Ящик водки. Том 3 - Кох Альфред Рейнгольдович. Страница 43

— Я помню, кто-то тогда выдвинул идею — в Минфине ввести мундиры. Со знаками различия — это менатеповцы, это потанинцы, чтоб сразу было понятно!

— Лично я относился к этому спокойно. Всегда что-то дербанят — нефть, шмефть. Холодно я смотрел на это, полагая, что такое было и будет всегда. Ну, чисто в рамках фантазий я думал, что хорошо б мне позвонили и сказали: «Игорь Николаич, зайдите, получите вашу долю от торговли нефтью».

— Вот помнишь, в одноэтажной Америке Ильф с Петровым взяли в машину хичхайкера, мальчика-социалиста, подвезли его. И он им рассказывал, что надо все отобрать и поделить поровну. А миллионерам оставить только по одному миллиону долларов. После мистер Адаме объяснил нашим писателям про этот миллион, который надо оставить: потому что этот мальчик-социалист втайне тоже хочет быть миллионером.

— А ты знаешь, что этих наших путешественников звал к себе на рыбалку Хемингуэй?

— Знаю! Звал, а они не поехали. И написали про это.

— Ну, видимо их заставляли с коммунистами встречаться. Так вот, я на участников аукционов смотрел как на фарцовщиков. Ребята сперва джинсы перепродавали, бабки делили — ну и пускай. Я смотрел на приватизаторов как на людей, которые идут в торговый институт, чтоб после вставлять золотые зубы и жрать икру. Ну, такой был образ, штамп: товаровед обувного отдела наживается на туфлях, а сам ничего не делает. И вот фарцовщики подросли и пошли к вам на аукционы рвать куски. Я ездил в свое время по Сибири, видел, как бурят скважины. Люди живут в тайге неделями, буфетчица им жарит чебуреки, и ее, видимо, еще ебут на свежем воздухе, под комарами… И вот они там кормят комаров, а кто-то потом делит заработанное ими.

— Ну и что ж изменилось? И дальше так смотри на это!

— Но ты же требуешь от меня любви к капиталистам. При том, что при советской власти никто от меня не требовал любви к завмагам с золотыми зубами! Им самим это в голову не приходило! Я смотрел на них и думал — ну и х… с ними!

— Я прошу как раз именно такого отношения: «Ну и х…с нами». Оставьте нас в покое! Я не прошу любви, но не надо нас ненавидеть.

Комментарий Свинаренко

Грех тебе, Алик, говорить, что я не люблю бизнесменов, тем более в рамках конъюнктуры. Что типа я погнался за последней модой — ругать бизнесменов. А вот я тебе дам кусок из моего старого интервью с Авеном — это задолго до посадки Ходорковского! Итак, поехали.

«Авен: Путин не любит нас — бизнес-элиту. Да и не только Путин… Мы это чувствуем…

Свинаренко: А за что ему вас любить? Бабки из воздуха, дети за границей, на Рублевке уже полтинник сотка стоит… И когда мы читаем, как молодой неженатый бизнесмен летит в Куршевель или на Лазурный Берег на одном самолете, а за ним летит второй, груженный веселыми девицами… Вот если б вы были бородатые староверы, вместо публичных домов в храмы бы ходили (ты как человек, безусловно, высокоморальный — не в счет), строили б приюты и школы, как старые купцы — тогда б вам стоило удивляться: «А что это нас Путин не любит? И еще много кто нас не любит?»

А.: Да, Путин, который ассоциирует себя со страной, с народом — ему бизнесменов любить не за что. Безусловно, приоритет национальный у наших бизнесменов находится не на первом месте. Это чистая правда. Это мы видим по масштабам меценатства, точнее, по его отсутствию. Мы это видим по масштабам воровства… Это так.

С: Нуда! Кого он должен поддерживать? Покажите мне русского Генри Форда (я приношу свои извинения за этого бедного Форда, которого уже совершенно измусолил всего. — И.С), который построил завод, делает качественные дешевые автомобили для народа и сам по цехам мотается в промасленной спецовке… (А у нас если автозавод, то сразу там «BMW» и джипы собирают.) Нет — наш Генри Форд летит с блядями на курорт! Кто победней или кого жена не пускает — те завидуют… Кого из куршевельских курортников не упомянула Алена Антонова (светский обозреватель), те обижаются, дуются…

А.: Ты в чем-то прав. И он управляет заводом, который не построил, а… скажем так, приватизировал. Мне нечего возразить.

