Брокен-Харбор - Френч Тана. Страница 4

Когда-то я, тощий паренек с самопальной стрижкой и в заштопанных джинсах, знал Брокен-Харбор как свои пять пальцев. Нынешние детки, выросшие во времена экономического бума, привыкли проводить каникулы под солнышком, уж две недели на Коста-дель-Соль – это самый минимум. Но мне сорок два, и наше поколение довольствовалось малым: несколько дней в арендованном трейлере на берегу Ирландского моря – и ты круче всех.

В то время Брокен-Харбор был захолустьем: дюжина раскиданных домов, в которых с незапамятных времен обитали семейства с фамилиями типа Уиланы или Линчи, лавка “У Линча”, паб “Уилан” да парковка для трейлеров. Короткая пробежка босиком по осыпающимся песчаным дюнам между зарослей тростника – и ты на пляже. Каждый июнь мы проводили там две недели в ржавом четырехместном трейлере, который отец бронировал за год вперед. Нам с Джери доставались верхние койки, а Дине приходилось спать внизу, напротив родителей. Джери по праву старшинства могла занять любое место, но всегда выбирала сторону, обращенную к полю, чтобы смотреть на пасущихся пони. Поэтому первое, что я видел каждое утро, – это сверкающие под рассветным солнцем белые полосы морской пены и длинноногие птицы, скачущие по песку.

Ни свет ни заря мы трое, зажав в руках куски хлеба с сахаром, убегали на пляж, где целыми днями играли в пиратов с детьми из других трейлеров, покрывались веснушками и облезали от соленой воды, ветра и редких солнечных лучей. К чаю мама жарила на походной плитке яичницу с сосисками, а потом отец отправлял нас в магазин Линча за мороженым. Когда мы возвращались, мама уже сидела у отца на коленях, положив голову ему на плечо, и мечтательно улыбалась, глядя на воду. Он наматывал ее волосы на свою свободную руку, чтобы морской ветерок не сдувал их в ее мороженое. Я весь год ждал, чтобы увидеть родителей такими.

Как только мы свернули на проселок, с задворок моей памяти, словно выцветший набросок, начал всплывать маршрут: проехать мимо этой рощи – деревья уже вымахали, – за изгибом в каменной стене повернуть налево… Но если раньше с низкого зеленого холма открывался вид на воду, сейчас откуда ни возьмись навстречу вырос поселок и, словно баррикада, преградил нам путь: за высокой оградой из шлакобетонных блоков – ряды черепичных крыш и белых фасадов, казалось тянувшиеся на мили в обоих направлениях. При въезде – щит, на котором яркими затейливыми буквами, каждая размером с мою голову, написано: “Добро пожаловать в Оушен-Вью в Брайанстауне. Новое слово на рынке жилья премиум-класса. Роскошные дома открыты для просмотра”. Поперек надписи кто-то нарисовал большой красный член с яйцами.

На первый взгляд Оушен-Вью выглядел довольно симпатично: большие дома (нечто осязаемое за ваши деньги), подстриженные полоски газонов, старомодные указатели: “Детский сад «Самоцветы»”, “Развлекательный центр «Бриллиант»”. Второй взгляд – сорняки, щербатые тротуары. Третий взгляд – что-то не так.

Дома были слишком похожи друг на друга. Даже у тех, что были отмечены кричащими красно-синими знаками с торжествующей надписью “Продано”, никто не покрасил входную дверь в какой-нибудь отстойный цвет, не расставил на подоконниках цветочные горшки и не разбросал по лужайке пластмассовые детские игрушки. Кое-где были припаркованы автомобили, но большинство подъездных дорожек пустовало – причем совершенно не похоже, что жильцы разъехались поддерживать экономику. Три четверти домов просматривались насквозь – через голые окна, выходящие на другую сторону, проглядывали серые лоскуты неба. По тротуару, толкая перед собой коляску, шла крупная молодая женщина в красном анораке, волосы ее раздувал ветер. Казалось, она и ее круглолицый ребенок – единственные люди на несколько миль вокруг.

– Иисусе, – сказал Ричи. В тишине его голос прозвучал так громко, что мы оба вздрогнули. – Деревня проклятых.

