Просто Давид - Портер Элинор. Страница 3

Теперь он знал, что взялся за дело, которое было ему не по плечу. С каждым шагом сумка становилась тяжелее, и с каждым часом настойчивая, тянущая боль в боку усиливалась, пока, наконец, не стала пыткой. Он забыл, какой длинной была долина, и не осознавал, что потратил почти все силы еще до начала спуска по тропе. В голове мужчины пульсировал вопрос: что, если, в конце концов, он не сумеет…

В полдень они остановились, чтобы перекусить, а на ночь устроились у спокойного омута с темной водой, где говорливый ручеек остановился отдохнуть. На следующее утро вновь вышли на тропу, но уже без сумки. Мужчина спрятал ее под листьями в небольшой впадине и деланно небрежно сказал:

— Думаю, не стоит ее тащить. Знаешь, ничего такого необходимого в ней нет, а коробку с обедом я взял. К ночи мы уже будем в долине.

— Конечно! — засмеялся Давид. — Она нам не нужна. — И он снова расхохотался. Давид не видел особой нужды в сумках и прочей поклаже.

Они преодолели уже больше половины спуска и вскоре достигли поросшей травой дороги. По ней редко ходили, но все же это была дорога. Потом они дошли до перекрестка четырех путей, два из которых были покрыты следами бесчисленных колес. К закату текущий вдоль тропы ручеек тихонько забормотал о мирных полях и лугах, и Давид понял, что они спустились в долину.

Теперь мальчик не смеялся. Он испуганно смотрел на отца. Давид не знал, что такое беспокойство, и столкнулся с ним в первый раз. Несколько времени отец говорил очень мало, притом хриплым, неестественным голосом. Он шел быстро, но Давид заметил, что каждый шаг давался ему с трудом, а дыхание было прерывистым. Сияющими глазами он неотрывно смотрел на лежащую впереди дорогу, как будто даже такая спешка казалась ему недостаточной. Дважды Давид обращался к нему, но отец не отвечал, и мальчику оставалось с трудом перебирать усталыми ножками и вздыхать по дорогому дому на вершине горы.

На пути им попалось очень мало других путников, почти не обращавших внимания на мальчика и мужчину со скрипками. И вышло так, что никого не оказалось рядом, когда мужчина, шедший по траве на обочине дороги, споткнулся и грузно упал.

Давид бросился к нему.

— Папа, что случилось? Что случилось?

Ответа не было.

— Папочка, почему ты со мной не разговариваешь? Посмотри, это Давид!

Сделав болезненное усилие, мужчина поднялся и сел. Мгновение он отрешенно смотрел в лицо мальчика, а потом нечто полузабытое, казалось, побудило его к лихорадочным действиям. Дрожащими руками он передал Давиду часы и миниатюру из слоновой кости. Затем обшарил карманы и вывалил на землю перед собой кучу золотых монет — Давиду показалось, что их было не меньше сотни.

— Возьми их… спрячь… сохрани их, Давид, пока они… не понадобятся, — выдохнул мужчина. — А теперь… иди. Я не могу.

— Один? Без тебя? — возразил потрясенный мальчик. — Как это, папа, я не могу! Я не знаю дороги. Кроме того, я бы лучше остался с тобой, — добавил он, засовывая в карман часы и миниатюру. — И он опустился на землю рядом с отцом.

Мужчина слабо покачал головой и снова указал на монеты.

— Возьми их, Давид… спрячь, — проговорил он бледными губами.

Мальчик принялся собирать деньги и рассовывать по карманам.

— Но, папа, без тебя я не пойду, — заявил он решительно, когда последний золотой исчез из виду, а из-за поворота идущий сверху дороги послышался грохот фургона и стук лошадиных копыт.

Возница неодобрительно посмотрел на мужчину и мальчика у дороги и не остановился. Когда он проехал, мальчик повернулся к отцу. Тот опять принялся рыться в карманах. На этот раз он вытащил из куртки карандаш и небольшую записную книжку, выдрал из нее листок и начал с усилием писать.

Давид вздохнул и осмотрелся. Он устал, проголодался и совсем ничего не понимал. Должно быть, с его отцом было что-то очень дурное. Здесь уже почти стемнело, но им было некуда идти и нечего есть на ужин, в то время как далеко и высоко на склоне горы был их дорогой дом. И там, конечно, еще сияло солнце — по крайней мере, закатным светом, и было Серебряное озеро, на которое можно было смотреть, а здесь не было видно ничего — ничего, кроме серых теней, длинной пугающей дороги и пары домов. Сверху долина могла казаться прелестной сказочной страной, но на деле она была гнетущей, мрачной пустошью, решил Давид.

