Арестант пятой камеры - Кларов Юрий Михайлович. Страница 25
- О связном?! - Редкие куцые брови «Монаха» поползли вверх и застыли под самой кромкой зачесанных назад волос.
- Хорошо сыграно, - одобрил Стрижак-Васильев.
- Это удивление в смысле? Натуральное, Леша. - Он укоризненно покачал головой. - Ах, Лешенька, Лешенька. Русскую революцию всегда разъедала ржавчина недоверия… Какой связной? Неужто ты мог предположить, что твой старый друг, социалист-революционер с эмигрантским стажем пойдет на соглашение с контрреволюцией?
- Ну, министр Колчака Старынкевич, если не ошибаюсь, тоже эсер…
- Бывший, Лешенька, бывший… Он исключен из партии. Но дело не в нем, я говорю не вообще об эсерах, а о себе. Обидел ты меня, Лешенька…
- Извини, если так. Но тут не моя вина, а этого «деятеля»…
- Кого?
- Балясного, - сказал Стрижак-Васильев и с удовлетворением отметил, что лицо «Монаха» поскучнело. - Когда наши сняли его в Черемхове, он заявил, что послан к Каппелю лично тобой…
- Врет, - мрачно сказал «Монах».
Пилюля была настолько горькой, что при всем самообладании он не смог даже хихикнуть. «Монах» не ожидал, что его человек так опростоволосится. Но это было лишь началом. Сейчас ему предстояло проглотить новую пилюлю, еще более горькую…
- Кстати, в Черемхове был митинг по этому поводу…
- Митинг?
- Да. Не слышал?
- Нет, Лешенька…
- Черемховцы собрались было даже отряд сюда посылать, требовать от Политцентра объяснений…
- Ишь ты… А все горячка. В горячке про все забудешь… даже про чехов. Ведь чехи отряд бы не пропустили…
- Так в том-то и дело, что они чешского коменданта уговорили. Он им даже вагоны выделил, - сокрушенно и весело сказал Стрижак-Васильев. - Пришлось нам вмешиваться: просили до выяснения никаких шагов не предпринимать.
Смысл сказанного был достаточно ясен: симпатии союзников к Политцентру успели остыть, и в случае вооруженного столкновения рабоче-крестьянских дружин и партизан с войсками Политцентра чехи займут нейтральную позицию.
Сам Стрижак-Васильев, несмотря на прогнозы приехавшего в Иркутск после совещания у Сырового Коржичка, не был в этом до конца уверен. Коржичек слишком хотел, чтобы союзники перестали поддерживать Политцентр, и вполне мог принять желаемое за действительное. Но чешская железнодорожная комендатура после соответствующего нажима Черемховского ревкома действительно обещала вагоны и паровоз. И если «Монах» сделает из этого факта далеко идущие выводы - а он их сделает, - то Политцентр сдастся без боя, ибо союзники - единственная его надежда.
Малов, как и предполагал Стрижак-Васильев, воспринял сказанное весьма настороженно.
- Три дня назад, - сказал он, - Сыровой заверил Косминского, что чешское командование не изменит своих позиций. У нас нет оснований сомневаться в этом заявлении.
- А три недели назад он в том же заверял Колчака. И у «Шурика» тоже не было никаких оснований сомневаться в этом заявлении…
Сказав это, Стрижак-Васильев понял, что лопатки его противника уже коснулись ковра…
«Монах» ласково погладил себя по животу, так же ласково взглянул на собеседника и сказал:
- Ржавчина недоверия, а? На Иркутск надвигается опасность, а мы словно малые дети: спорим, ссоримся… А зачем? Надо учитывать уроки 18-го года… - Он выжидательно посмотрел на Стрижак-Васильева, но тот будто в рот воды набрал. - Мне думается, Лешенька, что наша главная задача - забыть все разногласия…
- Все?
- Все.
- А затем?
- А затем всем истинным социалистам нужно объединиться.
- Ну, истинные социалисты, положим, уже давно объединились, - сказал Стрижак-Васильев и уточнил: - В большевистскую организацию.
- Нас, следовательно, к истинным не причисляешь?
- Не причисляю.
- Чистые и нечистые?
- Что-то в этом роде.
- Тяжело с тобой говорить, Лешенька…
- А это потому, что разговор у нас не конкретен.
