Следовать новым курсом - Беломор Б.. Страница 53
Сама же оконечность мыса, именуемого Бэттери-Парк (как любезно объяснил офицерам лоцман-американец), пестрела разноцветными палатками, зеленью, толпами нарядно одетых горожан, вышедших поглазеть на гостей из далёкой России. Чуть дальше, на фарватере Ист-Ривер, лениво дымил американский фрегат с безвольно повисшим на кормовом флагштоке звёздно-полосатым полотнищем. За ним угадывался едва возвышающийся над уровнем воды клёпаный железный плот – монитор.
Над волнами разливался бодрый марш – военный оркестр и хор на набережной Бэттери-Парка старались вовсю.
– О чём поют, Геннадий Семёныч? – спросил мичман. После инцидента в кают-компании он при всяком удобном случае обращался к старшему офицеру. Тот с удовольствием выполнял роль наставника, не давая ученику ни малейшего спуску.
– Так вы, значит, и на занятиях по английскому баклуши били? Хорош гардемарин, нечего сказать…
Мичман потупился.
– Так ведь музыка… шумно. Не разобрать!
– Учите, юноша, учите. К нам на борт наверняка кто-нибудь из их офицеров попросится на всю кампанию – вот вам и практика. Наука на вороту не виснет, а языки – так и в особенности. А поют они примерно следующее…
Он прислушался и пропел несколько строчек, не попадая в несущуюся с берега мелодию:
– Джон Браун – это кто? – спросил мичман. – Какой-то их полководец, генерал?
Взгляд, брошенный старшим офицером на собеседника, был красноречивым донельзя.
– Джон Браун, – со вздохом обречённости начал старший офицер, – это никакой не генерал и даже не военный. Хотя воинственностью он отличался изрядной – одним из первых собрал вооружённый отряд колонистов, чтобы бороться против рабовладения в штате Канзас. После налёта на арсенал его схватили и повесили, после чего северяне, его единомышленники, сделали из Джона Брауна настоящую икону аболиционистов. Аболиционисты, – пояснил он после недолгой паузы, – это белые американцы, противники рабства.
Мичман потерянно кивнул. Ему остро захотелось провалиться сквозь доски палубы. А может, и не одной палубы, а сразу двух – и задержаться только на выпуклой черепаховой броне, защищающей сверху подводную часть «Клеопатры».
– А знаете, что самое забавное? – продолжал старший офицер, не заметивший душевных терзаний своего подопечного. – Ту же самую песню охотно пели и по другую сторону фронта, у конфедератов. Разумеется, с другими словами. Вот, примерно так:
– Да, забавно… – кивнул мичман.
– А вы что хотели, батенька? Гражданская война – она такая… По обе стороны сражаются вчерашние соседи, если не родственники. Вполне естественно, что и музыкальные пристрастия у них схожие.
По палубе разнеслись заливистые трели боцманских дудок. Старший офицер встрепенулся.
– Свистают к построению. Это, надо думать, перед увольнением на берег Иван Фёдорыч намерен самолично напутствовать наших чудо-богатырей, чтобы на радостях не разнесли Новый Йорк вдребезги. Пойдёмте-ка и мы, негоже запаздывать…
– …Здесь полно бандитов, мошенников и прочих лихих людей. В иные кварталы даже полиция старается не заходить. До перестрелок дело доходило, до уличных боёв, особенно когда власти стали силой набирать рекрутов в армию северян по бедным кварталам.
– Чисто как у нас на Хитровке, – шепнул соседу матрос в первом ряду, судя по «акающему» выговору, родом из Первопрестольной. – Туда тоже окромя тамошнего околоточного никто заходить не решается.
