Из всех времен и стран... - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович. Страница 3

Потому что, когда подошло время решать, Барак оказался неумолим и настоял на своем.

— Израильской бюрократии нет равных, — сказал однажды вечером Барак.

— Равных нет, — согласился Рубинов, — но российская еще хуже.

— В России не был, — мрачно продолжал Барак. — Сегодня я попробовал поговорить о нашем проекте с начальником американского отдела, он самый влиятельный. Знаешь, что он сказал?

— Могу догадаться. «Не забивай голову чепухой. И без того работы полно.»

— Точно. Никакого движения. Как головой об стенку.

— Твой любимый Сохнут…

— Нужно самим.

— Что? Отправиться во время, когда был разрушен Второй храм и агитировать евреев вместо галута совершить алию?

— А разве есть иной выход?

— Я вот о чем думаю… Если все верно, и если мы или твой Сохнут этим займемся… И все евреи как один — из всех веков и стран… Что же тогда будет с мировой историей? В каком мире мы окажемся? Кого изгнали из Испании? Кого сжигал Гитлер? Катастрофы не было, все живы, здоровы — и все в Иерусалиме двадцать первого века. От рождества одного еврея, который ведь тоже должен, по идее, оказаться среди нас. А что, Моше, может в этом и заключена тайна его исчезновения из гроба?

— Не говори глупостей, — резко сказал Барак. — Проповедник, каких много было в те времена. Пусть окажется здесь. Ты думаешь, он кому-то интересен? А что до истории, то с чего бы ей меняться? Она уже есть. И если ты путешествуешь по ней, выполняя волю Всевышнего и собирая всех евреев в эрец Исраэль, что может измениться в книгах, которые лежат на полках в твоей библиотеке или в музеях, где хранятся древние свитки?

— Резонно, — сказал Рубинов. — Но я проверил это математически, пришлось подзаняться теорией групп и матлогикой. Ничего, осилил. В общем-то… Я думаю, можно попробовать, а? Кто пойдет первым?

— Я! — отрезал Барак. — И не нужно со мной спорить. Ты хороший физик. Но идея моя. Ты ничего не понимаешь ни в Торе, ни в сионизме. И Сохнут для тебя — организация, а не идея. В общем, я так решил.

— Да ради Бога, — пробормотал Рубинов, пораженный горячностью Барака.

— Только не забудь, когда будешь агитировать, напоминай людям про документы. Иначе твой же Сохнут, который все же не только идея, но и организация, пошлет олим из первого века знаешь куда…

Первые репатрианты прибыли с восходом солнца, но Барак с ними не вернулся. Рубинов ждал гостей в лесочке на склоне горы Кармель, как они договорились с Бараком. Прибыли двое — мужчина и женщина. Оба были невероятно напуганы и озирались по сторонам, громко вскрикивали «адонай!» и смотрели на Рубинова, будто на ангела Ориэля. Было им лет по сорок. На вид — скорее всего, из Испании. Средние века, насколько мог Рубинов судить по одежде.

Барак, видимо, провел неплохую разъяснительную работу, потому что олим, чуть освоившись в новом для них мире, предъявили внушительного вида свитки, оказавшиеся вполне достойными внимания документами на двух языках. Испанский, насколько мог судить Рубинов, и иврит. Он посмотрел на дату и быстро пересчитал в уме еврейское наименование года. Получилось — тысяча триста девяносто один. Ничего себе! Конечно, Рубинов был, в общем, уверен в том, что не ошибся в расчетах, но одно дело — теория, а тут перед ним стояли и дрожали от нервного напряжения два совершенно живых человека, умерших лет шестьсот назад. О чем с ними говорить и на каком языке, Рубинов не знал. Барак должен был вернуться с первыми же олим, поведать о своих успехах и представить новых репатриантов Сохнуту. Рубинову вовсе не улыбалось самому открывать новую веху в истории репатриации.

— Где Барак? — спросил он на трех языках — иврите, русском и якобы испанском.