- Давай тогда уточним: мы вам предлагали и предлагаем разделить с нами власть…
- Одна половина белая, а другая красная? Власть не яблоко.
- Все или ничего?
- Ну, «или», пожалуй, ни к чему, - рассудительно сказал Стрижак-Васильев. - Просто - все.
- А не много ли будет, не подавитесь?
- Нет, не много, в самый раз. И выхода у вас иного нет. Хочешь - не хочешь, а отдавать придется. Настроение масс тебе известно не хуже, чем мне: массы за Советскую власть. А когда мы опубликуем «вранье» Балясного, то тяга к Советам еще более усилится… Настроение гарнизона тебе тоже известно, а о численности рабоче-крестьянских дружин и партизанских отрядов я могу тебе, если хочешь, рассказать… По секрету, конечно.
- Таким образом, насколько я понял, мы должны отдать вам власть и ничего не получить взамен?
- Почему же ничего? - усмехнулся Стрижак-Васильев, вспомнив рассуждения Малова о Форде. - Во сколько Форд оценивает, по твоим подсчетам, благоразумие? Кажется, всего в два доллара? Большевики щедрей. Учитывая заслуги эсеров перед революцией во время этого переворота в Иркутске, мы их благоразумие оплатим по самой высокой таксе…
- По какой же, разреши полюбопытствовать?
- Мы вам гарантируем личную безопасность и возможность покинуть Иркутск…
Глазки Малова превратились в две узкие щели.
- Как это называется, Лешенька, на языке большевиков?
- Диктатурой пролетариата, Сережа.
- Понятно.
- Это самое главное - чтобы все было понятно.
Малов играл брелоком на золотой цепочке часов. Спросил:
- Когда же вы хотите получить ответ?
- От тебя сейчас, а от Политцентра - завтра днем.
- Торопитесь…
- Каппель тоже.
- Сейчас наша делегация ведет переговоры с Реввоенсоветом Пятой армии…
- Знаю, но мы не имеем возможности дожидаться окончания переговоров. Кроме того, учти, что награждается лишь своевременное благоразумие. Через день гарантия аннулируется… Итак?
- Если кто-либо из членов Политцентра захочет эмигрировать из России, он сможет это осуществить?
- Да. Во всяком случае, мы препятствовать этому не будем.
Малов оттянул бант галстука.
- Я всегда считал, Лешенька, что при наличии доброй воли с обеих сторон можно обо всем договориться…
- Итак?
- Меня лично ты уже убедил, а я постараюсь убедить товарищей…
Когда Стрижак-Васильев уходил, Малов проводил его до конца коридора и, пожелав приятных сновидений, попросил передать привет «Шурику».
Стрижак-Васильев усмехнулся: кажется, за время их беседы «Монах» проникся к Колчаку симпатией… Что ж, в этом была своя логика…
На следующий день утром Политцентр обсуждал вопрос об отказе от власти, а вечером Стрижак-Васильев положил на стол Ширямова проект «Декларации советских организаций». В нем говорилось, что «Политический центр не имеет опоры в массах и состоит из представителей таких партийных группировок, программные требования которых не отвечают классовым интересам пролетариата и трудового крестьянства. …Политический центр, лишенный поддержки низов, не желающих идти под лозунгом Учредительного собрания, не способен к решительной борьбе с реакцией, идущей как с востока, так и с запада в виде семеновских и каппелевских банд…
Только Советская власть: 1) способна организовать вооруженный отпор союзнической интервенции; 2) бороться с решимостью и до конца против господства буржуазии и за полное господство пролетариата и трудового крестьянства…
Требования Советской власти как в городе, так и в деревне настолько сильны, что препятствовать осуществлению этих совершенно законных требований было бы актом политической близорукости».
20 января этот проект, принятый на объединенном заседании советских организаций Иркутска, стал уже декларацией. Политцентр никакого сопротивления не оказал. Обессиленный дебатами и загипнотизированный надвигающейся опасностью, он безропотно сложил бремя власти.
И на афишных тумбах города манифест Политцентра сменил приказ Иркутского военно-революционного комитета:
«Всем, всем, всем.
С сего числа вся полнота власти в городе Иркутске перешла по соглашению с Политическим центром к образованному советскими партиями Военно-революционному комитету (Ревкому)…