С: Или б вы сказали: «Смотрите, мы построили город! Вот он, красавец!» Как китайцы. Вон мы с ними торгуем, но у них с этой торговли строят города с небоскребами, как у взрослых, а у нас бабки куда-то деваются — да в тот же Куршевель. У нас городов не строят! Вон разве только Манежный комплекс отгрохали да на Рублевке коттеджей наставили.

А.: Да, у нас дикие сейчас совершенно диспропорции. Фантастическая разница в доходах. Которая, кстати, и непонятно, на чем основана. Все правильно ты говоришь…

С: Так что не очень убедительно получается, когда начинается разговор о необходимости поднять абстрактную общественную мораль. А если б ты сказал конкретно: «Братья-бизнесмены! Прекратите себя вести как гондоны! Давайте будем скромнее!»

А.: Да ну, куда! У нас с элитой сейчас большая проблема. Ну, чего ты от меня хочешь услышать? Я ж не спорю…»

Кох: Я прошу: оставьте нас, предпринимателей, в покое! Не относитесь к нам ни хорошо, ни плохо.

— Алик! Я все-таки оставлю за собой право относиться к вам хорошо. Что и делаю. Я на вашей стороне. Я голосовал, в конце концов, за СПС на последних выборах (понимая, что шансов у вас немного). Я говорю о вас хорошее куче разных людей — от Проханова до Иртеньева. Я не собираюсь ни при каких раскладах идти работать на коммунистов. Но при этом я оставляю за собой и такое право: не стоять на обочине Кутузовского, ожидая, когда вы промчитесь мимо — чтоб помахать казенным флажком и глянуть вслед со слезой восторга. Я хотел бы по-прежнему смотреть на вас непредвзято и трезво. И говорить, что хочу — здесь и сейчас (а не после — в Стамбуле или на Колыме, где правящий класс, увязший в ошибках в прошлый раз, доживал неудавшуюся после 1917 года жизнь). Если тема личной скромности или нескромности правящего класса меня волнует, а вы не дадите мне высказаться, то вы мне будете совсем не интересны. Вот, к примеру, завмаги при советской власти вели себя, сука, скромно. Они себя держали в рамках.

— Да— А— А…

— Когда они строили дом в два этажа, их заставляли второй этаж сносить.

— Ну и что в этом хорошего? Это же просто зависть. Так где же либерализм, если просто завидно, что второй этаж?

— Да мне-то все равно, пусть будет два этажа! Ты как в первый раз слышишь мои претензии. Ты вообще мою часть книги читаешь невнимательно. Я писал, что олигархи своей личной нескромностью доведут всех до цугундера… Лично я не пойду воевать на новую гражданскую, уж тем более за красных. За белых, может, пойду, хотя вряд ли, а вот за красных — точно нет. Я писал, что у миллионеров не будет проблем, их повесят на фонарях — и все, а я буду в очередях маяться! За водкой. За папиросами. Мы будем менять скрипки на муку.

— А миллионеры, может, и в Парижик сбегут… Эта наша личная нескромность, насчет второго этажа… Я ж не в дачном кооперативе построился, где слесарь дядя Вася увидел мой второй этаж! Я его построил отдельно и далеко от дяди Васи. И дяде Васе мой этаж глаз не колет. Он не ездит мой второй этаж смотреть (это ж надо не полениться, сесть на автобус, поехать на Рублево-Успенское шоссе). А вы, пиздюки-журналисты, — ездите. А потом один из вас, у которого тоже есть второй этаж, и квартира в центре Москвы, и многотысячный доход, и счет кругленький, — что делает? Он говорит: «Вот тебе лень, дядя Вася, на Рублевку ездить, так я тебе все расскажу про этих пидорасов». Я-то ладно, если не эмигрирую, то меня повесят на первой осине. Со мной все ясно. А вот журналиста-то этого тоже за яйца подвесят. Уже не за мой, а за его собственный второй этаж и за галстуки красивые, дорогие. И за привычку отдыхать на Капри. И в очередь поставят, за костлявой говядиной и колбасой. И за папиросами, овальными, без фильтра. «Астра» называются.

— Да ладно. Не подвесят. Он будет себе работать на новую власть. Хоть и на коммунистов.