса Стаина, — дочка у меня на них воюет. А вдруг прилетит, — он застенчиво улыбнулся, — год не видел. Понимаю, что глупо это все, но вот как-то екает.

— Если екает, надо прислушаться, — понимающе кивнул Воронченко, взмахом головы его поддержал Онуфриев, — а вертушки дело нужное. В сорок втором они нас здорово выручили. Да и я тут с вами лясы точу только благодаря им. Спасибо девчонкам, из под носа у немцев вытащили старика.

— Да какой ты старик, Исаич⁈ — хохотнул десантник, — Думаешь, я не заметил, как ты на нашу врачиху поглядывал?

— Поглядывать я могу куда угодно и как угодно, — хитро прищурился партизан, рука сама потянулась погладить бороду и напоролась на непривычную пустоту. Пришлось сбрить. Партизану «Деду» с растительностью на подбородке еще можно ходить, а вот генерал-майору Воронченко уже не пристало, — запретить интересоваться женским полом мне никто не может. Главное чтоб интерес не перешел в кобелячество. А у меня с этим строго, — он поднял вверх кривой узловатый палец.

— Злой ты Исаич, — не переставал подначивать партизана Онуфриев, — и сам не ам и другим не дам.

— Я, Саша, не злой, — спокойно и даже как-то степенно отвечал «Дед», поблескивая из-по бровей веселыми искорками, — я строгий и справедливый. Женщина, она существо полезное и даже где-то возвышенное, но способна самим присутствием своим в сплоченный мужской коллектив внести разброд и шатание. Ровно, как и наоборот. Так что дела амурные подчиненных прямой антирес и обязанность командира, — Василий Исаевич специально исковеркал слова, изображая из себя недалекого служаку. Только никто из присутствующих на эту нехитрую игру не купился. И Онуфриев и уж тем более Волков прекрасно знали, что за плечами у Воронченко служба в ОГПУ, рабфак, строительный институт и работа инженером в «Центроспецстройпроекте» Наркомата тяжелой промышленности.

Так за разговорами с шутками и прибаутками они убивали время нервного ожидания. Лес полностью погрузился во тьму, попритихли голоса, потянуло дымком и запахом пищи. Лишь три генерала так и остались на краю лесного аэродрома. Волков, потому что надеялся на встречу с Леной, а Онуфриеву с Воронченко надо было дождаться вертолеты, чтобы согласовать связь и свои действия с командиром приданной им эскадрильи. И вот наконец-то в тишине послышался знакомый, ставший привычным за последний год войны шум винтов. Засуетились бойцы службы аэродромного обеспечения, замигали тусклыми фонарями опознавательный код. Кострами давно уже не пользовались. Когда-то давно, садящийся на площадку вертолет разметал плохо затушенное кострище, что чуть не привело к лесному пожару, с тех пор для распознания свой-чужой пользовались только фонарями, регулярно меняя сигналы. Вот из-за стены деревьев, низко, практически прижимаясь к самым кронам, выскочили две тени, пронеслись над аэродромом и разошлись в стороны, зависнув по краям летного поля, хищно поводя пушками и пулеметами. Полеты на таких предельно низких высотах всегда риск, минимизировать который может только опыт и мастерство летчика. Но по-другому было нельзя. Здесь немецкий тыл, и чем ниже ты летишь, тем меньше шансов быть обнаруженным и сбитым. У вертолетчиц за год работы с партизанами было отработано все до мелочей. И такое прикрытие места посадки тоже было продиктовано необходимостью и печальным опытом. Немцы, пытаясь пресечь снабжение боевых соединений у себя в тылу, устраивали зенитные засады и ложные аэродромы. Так было потеряно несколько экипажей. А учитывая озлобленность нацистов на вертолетчиц, судьба девушек, попавших в плен, была страшной. Правда и расплата не заставляла себя ждать, подразделение, учинившие расправу при первой же возможности беспощадно уничтожалось партизанами, но кому от этого легче. Вот и перестраховывались летчики при посадке. Действовали по схеме — один вертолет прикрывает, второй садится, при этом «бортовой» цепко оглядывает место посадки через прицел пулемета. Не панацея, конечно, против зенитных засад слабое средство, но затея с ложными аэродромами уже не срабатывала.

Первыми на укатанную просеку служившую ВПП села пара пузатых Ми-2, следом вторая. Они тут же стали выруливать ближе к краю поля, освобождая место товарищам. А дальше парами стали садиться незнакомые доселе партизанам машины поменьше. Зато лучше вооруженные. Сдвоенный крупнокалиберный пулемет в носовой турели и на пилонах пусковые установки реактивных снарядов. Сразу видно, это не транспортники, а скорей штурмовики. Воронченко даже удовлетворенно крякнул, глядя на такую мощь. А Онуфриев восхищенно присвистнул, покачав головой.