Просто Давид - Портер Элинор. Страница 5

— Как тебя зовут?

— Давид.

— А фамилия?

— Просто Давид.

— А у отца? — почти спросила миссис Холли, но успела вовремя остановиться, не желая говорить о нем. Вместо этого она поинтересовалась:

— Где ты живешь?

— На горе, высоко-высоко на горе, где, знаете, каждый день видно Серебряное озеро.

— Но ты же был там не один?

— О нет, с папой — пока он не… ушел, — сказал мальчик, запнувшись.

Женщина покраснела и закусила губу.

— Нет-нет, я хотела узнать — там что, не было других домов? Только ваш? — уточнила она с заминкой.

— Нет, мэм.

— Но разве мамы не было поблизости? Где-нибудь?

— О да, мама была. В кармане у папы.

— Твоя мама — у папы в кармане!

Собеседница Давида была так потрясена этим ответом, что и сам он выглядел удивленным, объясняя:

— Вы не понимаете. Она мама-ангел, а у мам-ангелов внизу, где живем мы, есть только портреты, и папа всегда носил его в кармане.

— О… ох, — выдохнула миссис Холли, и на ее глаза быстро навернулись слезы. — А ты всегда жил там — на горе?

— Папа сказал, шесть лет.

— Но что ты делал целыми днями? Ты никогда не чувствовал себя… одиноким?

— Одиноким? — взгляд мальчика стал озадаченным.

— Ну да. Ты не скучал по разным вещам — по людям, другим домам, своим ровесникам — и всему такому?

Глаза Давида расширились.

— Как же я мог? — воскликнул он. — Ведь у меня был папа, и моя скрипка, и мое Серебряное озеро, и великие большие леса, в которых со всем можно было разговаривать — и все говорило со мной?

— Леса, в которых все говорило с тобой!

— Ну да. Тот ручеек, знаете, после белочки, который рассказал мне, что значит «умереть», и…

— Да-да, но сейчас не будем об этом, милый, — заикаясь, сказала женщина и торопливо поднялась. Все же, подумала она, мальчик немного не в себе. — Тебе… тебе надо в кровать. Ты не принес с собой сумки или… чего-нибудь такого?

— Нет, мэм, мы ее оставили, — Давид смущенно улыбнулся. — Знаете, там столько всего было, и нести стало слишком тяжело. Так что мы ее бросили.

— О да, так много всего, что вы ее бросили! — пробормотала миссис Холли и в отчаянии вскинула руки.

— Кто же ты такой, мальчик?

Это не было вопросом, но, к удивлению женщины, мальчик открыто и просто ответил:

— Папа говорит, что я маленький инструмент в большом Оркестре Жизни и что я должен всегда играть чисто, не отставать от темпа и не брать фальшивых нот.

— Мать моя! — выдохнула женщина, вновь опускаясь на стул и не отрывая глаз от мальчика. Затем она с усилием поднялась.

— Идем, пора в постель, — произнесла она с запинкой. — Уверена, для тебя сейчас это лучшее место. Кажется, у меня есть то… что тебе нужно, — закончила она слабым голосом.

Несколько минут спустя Давид наконец-то остался один в уютной комнатке над кухней. Хотя комната когда-то принадлежала мальчику его возраста, Давиду она казалось очень странной. На полу лежал лоскутный коврик — он еще такого не видел. На стенах висели удочка, игрушечное ружье и стеклянный ящик, полный жуков и мотыльков, наколотых на булавки, что заставило Давида содрогнуться от ужаса. У кровати были четыре высоких столбика по углам и такая пышная перина, что Давид не понимал, как на нее взобраться, — или удержаться там, если все же получится. Поперек стула лежала длинная желтоватая ночная сорочка для мальчика, которую оставила добрая госпожа, торопливо вытерев глаза краем подола. В круге света от свечи был лишь один предмет, знакомый глазу стосковавшегося по дому Давида, — длинный черный футляр, который принес он сам и в котором лежала его возлюбленная скрипка.

Осторожно повернувшись спиной к проколотым жучкам и мотылькам на стене, Давид разделся, скользнул в желтоватую сорочку и с благодарностью ее понюхал — таким похожим на аромат соснового леса был запах, оставшийся в складках. Потом задул свечу и на ощупь пробрался к единственному окну в комнатке.

