Греховная страсть - Хэссинджер Эми. Страница 14

Такие слова он сказал. Слова, которые никто не ожидал услышать. По лицу моего отца я поняла, что даже он задумался. А ведь он первый агитировал всех голосовать за республиканцев, но слова Беранже заставили его задуматься. В церкви стояла абсолютная тишина. Никто не осмеливался первым произнести хоть слово.

В этот момент я поняла, что разозлилась на него. Он со своей правдивостью и такой проникновенной речью совсем запутал тех, кто пришел на выборы уже с точным решением. Внес сумятицу в души людей.

Видя такое его поведение, я решила его «наказать», выкинув из головы все мысли о нем. Не могла я позволить себе любить мужчину, который мог так поступать с людьми. Как-то я спросила Мишель, кого она видит в роли моего мужа, и она назвала мне имена нескольких мужчин в деревне, кто, по ее мнению, мог бы мне подойти.

— Ну, Мартин слишком скучный, — сразу же отреагировала я.

— Зато он надежный и симпатичный.

— И ты думаешь, я действительно смогу его полюбить? У него всегда столько колкостей на языке.

— Мари, так нехорошо говорить, да и вообще, уж очень ты разборчива. Пройдут годы, а ты так ни за кого и не выйдешь, — разозлилась Мишель.

Дома мы не говорили о выступлении Беранже. Он же вел себя как и прежде: будто ничего не произошло — мило беседовал с матерью и Мишель. Когда же мы оставались с ним наедине, то снова напряженно молчали, я даже избегала встречаться с ним взглядом. Папа тоже общался с ним весьма натянуто. Однажды мама не выдержала и сказала ему, что больше не может находиться во мраке его плохого настроения. Что если он хочет продолжать сидеть с таким выражением лица, то пусть поищет другое место, но только не дома. Отец стукнул вилкой по столу и встал.

— Мам! — воскрикнул Клод.

Но она промолчала.

— Политике не место за столом! — сказала она после небольшой паузы.

Беранже сидел рядом со мной. Я чувствовала на себе его взгляд, но мы продолжали молчать. Мне казалось, что он легко может остановить эту ссору, но почему-то он не стал этого делать. А лишь когда понял, что я нарочно отворачиваюсь от него, и увидел, что отец уже надел свой пиджак, встал и сказал:

— Месье Эдуард! Пожалуйста, поймите же и мою точку зрения. Я неразрывно связан с Церковью и не могу ради вас изменить своих взглядов.

Отец нацепил кепку на голову и вышел, дверь за ним закрылась.

— Эдуард! — Беранже снова окликнул его.

— Оставьте его, святой отец. Он прогуляется, остынет, вернется, и все будет как прежде.

— Но вы все-таки скажете о виновности Церкви? — спросила я.

— Ну ты-то не начинай, Мари, — ответила мама.

— Я не думаю, что и в данном случае виновата Церковь, — ответил Беранже.

— А когда же вы признаете ее вину? — огрызнулась я.

Клод повернулся в мою сторону, а Мишель смотрела на меня, вытаращив глаза.

— В далеком прошлом. Конечно же, в некоторых действиях Церкви…

— Например? — не унималась я.

— Мари, не нападай, — оборвала меня мать.

— Я ни о чем не могу думать сейчас, — сказал Беранже, втыкая вилку в кусок мяса, желая переменить тему.

— А я могу, — продолжала я. — И мне кажется, что вы не в состоянии признать, что Церковь делала и делает какие-либо ошибки. Вы просто слепо верите, и все. Вообще-то не очень-то я верю в то, что вы признаете, что Церковь делает ошибки. Я думаю, вы просто слепо верите.

— Правда ведь? — поддержала меня Мишель. Но в спорах она не была сильна, поэтому тон получился игривый.

— Как вы узнаете, когда Церковь ошибается, а когда нет? — завершила я нападение.

— Мари! — заволновалась мать, — ты не можешь разговаривать в таком тоне со святым отцом.

— Ты говоришь как отец, — поддержал маму Клод.

— А что в этом плохого? — вызывающе спросила я.

