Удиви меня (СИ) - Юнина Наталья. Страница 16

— Господь с тобой, пышки не совсем в моем вкусе.

— Ммм… пышки? А ты когда ее видел в последний раз?

— Лет пять назад или чуть больше.

— Тогда мне не стоит беспокоиться за Алису, раз пышечки не в твоем вкусе. Она в конец… разжирела. Этакий маленький жирный карлик. Еще и прыщами ее часто обсыпает, от излишнего… выделения кожного сала.

— Да ладно, — усмехается Дима, от чего мне почему-то хочется выбить ему зуб. — Ты знаешь, я поеду с вами на пляж. А то мало ли она тебя задавит своей попой и все — нема больше Полины. Надо тебя охранять.

— Лучше не надо. Я против. Она будет стесняться своего лишнего веса и обвисшей груди. Нам будет лучше вдвоем. И в клуб я с тобой не пойду.

— Пойдем. Один раз на следующих выходных. И на пляж я тоже поеду, небезопасно оставлять двух девушек одних.

— Нас Алисин жир спасет. Не бойся, никто к нам и близко не подойдет.

— И все же я настаиваю. Кстати, дома тебя ждет сюрприз.

— Плохой, конечно же?

— Там все-все родственники.

— Отче наш, сущий на небесах. Да святится имя Твое. Да при…

— Прекрати.

— Аминь.

Каюсь, на следующее утро я рвалась не только побыстрее оказаться в больнице, но и узреть… чужие трусы. Не знаю, как это объяснить и стоит ли вообще искать оправдание своим действиям. Но фактически я ждала приход Алмазова. И я сделала окончательный вывод, что он врун. Опять пришел без двадцати девять. И вряд ли просыпается он от предложенной мной музыки на телефоне. Значит приходит он так всегда, зачем соврал — остается загадкой.

Вхожу в ординаторскую, спустя полторы минуты после его прихода, дабы застать как раз за переодеванием. Скорее всего мне просто интересно — вчерашние трусы, это разовая акция или… постоянство. Не разовая… Провались я под землю, но я бы многое отдала, чтобы посмотреть на все имеющееся у него белье. «Последние чистые трусы» именно такая надпись на полупопиях. А спереди? Давай повернись сюда.

— Доброе утро.

— У кого-то еще отекла мошонка? — несвойственным для него голосом произнес Алмазов, поворачиваясь ко мне лицом, но я смотрю, конечно, же не туда. «Маньяк» именно это выбито на… маньячном месте.

— Ни у кого.

— Может у кого-нибудь член распух? — безэмоционально произносит он.

— Нет.

— Тогда чего смущаешь мои гениталии? Отвернулась или вышла, если ничего срочного.

— Что?

— Я говорю отвернулась или вышла, вот что.

Несколько секунд смотрела в его непроницаемое лицо и все же развернулась, и пошла к выходу. Сказать, что неприятно — ничего не сказать. Я была уверена, что буду испытать кайф, когда Алмазов отстанет от меня, после вчерашнего запрыгивания на Диму. Но не испытала. Отстать — отстал, но испытывать на себе его дурное настроение мне не понравилось совсем. В особенности, когда с другими он был полной противоположностью. Но самое отвратительное было, когда поступил новенький больной с весом в сорок килограмм, у которого вместо живота оказались сплошные грубые рубцы и выведенная колостома.

— Мы потратили на него три часа, зачем? Извините, но он не жилец.

— Ты слишком цинична, Полина. Рановато для двадцати лет, — скидывая перчатки, все так же зло бросает Алмазов. — И твой цинизм слишком… нездоровый, если так можно сказать.

— Я мыслю здраво. Он типичный алкаш, который получил закономерный исход. Вы же вместо того, чтобы лечить других больных, беседовали с его отцом полтора часа. Время потрачено впустую. Мы и за десять минут поняли, что у него нет ни одного здорового органа, что с гемоглобином в пятьдесят его швырнули из одной больницу в другую, чтобы не портить себе статистику лишней смертностью. Это четвертая госпитализация за два месяца. И она будет с летальным исходом. Вопрос на часы. Я может и цинична, но мой цинизм здравый. Надо вкладывать все силы в того, у кого есть шанс выжить. Это — не тот случай, — на одном дыхании проговорила я, мельком замечая, как Алмазов сжал руки в кулак.

