Арестант пятой камеры - Кларов Юрий Михайлович. Страница 24

И Малов, предоставляя Красной Армии сражаться с Колчаком на фронте, а подпольным большевистским организациям - в тылу, приступает к формированию тайных эсеровских дружин. Этим дружинам предстоит осуществить захват власти, когда белые и красные будут настолько истощены взаимным истреблением, что уже не смогут оказать сопротивления «третьей силе»…

Нет, эсеровский боевик никогда не отличался благодушием и вполне годился для иллюстрации старой истины, что внешность обманчива.

С Маловым Стрижак-Васильев познакомился в эмиграции в Америке летом 1916 года, когда под лозунгом «готовься к обороне» начались знаменитые военные демонстрации.

Америка собиралась вступать в войну, и по Бродвею с утра до вечера неутомимо шагали под звуки двухсот оркестров банковские служащие Уолл-стрита и нью-йоркское духовенство в полном церковном облачении, а в Вашингтоне впереди многотысячной колонны государственных служащих, официантов и железнодорожников, размахивая звездным флагом, маршировал благообразный и седовласый автор пятитомной «Истории Американского народа», 28-й президент США Вудро Вильсон, о котором злые языки говорили, что он любит человечество, но не переносит людей…

В Чикаго, куда с начала года перебрался Стрижак-Васильев, патриотический угар не так ощущался, но расставленные на площадях и улицах города репродукторы захлебывались от избытка восторга и жажды крови. За время эмиграции Стрижак-Васильев вынужден был перепробовать не одну специальность. Он был чернорабочим, докером, матросом на рыболовецком судне, служащим Чикагской публичной библиотеки и репортером в маленькой газетке. Выполняя различные поручения Лиги социалистической пропаганды американской социалистической партии, Стрижак-Васильев не без успеха продолжал заниматься журналистикой. Его серия статей об автомобильном короле Форде привлекла внимание читателей и не только обеспечила ему сносное существование, но и дала возможность пополнить партийную кассу.

Тогда-то Малов, собиравший материалы о Форде, и заинтересовался Васильевым. Их познакомил Арнольд Нейбут, по совету и при поддержке которого Стрижак-Васильев обосновался в Чикаго.

Представляя Малова, Арнольд то ли в шутку, то ли всерьез сказал:

- Тоже репортер. На этот раз эсер. Поклонник Генри Форда, милитарист, бомбист и вообще убийца по призванию…

Такая характеристика способна была покоробить хоть кого, но толстяка она не обидела и, кажется, в чем-то ему даже польстила. Он залился веселым смехом и, не переставая смеяться, сказал:

- Наш общий друг («Почему друг?» - спросил Нейбут), как и все эсдеки, страдает некоторым догматизмом. Но я люблю догматиков - из них получается прочный строительный материал… А ваши статьи о Генри я читал. Недурственно, совсем недурственно… А то место, где вы описываете, как он две недели не пользовался парадной дверью, чтобы не потревожить свивших там гнездышко коноплянок, сделано даже с блеском… Вы профессиональный литератор?

- Нет, морской офицер.

- Как, как? Морской офицер? - Малов снова залился смехом. На этот раз он даже тихо повизгивал. - Узнаю матушку-Русь. Такая уж страна. Русские всегда занимались не своим делом: фабриканты - революцией, публичные девки - философией, философы - проституцией, а революционеры - коммерцией.

- Но вы-то занимаетесь своим делом?

- Это с бомбочками-то? - уточнил Малов. - Своим. С младых ногтей имел склонность к пиротехнике и фейерверкам. Люблю красочные зрелища: возвышают и глаз радуют… - И без всякого перехода заговорил о Форде. - А насчет Генри при всем своем уважении к вам должен заметить, что заблуждаетесь. Генри - не в птичках и не в эксплуатации ваших пролетариев. Генри, смею заметить, философ и великий первооткрыватель, который установил прямую связь между долларом и нравственностью. Гениальный техник приспособил к коляске пролетарской нравственности финансовый мотор: участие в прибылях при условии соблюдения моральных и этических норм, установленных хозяином. Трезвенник, набожный, хороший семьянин, чтишь отца своего? Получай дополнительные двадцать пять или пятьдесят долларов в неделю. Нет? И денег нет… Он впервые в истории человечества сделал нравственность выгодной. Чем не американский Христос? Твердая такса в твердой валюте на мораль. Религиозность - 5 долларов, скромность - 4, человеколюбие - 3 доллара восемь центов, самоотверженность - 2 доллара, умеренность - один… Куда и вам и нам до него!