В отчете о вызове значилось: “Проезд Оушен-Вью, 9”, и название имело бы смысл, будь Ирландское море океаном или если бы его отсюда было видно. Навигатор, похоже, столкнулся с непосильной задачей: привел нас проездом Оушен-Вью в тупик, кончавшийся рощей Оушен-Вью, которая заслуживала главный приз, поскольку там не было ни одного дерева, и сообщил: “Вы прибыли в место назначения. До свидания”.

Я развернул машину и принялся искать. Мы словно смотрели фильм задом наперед: чем дальше мы продвигались вглубь поселка, тем больше дома напоминали чертежи. Вскоре они превратились в беспорядочные наборы из стен и строительных лесов – с зияющими дырами вместо окон и отсутствующими фасадами, открытые взгляду комнаты, заваленные сломанными стремянками, трубами и плесневеющими мешками с цементом. За каждым поворотом я ожидал увидеть толпу строителей, занятых работой, но нам повстречался лишь накренившийся старый желтый экскаватор на пустыре, среди развороченной грязи и холмиков выкопанной земли.

Здесь никто не жил. Я попытался вернуться к въезду, но поселок был выстроен наподобие старых лабиринтов из живой изгороди – сплошные тупики и крутые повороты, – и мы почти сразу заблудились. Я ощутил легкий укол паники. Терпеть не могу терять ориентиры.

На перекрестке я притормозил – рефлекторно, вряд ли кто-то выскочил бы мне под колеса, – и во внезапной тишине мы услышали утробный рокот моря. Ричи вскинул голову:

– Что это?

Короткий, истошный, надрывный вопль повторялся снова и снова, настолько регулярно, что казался механическим. Он разносился через вскопанную землю и бетон и отскакивал от незаконченных стен, так что мог исходить откуда угодно или отовсюду. Насколько я мог судить, этот вопль и гул моря были единственными звуками в поселке.

– Готов поспорить, что это сестра, – сказал я.

Ричи глянул на меня так, словно я вешаю ему лапшу.

– Это лиса или какой-то еще зверь. Может, ее переехала машина.

– А я-то думал, ты тертый калач, повидал изнанку жизни. Готовься, Ричи, тебя ждут неизгладимые впечатления.

Я опустил окно и поехал на звук. Несколько раз эхо сбило меня с курса, но дом мы узнали с первого взгляда. С одной стороны проезда Оушен-Вью аккуратно, словно костяшки домино, парами стояли чистенькие белые дома с эркерами, а с другой тянулись строительные леса и валялся мусор. Между костяшками, над стеной поселка, шевелились обрывки серого моря. Перед некоторыми домами стояли одна-две машины, а у одного – целых три: белый хэтчбек “вольво”, на котором не хватало только надписи “Семейный”, видавший виды желтый “фиат-сеиченто” и полицейский автомобиль. Вдоль низкой садовой ограды была натянута сине-белая оградительная лента.

Я не шутил, когда говорил Ричи, что в нашем деле важно все – даже то, как открываешь дверцу автомобиля. Еще прежде, чем я скажу первое слово свидетелю или подозреваемому, он должен понять: прибыл Мик Кеннеди и у него все схвачено. Кое в чем мне повезло: я симпатичный (уж поверьте на слово), высокий, еще не облысел, и мои волосы по-прежнему на девяносто девять процентов каштановые. Все это располагает в мою пользу, а остальное добыто ценой опыта и многолетнего усердного труда. Я до последней секунды не сбрасывал скорость, потом ударил по тормозам, одним махом выскочил из машины, прихватив портфель, и быстрым энергичным шагом направился к дому. Однажды Ричи научится не отставать.

Один из полицейских неуклюже сидел на корточках рядом со своей машиной и пытался успокоить человека на заднем сиденье, который, безусловно, и был источником воплей. Второй нервно расхаживал перед воротами, сцепив руки за спиной. Воздух – свежий, сладко-соленый, отдающий морем и полями – был холоднее, чем в Дублине. Среди строительных лесов и голых балок вяло посвистывал ветер.

Тот, что расхаживал, был моего возраста, уже с брюшком. Вид у него был такой, словно его пришибли пыльным мешком, – очевидно, прослужил лет двадцать, не сталкиваясь ни с чем подобным, и надеялся спокойно прослужить еще столько же.

– Патрульный Уолл. У машины патрульный Мэллон, – сказал он.

Ричи с щенячьим дружелюбием протянул ему руку.

– Детектив-сержант Кеннеди и детектив Курран, – представил нас я, прежде чем Ричи начал набиваться Уоллу в друзья. – Вы заходили в дом?