— Ты знаешь, на его месте мог оказаться, кто угодно. Ему тридцать три, Полина. Это только начало жизни. И даже, если он оступился и забухал после развода, это не значит, что соплячка вроде тебя должна ставить на нем крест. На его месте может быть твой папа, мама, сестра, да кто угодно. В прошлом году я консультировал в реанимации японку сорока лет. Интеллигентнейшая дама, переводчица. Посещала у нас музеи, а потом по дурости съела кусок пиццы, запив его порцией газировки, в компании таких же интеллигентных зануд. Не повезло ей одной. Острый панкреатит. Ты знаешь, ей тоже оттяпали в итоге половину органов жкт. Она, к счастью, выкарабкалась, пусть и инвалидом. Я могу рассказать тебе множество случаев и сделаю это, скажем через недельку-другую, когда что-то перещелкнет в твоей голове. И если я считаю, что мне надо разговаривать с родственником больного — это значит только одно: я считаю это нужным и правильным. Мои действия не будут тобой обсуждаться. Ты, смею тебе напомнить, учишься. Так вот, учись. И поменьше гонора, «мой папа лучший хирург со своей клиникой».

— Вы мне мстите?!

— В смысле?! — чуть ли не фыркает в ответ на мой вопрос.

— Мстите за вчерашний отказ?

— Царица Сергеевна, поправь свою диадему. Какой отказ?

— Не притворяйтесь дураком. Вы сегодня со всеми доброжелательный, кроме меня. Это ли не доказательство после вчерашнего?

— А это такая стратегия, Полиночка. Любовные романы не читаешь, крошечка моя?

— Я такой бред обхожу стороной.

— А ты почитай на досуге. А теперь рот на замок и спускайся в ОПК. Я уже отзвонился. И шапочку одноразовую надень, иначе не пустят. Давай, в темпе вальса.

Я могла сотни раз встать в позу, спорить с ним, доказывая свою правоту, но и какая-то часть меня, как ни странно, принимала его точку зрения. Правда, понять вот такое маниакальное желание возиться весь день с умирающим больным, я никак не могла.

А когда в пятницу, придя ровно в восемь утра, я обнаружила Алмазова уже на рабочем месте, бегающего по отделению все в том же халате и с небритым, но почему-то улыбающимся лицом, я впервые за пять дней близкого контакта посмотрела на него по-другому. Рваный пакет, трусы с надписью, шуточки ниже пояса — это совсем не то, что характеризует этого мужчину. Стыдно. Да, именно так. Мне впервые стало стыдно за саму себя. Разве я могла бы остаться на ночь с будущим кандидатом в мое любимое место, чтобы следить за его гемотрансфузией и прочим? Не припомню, когда у меня было так паршиво на душе.

— Привет. Чего такая грустная? — приобнимает меня за плечо, обдавая едва уловимым запахом туалетной воды.

— А вы? Вы чего такой веселый, Сергей Александрович?

— Ну так нормально все, чего бы не порадоваться.

— Вас порадовал новенький больной?

— Конечно, порадовал. Он есть захотел, прикинь? Это всегда хороший признак. А знаешь что захотел?

— Что?

— Соленого. Я позвонил нефрологу, надиктовал ей его анализы, она охерела и говорит — дай ему пососать соленый огурец.

— Шутите?

— Нет. Реально. Она, конечно, придет сегодня, чтобы все официально. Но пока так. У меня к тебе просьба.

— Сгонять в магазин и найти огурцы?

— Не совсем, — улыбаясь, произносит Алмазов. — Соленые огурцы, как ни странно, у меня имеются в наличии. Я есть хочу. Купи мне, пожалуйста, три шавермы, тут недалеко есть магазинчик. Я бы сам сгонял, но я хочу успеть принять душ, тебе на радость.

— Мне-то чего, от вас не воняет.

— Ну спасибо. Радость тебе будет другая. У меня всегда с собой на смену белье. Я трусы сменю и тебе, так уж и быть, новые покажу. Взамен на шаверму, конечно.

— Знаете что?!

— Знаю, иди за шавермой. И два больших латте. Тебе их в коробочку поставят, ничего не уронишь, не ссы. И скажешь, что от Сергея, продавец поймет. И, Бога ради, Полина, не занудствуй с порцией и санитарными нормами. Вот тебе деньга, — почти невесомо кладет мне в карман джинсового сарафана деньги и уже весьма ощутимо шлепает меня по попе.