Рассказы - Верн Жюль Габриэль. Страница 19

Автор утверждал, что поезда, вследствие быстроты своего движения, спокойно пройдут по всем изгибам коры земного шара, и при этом пассажиры ничего не заметят, кроме легкого трения вагонов о поверхность труб. Отсюда он заключил, что изнашивание системы устранено раз навсегда, что пневматический путь является вечным сооружением. Содержание статьи стало ясно для меня.

Теперь эта утопия превратилась в действительность.

Два железных цилиндра, начало которых лежало у моих ног, пронизывали Атлантический океан, чтобы выйти из вод его на берегах Англии. Очевидность не могла убедить меня. Что трубы проложены — это казалось возможным; но чтобы люди действительно пользовались таким способом передвижения — нет, я этому не верил.

— Невозможно получить давление воздуха, достаточное для такого длинного

расстояния, — заметил я.

— Между тем, — возразил полковник Пирс, — это очень легко. Для этого нужно только большое число паровых мехов, вроде тех, что у доменных печей. Они накачивают воздух с безграничной силой; получается ужасающий ток воздуха, скорость тысяча восемьсот километров в час — та самая скорость, какой обладает пушечное ядро, — и наши вагоны с пассажирами за два часа сорок минут пробегают четыре тысячи километров, отделяющие Бостон от Ливерпуля.

— Тысяча восемьсот километров в час! — вскричал я.

— Совершенно верно. Посчитайте теперь последствия такой скорости. В Ливерпуле часы показывают время на четыре часа четырнадцать минут впереди сравнительно с нашими. Следовательно, путешественник, выехавший из Бостона в девять часов утра, приезжает в Англию в три часа пятьдесят четыре минуты пополудни. Разве это не быстрое передвижение? Далее: наши вагоны опережают солнце более чем на девятьсот километров в час, и путешественник одержит великую победу над нашим светилом, когда выедет из Ливерпуля, например, в полдень, а в девять часов тридцать четыре минуты того же утра очутится на вокзале в Бостоне, — следовательно, на два с половиной часа раньше того момента, когда он пустился в путь. Ведь это же чертовская идея! Никаким другим образом нельзя ехать быстрее того, чтобы достичь цели путешествия раньше момента отъезда.

Я не знал, что и думать!

Перед сумасшедшим, что ли, стоял я в ту минуту? Мог ли я поверить этим баснословным рассказам, когда в моем уме теснились возражения на них?

— Хорошо, — сказал я, — можно согласиться, что найдутся люди, готовые проделать это безумное путешествие, и что вы можете достигнуть такой невероятной быстроты передвижения; но как вы устроите при этом остановку вагона? Ведь в конце пути они разлетятся вдребезги.

Полковник пожал плечами.

— Вовсе нет! Наши трубы, из которых одна служит для движения поездов в одном направлении, а другая в обратном, на берегу каждой части света соединены друг с другом. Как только поезд прибудет к концу своего назначения, об этом даст знать электрическая искра. Она летит в Англию и парализует движущую силу. Предоставленный самому себе, одаренный такой скоростью, вагон продолжал бы свой путь; однако нам достаточно привести в движение клапан, чтобы ввести в дело противоположную трубу, которая постепенно замедлит ход вагона и, наконец, посредством давления, совсем остановит его, исключив возможность всякого столкновения. Впрочем, к чему все эти объяснения? Опыт во сто крат лучше…

Не ожидая от меня ответа, полковник Пирс быстро нажал пуговку, медь которой блестела на одной из труб. Дверца скользнула по шинам, и чрез образовавшееся отверстие я увидел длинный ряд скамеек, на каждой из которых свободно могли поместиться по два человека. Полковник воскликнул:

— Вот вагон, скорее входите!

Воля моя была парализована, и я позволил ввести себя в вагон; дверца захлопнулась за нами.

На потолке висела лампочка Эдисона; при ее свете я с любопытством осматривал обстановку, в которой очутился.