Луна все еще светила, но сквозь густую листву дерева у дома видно было немного. Со двора доносился шум колес и взволнованные мужские голоса. Там мигали фонари, которые куда-то несли второпях, и слышались тяжелые шаркающие шаги. У окна Давид задрожал. Больше не было ни величественной горы, холма и долины, ни Серебряного озера, ни благостной тишины, ни папы — ничего из Прекрасного, которое Было. Осталась только пугающая, пустая насмешка Того, что Стало.

После Давид со скрипкой в руках улегся на ковер и в первый раз со времен младенчества принялся рыдать, пока не уснул, но забытье не давало ему отдыха: мальчику снилось, что он большой белокрылый мотылек, которого звездой прикололи к чернильно-черному небу.

Глава IV

Два письма

Еще до рассвета Давид проснулся и сразу почувствовал, что все тело затекло и онемело после ночи на твердом полу.

— Ох, папа, — начал он, приподнимаясь, — я всю ночь спал на… — мальчик внезапно остановился и потер глаза. — Как же, папа, где… — И тут Давид окончательно проснулся.

Тихо ахнув, он вскочил на ноги и бросился к окну. Сквозь деревья виднелось предрассветное сияние в восточной части неба. Внизу во дворе никого не было, двери амбара открыты настежь, и, быстро втянув носом воздух, Давид отвернулся и начал торопливо натягивать одежду.

Золото в набитых карманах мелодично звенело и постукивало, полдесятка монет даже высыпалось на пол. Мальчик какое-то время смотрел на них, словно собираясь оставить на полу. Но в следующую секунду быстро собрал монеты и засунул глубоко в карман, приглушив звон носовым платком.

Одевшись, он взял скрипку и тихо вышел в коридор. Сначала ничего не услышал, потом из кухни внизу донеслись торопливые шаги и лязг посуды. Сжав скрипку еще сильнее, Давид осторожно проскользнул на черную лестницу, выбрался во двор. Уже через несколько секунд он торопливо вошел в открытую дверь амбара и поднялся по узкой лестнице наверх.

Однако наверху он резко остановился и негромко вскрикнул. После, обернувшись, увидел мужчину, показавшегося ему добрым, смотревшего на него, стоя у нижней ступеньки.

— О сэр, пожалуйста, прошу вас, скажите, где он? Что вы с ним сделали? — взмолился мальчик и побежал вниз.

На обветренном лице мужчины отразилось искреннее, но немного неуклюжее сочувствие.

— Привет, сынок! Так ты и есть тот мальчуган, верно? — начал он смущенно.

— Да, я Давид. Но где он — мой папа? Вы знаете? Я хочу сказать, часть, которую он оставил? — спросил мальчик, задыхаясь. — Та, что как ледяная шубка?

Мужчина уставился на ребенка. Затем, сам того не осознавая, сделал шаг назад.

— Да это самое, я… я…

— Может, вы не знаете, — с жаром перебил его Давид, — вы не тот человек, который был здесь вчера ночью. Кто вы? Где тот, другой? Скажите, пожалуйста!

— Не, надысь меня тута… не было, поначалу-то, — быстро заговорил мужчина, продолжая неосознанно пятиться. — Я-то Ларсон, Перри Ларсон, это самое. Так ты ж мистера Холли вчера видал — а я работник евойный.

— Тогда, пожалуйста, скажите, где мистер Холли, — запинаясь, попросил мальчик, торопясь выйти из амбара. — Может, он скажет… что с папой. Ой, вот и он! — Давид выбежал наружу и бросился через двор к кухонному крыльцу.

Там он провел весьма несчастливые десять минут. Кроме мистера Холли, у крыльца были миссис Холли и тот человек, Перри Ларсон. И все они говорили. Но Давид мало что понимал. И не мог получить удовлетворительный ответ ни на один свой вопрос.

С другой стороны, и сам он не мог ответить ни на один вопрос так, чтобы это их обрадовало.

Потом они пошли завтракать — мистер и миссис Холли и тот человек, Перри Ларсон. Они пригласили с собой Давида — по крайней мере, миссис Холли позвала. Но Давид покачал головой:

— Нет-нет, спасибо большое, если можно, не сейчас. — И мальчик опустился на ступеньки, чтобы подумать. Как будто он мог есть — с огромным и душившим его комком в горле, который никак не получалось проглотить!