Обрученные с Югом - Конрой Пэт. Страница 21

— Ах, мальчики! Смотрите! Вот она, речная обитель.

Сегодня мы отчалили довольно поздно. Когда мы дрейфовали мимо станции береговой охраны, краснота уже просочилась из-за горизонта на синее, со стальным отливом небо. Я, передав удочку отцу, взялся за весла и стал грести на середину реки. Я выровнял лодку, и мы опять легли в дрейф, двигаясь мимо Бэттери-стрит с ее нарядными домами. Они были освещены, словно театральные подмостки, и до нас даже доносились голоса людей на верандах. Ниже по реке камерный оркестр наигрывал что-то для немногих слушателей, которые собрались в парке Уайт-Пойнт, и на этом расстоянии звуки музыки напоминали мышиный писк. Дважды мы бросали якорь, затем взяли курс на форт Самтер.

— Сынок, расскажи мне про свой разговор с сестрой Схоластикой, — попросил отец, когда мы бросили якорь в третий раз.

— Тут и рассказывать нечего. Она оглушила меня новостью — оказывается, они с мамой находились в одном монастыре. Я удивился, вот и все.

— После того что случилось со Стивом… — Отец замолчал, потом, собравшись с духом, заговорил снова: — После того что случилось со Стивом, твоя мать предпочла не рассказывать тебе о раннем периоде своей жизни. Стив кое-что знал, но немного. Мы думали, что главное — это наша семья, наша совместная жизнь, а не жизнь твоей матери до свадьбы.

— Тебе не кажется все это немного диким?

— Нет. Вот как луна, что у нас над головой, человеческая жизнь проходит через разные фазы. Это тоже закон природы. И до нашей свадьбы твоя мать прошла определенный этап — несколько лет она состояла в монашеском звании. Да, это длилось не один год. Но мы должны рассматривать эти годы как одну фазу ее жизни.

— Это же все объясняет! Господи боже, меня воспитала монашка! Вот почему я обращаюсь к ней «мать», а к тебе «отец», да? У всех вокруг мамы и папы, мы же как-никак на Юге, один я говорю «мать», чуть ли не «святая мать».

— Не вижу в этом ничего страшного, — ответил мой отец. Прошу заметить, отец, а не папа.

— Она выглядит как монахиня, ведет себя как монахиня, говорит как монахиня, даже дышит как монахиня. Меня воспитывали, исходя из ложных принципов. Ребята-ровесники всегда считали меня ненормальным, и они правы. Со мной действительно творится что-то неладное.

— По-моему, у тебя нет никаких изъянов.

— Ты сильно ошибаешься! Ты пристрастен.

— Это естественно. Я ведь твой отец.

— Ей-богу, тот факт, что меня воспитывала монахиня, а я даже не догадывался об этом, объясняет все. Например, почему я практически всю жизнь стою алтарным служкой на мессе. Или почему каждый вечер перед сном мы читаем бесконечные молитвы. А что, если лечь спать, не прочитав тысячу раз «Аве Мария»? Хотел бы я разыскать того, кто выдумал эти молитвы, и пересчитать ему ребра.

Отец улыбнулся и снова стал серьезным.

— Чтение молитв воспитывает духовную дисциплину. И приближает нас к Богу.

— Да это тоска зеленая! И достает, как ежик в заднице!

— Следи за речью, сын.

— Прости. А как ты познакомился с матерью? Она обещала, что ты расскажешь всю историю.

— Это прекрасная история, — смущенно сказал отец. — Самая прекрасная. Такой мужчина, как я, не мог даже рассчитывать на подобную историю.

— Что значит — такой, как ты?

— Ты знаешь, что это значит. Необщительный. Некрасивый. Урод.

— С чего ты взял, что ты урод?

— Зайди как-нибудь в мою ванную. У меня, между прочим, есть зеркало. — Он поморщился.

— Никакой ты не урод!

— Тогда нужно купить новое зеркало. Мое, наверное, врет.

Отец засмеялся своей шутке и вытянул леску. Я поднял якорь, он снова завел мотор. Мы глазели на обитателей богатых домов вдоль реки. Вот балерина делает экзерсис в студии на втором этаже. Вот два парня на роликах легко катят по Бэттери-стрит вдоль дамбы, скользят, будто по льду, заложив руки за спину. Велосипедисты слабо освещают себе путь фарами, как фонариками. В ресторане отеля «Форт Самтер» люди листают меню под светом люстр. Влюбленные заполонили Бэттери-стрит, некоторые парочки останавливаются и целуются как раз в том месте, где Эшли встречается с Купером, образуя благоухающую Чарлстонскую гавань.