Ничего проще не могло быть. Длинный цилиндр из склепанных друг с другом труб, внутри которого стояли 50 кресел парами, в 25 рядов. На каждом конце — клапан, регулирующий давление воздуха; задний доставлял приток воздуха, необходимого для дыхания, передний служил для его выхода из вагона.

— Когда же мы наконец отправимся? — спросил я.

Полковник расхохотался.

— Да ведь мы уже едем!

— Может ли быть? Без малейших колебаний?

Я внимательно прислушался: хотел услышать хоть какой-нибудь шум, который бы убедил меня. Если мы действительно уже находимся в пути, если полковник не обманул меня, когда говорил о 1800 километрах в час, то мы должны были находиться уже далеко от материка, глубоко под водами океана.

Над нашими головами, в таком случае, волны разбивались одна о другую, и, может быть, в этот самый момент киты принимали нашу железную темницу за исполинскую морскую змею и старались убить ее ударами своих могучих хвостов.

Я прислушался, но ничего не слышал, кроме глухого рокотанья, которое производили, без сомнения, ударяющиеся о наши трубы валуны.

Придя в безграничное изумление, не в силах поверить в действительность

всего того, с чем я встретился, я молчал, а время шло.

Прошел час, как вдруг ощущение влажности на лице вывело меня из оцепенения. Я схватился рукой за лицо и отдернул ее, всю мокрую.

Мокрую!.. Но каким образом?..

Трубы лопнули под давлением воды, еще повышенным на одну атмосферу благодаря 10 метрам глубины. Океан ворвался и…

Смертельный ужас охватил меня; в отчаянии я хотел позвать на помощь, кричать… и проснулся.

Я сидел в своем садике, лил проливной дождь, крупные капли прервали мой сон.

Я просто-напросто уснул за чтением статьи, которую какой-то американский репортер посвятил фантастическим планам полковника Пирса.

Блеф

Пер. с фр. — Е.Брандис.

Американские нравы

В марте 1863 года я сел на пароход «Кентукки», который курсирует между Нью-Йорком и Олбани.

В это время года особенно оживляются деловые связи между этими двумя городами; впрочем, это самое обычное для Америки явление. Нью-йоркские коммерсанты поддерживают через своих агентов постоянные торговые сношения даже с самыми отдаленными странами и таким образом широко распространяют изделия, доставляемые из стран Старого Света, одновременно вывозя за границу предметы отечественного производства.

Стоя на палубе, я невольно дивился деловому оживлению, царившему на пристани. Со всех сторон сюда стекались путешественники: одни торопили носильщиков, нагруженных всевозможными свертками и чемоданами, другие, как заправские английские туристы, обходились собственными силами, уместив все необходимое в крохотном саквояже. Пассажиры суетились. Каждый спешил занять свое место на борту пакетбота, который был набит до отказа, как это обычно бывает в Америке, где господствует страсть к наживе.

Первые же удары гонга вызвали смятение среди опаздывающих. Пристань накренилась под тяжестью хлынувшей на пакетбот толпы; по большей части это были дельцы, для которых не попасть на пароход значит понести крупные убытки.

Наконец толпа растаяла. Тюки были разложены, и пассажиры разместились. Пламя гудело в топке котла, палуба «Кентукки» содрогалась. Солнце, проглядывая сквозь утренний туман, слегка прогревало мартовский воздух. В такое утро невольно поднимешь воротник, спрячешь руки в карманы, но все же скажешь: «А погода сегодня будет великолепная».

Поездка моя не носила делового характера, в чемодане имелось все, что только можно пожелать, а голова не была занята никакими коммерческими планами и торговыми расчетами; поэтому я беззаботно предался размышлениям, положившись на волю случая, этого лучшего друга путешественников, который нередко доставляет нам в пути разные удовольствия и развлечения. Внезапно в нескольких шагах от себя я увидал миссис Мелвил, которая мило мне улыбалась.

— Как! Это вы, миссис Мелвил! — воскликнул я с радостным удивлением. — Неужели вы отважились пуститься в опасное плавание и вас не испугала эта толпа на гудзонском пароходе!