Малов говорил так, что трудно было понять, над кем он издевается: над Фордом, собеседниками, американцами или над самим собой… Как Стрижак-Васильев вскоре убедился, это была его обычная манера.

Затем разговор перебросился на вступление Америки в ближайшие месяцы в войну и положение в России.

- Гарью попахивает на Руси, а? - заметил Малов, когда Нейбут заговорил о перспективах революции. - Грядет кудесница, грядет… Глядишь, скоро где-нибудь на Невском и встретимся… Попьем чайку в трактире из настоящего русского самовара, вспомянем американское житье-бытье, поговорим, поспорим… Так? - И сам себе возразил: - А может, и не так… Спор-то на Руси дракой кончается, стародавний обычай… Поспорим, поспорим - да и за чубы… А там и стрелять друг в друга начнем… Пиф-паф! - Он засмеялся, изобразил указательным пальцем, как нажимает на спусковой крючок, и, целясь, прищурил левый глаз. - Не исключено, а?

- Не исключено, - подтвердил Нейбут.

- Вот и я говорю, что не исключено. А что ж тогда будет?

- Наверно, покойники будут, - предположил Нейбут.

- Верно, покойники… Но какие? Стреляем-то мы лучше, а?

- Вот это еще неизвестно. Кто лучше стреляет, покажет будущее…

Этим, тогда еще туманным будущим стали Октябрьская революция, колчаковщина и гражданская война. Оказалось, что большевики стреляют лучше, но Нейбут все-таки погиб… А теперь «будущее» отправило за решетку убийцу Нейбута и снова свело Стрижак-Васильева с чикагским репортером и русским террористом Маловым. Гостиница «Модерн»… Поэт-символист обыграл бы это название, но Малов, к сожалению, не был поэтом, а Стрижак-Васильев увлекался стихами лишь в далеком детстве, да и то дальше стихотворения, где рифмовались козочка и розочка, он не пошел…

Вне зависимости от того, чем закончится зондаж, Иркутская большевистская организация все равно собиралась брать власть в свои руки. Как сказал Ширямов, если у эсеров три варианта, в том числе соглашение с Каппелем, то у большевиков только один - оборона города до последней капли крови. Но распылять свои силы на борьбу с эсерами в то время, как на город надвигались белогвардейские банды, было крайне нежелательно. Поэтому и в Сибирском партийном комитете, и в Иркутском переговорам Стрижак-Васильева с «Монахом» придавали большое значение. Малов не являлся членом Политцентра, но входил в состав «теневого кабинета» чем-то вроде министра внутренних и иностранных дел. В руках Малова были и боевики. Одного этого было достаточно для того, чтобы мнение «Монаха» стало решающим для руководителей Политцентра.

Когда Стрижак-Васильев договаривался о встрече, он не говорил о ее цели, но «Монах», конечно, все знал и так. И теперь они, разминаясь, как два цирковых борца перед началом решительной схватки, делали ложные движения и зорко следили друг за другом. Ничья исключалась: чьи-то лопатки обязательно должны коснуться пола…

Малов с безмятежным видом расспрашивал о подробностях задержания «Шурика» в Нижнеудинске, о том, как вел себя «Шурик» в поезде и как организована его охрана в тюрьме. После того как эта благодатная тема истощилась, он предался воспоминаниям, затем, как забавный казус, рассказал о забастовке полицейских в Бостоне…

- Вот и полагайся после этого на кого-нибудь… Я теперь больше ни на кого не надеюсь, - шутливо заметил он.

- Даже на своего посланника?

«Монах» сделал удивленное лицо, и Стрижак-Васильев должен был признать, что это у него получилось

- Ты о чем, Лешенька?

- О связном, которого ты направил к Каппелю.