Шоколад (СИ) - Тараканова Тася. Страница 46

— Можно я посмотрю?

Конечно

— Не сопротивляйся, Майя, расслабься.

Если бы я могла, то горько рассмеялась. В полном расслаблении я лежала уже который день, почти не двигаясь. Пасечник стоял у окна, терпеливо дожидаясь окончания сеанса. Теперь он постоянно находился в палате. По-видимому, он и вызвал странного доктора. Назар, закрыв глаза, долго сидел около меня. Ладонь, которую он держал двумя руками, начало покалывать маленькими иголочками, потом я уснула. Голос Назара, прозвучавший откуда-то издалека, произнёс.

— Она в каком-то сумраке. Не могу пробиться к ней. Что-то не пускает. Чувствую, это сильнее меня.

— Что мне делать?

В этой бесконечной паузе, кажется, сосредоточилась моя жизнь. Назар словно искал варианты в каком-то своём подпространстве.

— У меня ощущение, что ты можешь ей помочь. Чем? Не знаю. Это твоё решение.

Назар ушёл, в палату закатили ещё одну кровать, принесли подушку и одеяло. Дежурная медсестра застелила её.

— Отдыхайте, Пётр Григорьевич.

Он хочет остаться

На следующий день около меня собрался очередной консилиум. По обрывкам разговоров я поняла, вызвали профессора — научное светило из столицы. Снова по кругу вопросы — ответы, предположения, научные термины, на которые я реагировала как на посторонний, негромкий шум. Просто разговоры, просто люди вокруг, просто больничные будни.

Закончится рабочий день, они уедут к своим семьям, поужинают, проверят уроки у

детей, кто-то пойдёт на тренировку, кто-то решит посмотреть новости. Круговорот жизней не остановиться, не заметит, когда из него выпадет маленькая пчёлка. Улей будет гудеть, собирать нектар с цветов, заполнять соты, размножаться.

Все разошлись, Пасечник в белом халате занял свой пост на стуле рядом со мной. Сумерки за окном погрузили палату в темноту. Бежал по экрану затухающий ритм моего сердца. Тонкая нить, чуть дрожащая внутри, истончилась до предела. Скоро она распадётся на фрагменты, потеряется связь. Закончится время.

Пасечник, кажется, уснул, застыл без движения, склонив голову на грудь. Бедняга устал от круглосуточного дежурства. Скоро он отдохнёт нормально. Следя за тенями в комнате от проезжающих машин, вспоминала сына. Я отказалась от свидания с ним, не захотела пугать ребёнка. Сейчас подумала, что зря. Он бы выдержал. Завтра, если доживу, попрошу его привезти. Пасечник обещал, что сможет это сделать.

Образы, лица, события не задерживались в голове, словно скользили по поверхности, не доставляя боли. Я освобождалась от всего ненужного, но и нужное, за что можно бы зацепиться, не осталось в моих отрывочных видениях. Наверное, иссякли силы страдать, бороться, надеяться. Я смирилась. Словно со стороны смотрела на свои трепыхания в прошлом, на надежды и мечты, которые никогда не исполнятся, на мир, который останется без меня. Дышалось спокойней, сердце не разгонялось в груди от безысходности, пульс становился всё реже.

Мужчина неожиданно поднял голову, глубоко вздохнул, посмотрел на меня осмысленным взглядом, будто и не спал, перевёл взгляд на монитор. Меня всегда поражала его способность мгновенно просыпаться и сразу быть готовым к бою.

Я вдруг отчётливо поняла, до утра не доживу, и Пасечник это знает. Он поднялся, отключил от меня приборы, закутал в одеяло, взял на руки и понёс. Медсестры на посту не было, нас никто не остановил. Мы миновали коридор, спустились на лифте, поплутали по безлюдным больничным коридорам и через чёрный вход вышли на улицу, где обычно курил персонал.

Ночной промозглый ветер бросился в лицо. Я не успела замёрзнуть, как мужчина дошёл до больничной автостоянки, разблокировал черный внедорожник, открыл дверь и бережно уложил меня на заднее сиденье, подложил под голову небольшую плоскую подушку.

Он ничего не говорил, только иногда смотрел на меня. Он кому-то позвонил, сухо отдал распоряжение, и мы двинулись по пустому ночному городу. Через время исчезли столбы освещения, за окнами машины стало совсем темно, видимо, выехали на трассу. Пасечник увеличил скорость. Дальний свет разгонял темноту на дороге. Урчал мотор, шуршали шины, поскрипывало сиденье, ветер бился в стёкла, иногда салон освещали фары встречных машин. От монотонного движения меня укачало.