— Я понял твою точку зрения, — наконец снова включился в разговор Беранже, — ты должна осознать, что Церковь не просто сборище людей, священников, это очень много людей, объединенных великой верой. Твое право верить в Бога или нет, но необоснованно обвинять Церковь, ради того, чтобы просто обвинять, не может никто. — Он резко повернулся ко мне, его колени уперлись в мой стул, он продолжал что-то с жаром говорить, но я его уже не слышала. Он сидел слишком близко ко мне и слишком волновал меня. Мы смотрели друг на друга, а его слова раскатывались по тихой комнате, совершенно лишенные для меня какого-либо смысла. Я впала в странное чувство блаженства, но, к счастью, быстро спохватилась, сообразив, что все могут заметить мое состояние, и взяла себя в руки. В этот момент я услышала похвалы матери в его адрес:

— Браво, святой отец. — На ее глазах блестели слезы, она даже захлопала в ладоши, а я так и не услышала того, что он мне говорил.

К счастью, подготовка к свадьбе Мишель вскоре захватила всех нас. Отец так старался заработать на свадьбу, что пропадал на фабрике день и ночь. В доме делали ремонт, он стал более красивый и уютный, более современный, что ли. Жозеф ужинал у нас регулярно, что помогало нам лучше его узнать. Даже Беранже меньше проводил времени в церкви, уделяя больше внимания дому. Это была самая счастливая пора в деревне: зрел виноград и зерновые. Беранже утверждал, что все это от Бога, и казалось, это действительно так. В этом году был хороший урожай, деревня ликовала. Мадам Дитенди придумала новое вино, ее муж звал всех попробовать, месье Маллет по вечерам играл на аккордеоне, мадам Лебадо пела.

Наша семья вела себя более сдержанно, так как с нами жил Беранже и мы готовились к свадьбе. Нужно было больше работать. И вот наступило время, когда Беранже начал рассылать приглашения — маминым подругам, папиным друзьям, знакомым со стороны Жозефа. Каждое приглашение было строго обсуждено в семейном кругу и выверено. В итоге все равно оказалась приглашена почти вся деревня.

В день свадьбы мы помогли Мишель одеться в шелковое платье, которое Жозеф купил ей, она сама уложила свои прекрасные волосы в красивую прическу, и все мы торжественно проследовали в церковь. Церемония удалась на славу.

Однажды днем к нам пришел почтальон. Я не сразу его заметила. Некоторое время он переминался с ноги на ногу, так как застал меня моющей полы и не хотел наследить, потом все же заговорил:

— Не могли бы вы, Мари, передать святому отцу вот этот конверт?

— О, здравствуйте, месье Дерамон, могу, конечно. — Я медлила еще какое-то время, руки были мокрые, и я не хотела пачкать предназначенный Беранже конверт. Почтальон терпеливо ждал. Я закончила мыть полы, вытерла руки и взяла конверт. Он был подписан ровным, красивым почерком.

— Вы точно передадите его, Мари?

— Не беспокойтесь, месье Дерамон. Конечно, передам. Это же так несложно.

— Конверт очень важный, — бубнил почтальон, — он обязательно должен попасть непременно в руки святого отца.

Пообещав ему, что передам письмо Беранже, я закрыла дверь и продолжила заниматься домашними делами. Конверт я подала Беранже сразу после того, как накрыла для него обед. Он неторопливо вскрыл конверт, прочел письмо и усмехнулся.

— Меня отстраняют от службы в вашей деревне, Мари, — сказал он, и губы его искривились. Письмо он небрежно бросил на стол рядом с тарелкой.

— Что? — воскликнула мать, — что вы имеете в виду? Как отстраняют?

— Духовенство сокращает мое жалованье. Я срочно должен ехать в Нарбонн. Меня переводят, я получил назначение, теперь буду преподавать в семинарии. — Выражение его лица стало таким, словно эта новость была самым худшим, что может быть в жизни.

— Но почему? Как такое может быть? — пробормотала мать чуть ли не со слезами в голосе.

— Это потому, что я живу у вас. — Он не смотрел ни на кого из нас. По его голосу я поняла, что он совершенно убит этой новостью.

— Но почему они вас отстраняют?

— Потому, что я преступил порог дозволенного. По их мнению, я отвернулся от Церкви.

— Но это ведь не так, и они должны знать об этом! — сказала мама, вставая. — Как они могут так поступать?