Мужчина что-то быстро заговорил, то и дело отбивая поклоны. Женщина остановила его грациозным жестом, и мужчина, вдруг посмотрев на Рубинова совершенно ясным взглядом, передал ему сложенный вчетверо лист бумаги. Записка Барака. Лист был исписан с обеих сторон странной смесью ивритских и русских слов. Привести текст дословно не представляется возможным хотя бы потому, что понять его без объяснений мог только Рубинов. Поэтому я обращаюсь к так называемому «Меморандуму Барака», единственному документу по истории «абсолютной алии», копию которого мне удалось получить в сохнутовских архивах. Разумеется, текст исправлен рукой Рубинова. Впрочем, и в таком виде документ читается с трудом, поэтому позволю себе дать его содержание в своем вольном изложении.

«Пишу в гостиной замка Толедано — испанских евреев, бездетных супругов, готовых совершить алию. Бедняги, они так хотели детей, но Всевышний лишил их своей милости, и они очень страдают. Может быть, наша медицина поможет женщине стать матерью. Боюсь, что именно эта мысль, а не желание обрести вновь родину предков, привела их к решению.

Я в четырнадцатом веке. Как мы и рассчитывали, оказался я в славном городе Толедо, неподалеку от центральной площади. Слава Творцу, появление мое прошло незамеченным. Я сразу же отправился на поиски синагоги, и обнаружил, что мой ладино вполне понимают.

Я не сразу открыл свою цель. Это замечательные люди, Савелий. Я представляю себе, как расцветет Израиль, когда все испанские евреи совершат алию и откроют свой бизнес в Тель-Авиве или Акко. Уверен, что они быстро освоятся и со стереовидением, и с видеофоном, и с компьютерами. Они так легко схватывают!

Мой добрый хозяин — Хаим Толедано — занимается посредническими операциями, нажил на них состояние, построил замок, принят при дворе, его знает и уважает весь город, хотя я заметил и несомненные признаки антисемитизма. Жена его Рахель — умнейшая женщина. Именно она первой поняла смысл моих призывов, именно она заставила мужа отправиться со мной к раввину Реувену, и мы долго спорили о Торе, Всевышнем, Израиле, Мессии и алие. Хаима я убедил, раввин Реувен все еще сомневается, хотя и предложил мне дискуссию с еврейскими мудрецами в иешиве «Ор мэшамаим».

Я отправляю к тебе Хаима и Рахель. Сам остаюсь. Я полон энергии. Я счастлив, — все идет хорошо, и я убежден как никогда в нашей правоте.

Я помню, что должен вернуться с таким расчетом, чтобы не оставлять тебя одного с новыми олим. Уверен, что вернусь даже раньше них, и мы встретим их вместе. Если и ошибусь во времени, то не больше, чем на час-два. Подождите меня, не уходите.

С Божьей помощью алия началась.»

И закончилась.

Потому что Барак не вернулся. Над горой Кармель взошло солнце. Хаим с Рахелью стояли, взявшись за руки, и восторженно, будто дети, смотрели на море, порт, белые буруны новых домов, протянувшиеся по склону, на корабли, стоящие в бухте, громаду гипермаркета, в стеклянных гранях которого солнце оставило множество разноцветных бликов. Они ни о чем не спрашивали. Чтобы о чем-то спросить, нужно хотя бы что-то понять. Хаим с Рахелью только сейчас родились в этом мире.

А Рубинов сидел на плоском камне, два туго набитых мешка — весь скарб новых репатриантов — лежали у его ног. Исторические реликвии — четырнадцатый век. Савелию было страшно. Он привык во всем, что касалось практической стороны дела, полагаться на своего друга. Он и мысли не допускал, что Барак может не вернуться. Почему он может не вернуться? Разве что сам решил остаться. Это же не механизм, не машина Уэллса, которая может испортиться. Это — в глубине себя, нужно лишь желание вернуться. Только желание.

Может, Барак ошибся в сроках и вернется через час?

На тропинке, что вилась по склону, появилась группа людей. О чем-то громко переговариваясь, они спешили наверх. Хаим с Рахелью отступили в сторону, они еще не привыкли, им пока не нужны были люди Израиля.

— Хаим, — сказал Рубинов, — пожалуйста…

Он показал жестом, что нужно уходить. Господи, как же он будет объясняться? Он не знает ладино, а евреи Испании не говорили на иврите в быту, это был язык Торы, молитв. Барак, ты не можешь меня так бросить, воззвал Рубинов, пожелав, чтобы мысль его отправилась вспять во времени и настигла друга, где бы и когда он ни был. Он хотел воззвать и к Творцу, в которого не верил, но не знал — как. И зачем — тоже не знал.