И немедленно заработал тычок кулаком в рёбра от стоящего рядом кондуктора: «Не болтать в строю, лярва худая!» От Повалишина мимолётный непорядок не укрылся – он смерил виновника ледяным взглядом, отчего тот словно усох, и продолжил:
– Вы, ребята, сейчас непременно двинетесь по кабакам. Ничего против не имею – ваше полное право, заслужили после стольких-то недель в море. Но когда занесёт вас на Уотер-стрит – а вас туда занесёт, уж поверьте! – ушки держите на макушке. Тамошние кабаки самые скандальные и известны тем, что в них орудуют отъявленные мерзавцы. И ладно бы они просто грабили пьяных матросов – это вам было бы только на пользу, меньше выпьете виски, – так нет, ещё и продают обманным путём на иностранные суда. Подсядет эдакий сладкоречивый, нальёт стаканчик, а очнёшься ты уже на неизвестно чьей палубе, и назад дорога заказана. Всё ясно?
Он оглядел строй тёмно-синих, тщательно отутюженных голландок.
– Вот тебе, Кочергин, понятно?
– Так точно, вашбродие, хас-спадин каперанг! – браво гаркнул квартермейстер с нашивками механической части на рукаве. – Как мы есть расейские матросы, то в обман не дадимся и проходимцев всяких сразу будем бить в самую ихнюю бесстыжую харю!
– Только в харю – этим, пожалуй, не обойдёшься, – буркнул Повалишин. Видно было, однако, что ответ унтера ему понравился. – Вот что, Геннадий Семёныч, распорядитесь, чтобы на берег отпускали группами по пять человек, при унтер-офицере. Нижним чинам выдать абордажные палаши, а унтерам – револьверы.
По строю пробежали недоумённые шепотки, матросы запереглядывались – такого не мог припомнить никто. И тут же принялись лютовать боцманы, наводя порядок.
– А стоит ли, Иван Фёдорыч? – вполголоса, чтобы никто не слышал, спросил старший офицер. – Напьются, буянить станут, не приведи Бог…
– Стоит, голубчик, стоит. Вы-то в Новом Йорке совсем мало пробыли, не то что я. И помню, какой это скверный городишко, куда там Марселю или Гамбургу! Не знаю, как сейчас – а тогда, в шестьдесят третьем, здесь было полно враждующих банд. Ирландские эмигранты-католики, местное ворьё, даже, кажется, итальянцы… Ежели наши молодцы кому из этой швали кровянку пустят – местные власти нам только спасибо скажут.
Старший офицер пожал плечами. Было видно, что командир его не убедил.
– И вот ещё что вбейте себе накрепко в головы, ребята, – Повалишин опять возвысил голос, обращаясь к матросам: – Обходите девчонок, торгующих варёной кукурузой. То есть купить-то можете сколько угодно, а вот заигрывать или там по заднице шлёпнуть – даже и не думайте! Эти девчонки у здешних сорвиголов вроде романтических фигур, даром что босиком по улицам расхаживают со своими ящиками под мышкой. Из-за них здешние бандиты дерутся, ножиками друг друга пыряют. За самыми знаменитыми красавицами толпами ходят поклонники – только и делают, что высматривают, кто на их зазнобу не так поглядел. Так что не нарывайтесь, душевно вас прошу! И к седьмой вечерней склянке – чтоб как штык на пирсе возле барказа!
Старший офицер сдержал скептическую улыбку. Наверняка после обозначенного срока боцманам с нарядами вооружённых матросов придётся пошарить по кабакам да борделям, разыскивая задержавшихся.
– Ну что, всем всё понятно? – закончил выступление командир. – А коли так – боцман, свистать по шлюпкам!
Он повернулся к старшему офицеру.
– Вы, Геннадий Семёныч, с первым барказом на берег?
– Подожду, пожалуй, Иван Фёдорыч. Вместо меня вон политик наш отправится. Пущай привыкает…
И кивнул на зардевшегося мичмана.
Лишь под Рождество, когда эскадра снова пришла в Нью-Йорк, Повалишин узнал, что опасения его были напрасны. Узнав о предстоящем визите русских, которые намерены воевать с ненавистными англичанами (в самых крупных бандах заправляли выходцы из Ирландии), главари местных шаек собрались на сходку. И постановили, чтобы никто и помыслить не смел тронуть русского матроса, хотя бы он и валялся пьяным на мостовой перед борделем с карманами, полными денег.