В этот раз я отключилась надолго, потому что очнулась, когда меня стало трясти на неровной дороге.

Куда он торопится?

Мы ехали в плотном густом непрозрачном мареве. Автомобиль двигался достаточно быстро, объезжая рытвины, и я поняла, что лежу накрытая больничным одеялом в другом автомобиле, пропитанном запахами курева. Что-то мелькнуло в памяти и исчезло.

Пространство медленно очищалось от ночной мути, когда я снова очнулась на руках Пасечника. Увидев серое низкое небо над головой, узнала его, вздохнула полной грудью сырой, холодный воздух. Пасечник двигался медленно, словно груз, который он нёс в руках, становился тяжелее с каждым шагом. Я же наоборот, пригрелась, ощутила, как непонятный морок спадает с меня, смертельный капкан ослабляет хватку, давая возможность дышать.

Пасечник остановился, огляделся и сел на землю. На краю колонии были уже другие запахи, чувствовался густой аромат смолы, хвои и даже мяты. Закрыв глаза, погрузившись в гипнотический транс, Пасечник молча баюкал меня как маленького ребёнка. Зачем всё это? О чём он думал, притащив меня сюда? Его обвинят в моей смерти. Дурак!

В колонии началось моё схождение в ад, я не могла этого забыть. Мне стоило помнить и другое. Очутившись на дне, я стала карабкаться вверх и выбралась. Просто потом моей воли не хватило, чтобы противостоять. Если бы не волчара, возможно, у меня был бы шанс остаться в живых.

— Сними бронежилет, прошу тебя, — у Пасечника, кажется, начался бред, — сними бронежилет, почувствуй её. Ты сильная. Ты сможешь.

Человек, травмированный войной, уходил от меня куда-то по военной дороге, видел что-то недоступное мне. На лицо упали мелкие капли дождя. В колонии у меня было ощущение, что я не просыхаю от слёз. Может быть, я путала дождь и слёзы, или плакала под дождём, или вместе с дождём. Дождь здесь плакал без остановки, не считая трёх дней после ямы. О чём он печалился?

— Майя, слышишь? Открой глаза, посмотри на меня. Пожалуйста. Смерть нельзя исправить. Смерть — это навсегда. За ней ничего нет. Не умирай, прошу тебя.

Я подняла тяжёлые веки, разлепила мокрые ресницы.

— Здесь раньше была яма. Мы прямо над ней. Это… место твоей силы, ты не зря приходила сюда. Ты пережила здесь страшные дни, не сломалась, не попросила пощады. Я много видел разных людей и всегда только один путь, чтобы узнать чего стоит человек. Испытание, которое ставит его на грань жизни и смерти. Ты прошла своё испытание. Твоя сила здесь Майя, — он положил руку на грудь. Ты познала свою мощь, выиграла своё сражение. Выиграй его ещё раз.

Взгляд Пасечника обрёл прежнюю жесткость. Он чуть встряхнул меня, посмотрел будто в самую сердцевину меня, сжал в объятьях.

— Не смей умирать, Майя. Сними бронежилет, впусти её, она поможет!

Тонкая нить, звеневшая в груди, завибрировала сильней, и вдруг в меня, словно ударила молния, тело выгнуло дугой. Спазм был такой силы, что я встала на мостик. Приступ длился и длился, мне казалось, я больше не выдержу, не выдержу внутреннего напряжения. Сознание моргнуло, и сразу же закрутило в черную воронку, потащило, завертело. Кажется, я оглушительно кричала, срывая голос. Сквозь грохот, крик и шум пробились слова.

— Я держу. Держу. Не отпущу.

Когда-то среди лесов и болот охотники устроили заимку, потом в этом месте появилось небольшое селение. Охотники били зверя, на то и кормились. Однажды приехавшие скупщики пушнины обнаружили в селении лишь полуразложившиеся трупы. Что случилось с охотниками, никто так и не узнал, хотя версий было несколько. Некоторые считали, что в убийстве охотников замешана бабка — шаманка и её красавица дочка, которые жили неподалёку и внезапно исчезли.

В этом проклятом месте, как назвали его люди, стали происходить странные явления. Начались подземные толчки, бесконечно лил дождь, ночью наползал туман, всё вокруг чахло и вымирало. Зона вокруг этого вроде бы локального места стала расширяться и расти.