Его отец вырвал из книжки вторую страницу и начал опять писать, когда мальчик вдруг вскочил на ноги. Один из домов стоял у дороги, где они сидели, и в голову Давида пришла идея. Он быстрым шагом устремился к двери дома и постучал. На пороге появилась высокая женщина и, не улыбнувшись, сказала:

— Ну?

Давид снял шапку, отец учил его делать так, когда какая-нибудь женщина на горе заговаривала с ним.

— Добрый вечер, госпожа, я Давид, — начал он прямо. — Мой папа так устал, что упал вон там, и мы бы очень хотели остаться у вас на ночь, если вы не возражаете.

Женщина в дверном проеме уставилась на мальчика, и, кажется, онемела от изумления. Глаза ее пробежались по простой и довольно грубой одежде, а затем перешли к фигуре мужчины, полулежащего у дороги. Она гневно вздернула подбородок.

— Да неужели! Что ты говоришь! — отрезала она. — Хм! Мы здесь бродяг не принимаем. — И она с грохотом захлопнула дверь.

Настал черед Давида таращиться в недоумении. Кто такие эти бродяги, он знать не знал, но никогда еще ему с такой злобой не отказывали. В нем поднялось нечто яростное — нечто новое и яростное, и кровь прилила к шее и лбу. Он решительно поднял руку к дверной ручке, вдруг дверь открылась.

— Послушай, мальчик, — сказала женщина, глядя на него немного мягче, — если ты голоден, я дам тебе молока и хлеба. Подойди к заднему крыльцу. — И она опять захлопнула дверь.

Рука Давида опустилась. Но лицо и шея оставались красными, и новое яростное чувство побуждало отказаться от пищи, предложенной этой женщиной… Но ведь был отец — бедный отец, который так устал, да и его собственный желудок урчал от голода. Нет, он не мог отказаться. И, повесив голову, Давид медленно обошел угол дома.

Когда в его руках оказались полбуханки хлеба и ведерко с молоком, он вдруг вспомнил, что в деревенской лавке на горе отец расплачивался за пищу деньгами. Теперь он был рад, что у него в кармане лежали золотые монеты — ведь ими можно было заплатить. Мальчик тут же поднял голову. К нему вернулось самоуважение, и он выпрямился, взял ведерко и буханку одной рукой, залез другой в карман и протянул женщине золотой диск.

— Пожалуйста, будьте любезны, возьмите это за хлеб и молоко, — гордо сказал он.

Женщина начала была качать головой, но, взглянув на монету, вздрогнула и наклонилась, чтобы получше рассмотреть. В следующую секунду она резко выпрямилась и гневно воскликнула:

— Это золото! Десять долларов золотом! Так ты еще и вор, а не только бродяга? Хм! Тогда, думаю, это тебе не нужно, — резко закончила она и выхватила у мальчика хлеб и ведерко.

Давид остался на пороге один, и звук быстро запертого засова звучал у него в ушах.

Вор! Давид мало что знал о ворах, но представлял, кто они такие. Всего месяц назад один человек пытался украсть скрипки из хижины, и мальчик-молочник сказал, что это вор. Давид снова ощутил гнев и покраснел, но не стал мешкать. Он повернулся и побежал к отцу.

— Папа, уходи скорее! Ты должен уйти, — задыхаясь, сказал он.

Голос мальчика был таким настойчивым, что мужчина почти бессознательно поднялся. Дрожащими руками он сунул свои записи в карман. Записная книжка, из которой он выдирал листы, упала в траву.

— Да, сын, мы пойдем, — пробормотал мужчина. — Я чувствую себя лучше. Я могу… идти.

И он действительно пошел, хотя и очень медленно, — десять, двенадцать, двадцать шагов. Сзади послышался скрип колес — и тут же затих, когда повозка остановилась прямо за спинами путников.

— Приветствую! В город идете? — раздался голос из повозки.

— Да, сэр, — ответил Давид, не мешкая ни секунды. Он не знал, где находился «город» — только думал, что он, должно быть, далеко от женщины, назвавшей его вором. И этого было достаточно.