Мы заглушили мотор, насадили наживку и снова забросили удочки.

— Я знаком с твоей матерью всю жизнь, Лео. Но узнавать ее начал, когда мы вместе учились в Епископальной ирландской школе. Однажды я увидел, как она загорает на острове Джеймса, у плавучей пристани рядом с плантацией. Это было летом тысяча девятьсот тридцать седьмого года, мир стоял на пороге больших потрясений. Я слишком рано пришел на вечеринку. Как и ты, я мало общался с одноклассниками, не ходил на свидания. Весьма вероятно, я был так же застенчив, как и ты, хотя, конечно, измерить застенчивость трудно. Когда девушка ждала, что я заговорю с ней, у меня язык прилипал к нёбу. А увидел твою мать на той пристани — и стал другим человеком. Меня прорвало, миллионы слов рвались наружу, и я побежал по лужайке через плантацию к пристани. И пока бежал, решил, что непременно женюсь на твоей матери.

— Однако! Дела так быстро не делаются.

— Кто из нас рассказывает — ты или я?

Он описал светло-голубой купальник матери, ее стройную фигуру и ножки и свое потрясение, когда она вдруг поднялась и нырнула в соленую воду, совсем чуть-чуть не дождавшись своей судьбы в лице Джаспера Кинга. Мать плыла против течения, потом заметила на берегу его силуэт в лучах солнца и сказала:

— Джаспер! Где твой купальный костюм? Мы могли бы поплавать вместе.

Отец схватил надувную камеру, разулся и в одежде бросился в воду. Этот поступок он считал самым романтичным и необдуманным в своей жизни.

— Что с тобой, Джаспер? Ты сошел с ума?

— Что-то вроде. Похоже, я без ума от тебя, — ответил отец, и мать залилась смехом.

— Ты же испортил одежду!

— Одежда высохнет. А вот на возмещение часов и нового кожаного бумажника придется объявить сбор средств.

— Это плата за безумство, Джаспер Кинг.

— Если б ты знала, Линдси Уивер, как ты выглядишь вон с той лужайки, ты поняла бы, почему я прыгнул в воду.

— И как же я выгляжу? Что ты хочешь этим сказать?

— Ты выглядишь как богиня. Царица мира.

— Пожалуй, мне нравится твой ответ, Джаспер Кинг, — повернув в другую сторону, к Чарлстону, сказала она. — Очень нравится.

Разделенные диаметром надувной камеры, они начали рассказывать друг другу о своей жизни, делиться самым важным, тем, что хранили в тайне от всех. Какой-то аккуратный мальчик вышел из-за поворота, какая-то умница-девочка прогуливалась по дорожке. А Линдси и Джаспер открывали по очереди секреты своей безгрешной жизни, объясняли друг другу себя.

К тому моменту, когда отец Джаспера сел в лодку, чтобы отправиться на поиски двух купальщиков, они успели влюбиться друг в друга, и их нисколько не волновало, что подумают люди. И одноклассники, и родители потешались над ними, когда они, с обгоревшими лицами, не в силах оторвать друг от друга глаз, присоединились к вечеринке. Потом началась гроза, и все убежали в особняк хозяина плантации, а они остались на пристани. Порывистый ветер стегал пальмы и виргинские дубы на речном берегу. Дождь хлынул сплошной стеной. А Линдси и Джаспер сидели, держась за руки, забыв о грозе, которая бушевала вокруг, об одноклассниках, которые веселились за спиной. Они разговаривали без умолку, как будто только что обрели дар речи. У Линдси никогда не было друга, у Джаспера никогда не было подруги. И оба признались, что ждали этого дня всю жизнь. Любой, кто увидел бы их тогда, не усомнился бы, что Линдси и Джаспер свяжут свои жизни.

Если человек глубоко религиозен — а мои родители были таковы и в юности, и позднее, и в то время, когда я сидел с отцом в лодке, — то он поймет: мои родители пришли к выводу, что встреча им ниспослана Богом. У Бога есть неизменный замысел, как они должны прожить свою жизнь, и надо просто следовать этому замыслу. В то лето они были уверены, что переживают величайшую на свете любовь, которую не описал еще ни один поэт.