Временно - Лейхтер Хилари. Страница 11

Первая работа

Мать устроила меня на первую работу, как и ее мать — ее.

Мы делаем свою работу и уходим, — заявила она и развернула передо мной целое генеалогическое древо временных.

Вот тетушка с пачкой своих резюме. Бабушка с бумажным стаканчиком кофе. Прабабка за столом с табличкой, на которой значится чужое имя. «Заполнить», — написала она твердым и ясным почерком на обороте фотографии.

— Я заполняю, — объяснила мама, — и ты заполняй. Видишь, вот так.

Ей даже объяснять не пришлось. Я все уже знала, всем своим нутром, кончиками пальцев, спинным мозгом, как любой человек понимает о себе нечто, еще не облаченное в слова. Точно так же, как знала, что всю жизнь обречена находить себя в чем-то новом, постоянно становиться кем-то другим, как это делали мои предки и предки моих предков. Я это знала, еще когда моя макушка едва доставала до кармана на юбке матери, в недрах которого хранились яркие фломастеры.

Мы часа три ехали в какую-то глушь. По дороге остановились перекусить, и мать сказала:

— Закажи сама, я тебе доверяю.

И я вместо сэндвичей заказала бургеры. Ей это понравилось.

— Хорошая мысль, — улыбнулась она и выдавила из пакетика кетчуп.

Мы сидели на улице за столом под величественным дубом, пока булочки не пропитались соком котлет, пока птицы не напали на нашу картошку фри. Детишки катались по озеру на каноэ и болтали руками в воде, желая опрокинуться и в то же время стараясь этого избежать. Покончив с едой, я растянулась на траве и рассматривала свет, мелькавший в кроне дерева, пока не показалось лицо моей матери. Ее голова парила надо мной и напоминала гнездо.

— Нам пора, — сказала она, продолжая улыбаться. Мы сели в машину.

Мы подпевали радио. Что-то о временах года, о вечной любви и еще несколько песен с замысловатыми метафорами. Она открыла свое окно, потом закрыла его, ее короткие темные волосы красиво развевались на ветру. Я протянула ей листочек, который подобрала на берегу.

— Спасибо, малышка, — сказала мама как-то слишком по-доброму, слишком мило, точно сводила еще не выставленный счет.

Я уронила голову на грудь и задремала, а когда проснулась, она стояла на обочине с таким видом, будто не знала, куда ехать.

— Что случилось? — спросила я.

— Кажется, мы заблудились, — ответила мать, но я знала, что мы точно не заблудились.

В ее глазах не было замешательства и паники. Палец ее как бы сам собой твердо прочертил путь, взгляд ее был направлен вдаль, куда-то за пределы карты. Она принимала решение.

Время как будто замерло, я ждала, я думала, она развернется и отвезет меня обратно в нашу гостиную, на нашу кухню. Пыль клубилась над приборной панелью, в зеркале заднего вида убегала дорога домой. И в это мгновение все оборвалось. Она включила двигатель и влилась в поток машин. Мы продолжили путь по намеченному маршруту.

Когда мы приехали на мою первую работу, она оставила мне ежедневник в кожаной обложке.

— Заполняй в нем каждый день, пока не останется ни одного.

Других детей у моей матери не было. Она поправила свои чулки и ушла.

Я работала в красивом маленьком доме с красивой маленькой дверью. Внутри дверей было много — если быть точной, семь. И моя работа заключалась в том, чтобы открывать их, а затем закрывать каждые сорок минут, целый день, каждый день, пока не сообщат о том, что можно перестать. Инструкции были заламинированы и приклеены к внутренней части буфета без дверец, так что хотя бы здесь меня избавили от закрывания и открывания.

Моя любимая дверь была синего цвета и совсем маленькая. Как будто ее сделали для ребенка или домашнего животного. Находилась она в самом дальнем конце дома, и я никак не могла увидеть, что там за ней. Дверка открывалась только наполовину, но каждый раз нужно было убедиться, что она открыта, даже если слегка, а потом закрыта. У меня были прелестные наручные часики, чтобы я следила за временем. Зато время совсем не следило за мной, мои руки и ноги вытягивались, я росла.

Я научилась делать все за сорок минут. Что-то я могла сделать и за меньшее время, но не торопилась, чтобы растянуть его. Например, я научилась чистить зубы и расчесывать волосы в течение сорока минут. И даже чихать, хоть все это и не указано в моем резюме.

Я представляла, будто входные двери ведут не в город, а внутрь моей сущности. Казалось, будто они закрывались, но на самом деле двери открывались и открывали меня. И так каждый раз. Еще мне казалось, что дом жив благодаря дверям, они, точно клапаны сердца, качают туда-сюда мою молодую кровь. Сначала маленькая синяя дверь. Затем дверь главной спальни, затем другой спальни спальня и еще одной. Дверь в ванную, дверь в подвал и — входная дверь славного домика.

Еще один точно такой же славный домик стоял через дорогу, вокруг его красивой двери росли кусты кремовой гортензии. Однажды, когда в назначенное время я открыла входную дверь своего, та красивая дверь тоже отворилась. Я увидела такую же маленькую, похожую на меня девочку. Кроме нас с ней здесь вообще больше не было маленьких. На запястье девочки тоже блестели прелестные часики с крошечным циферблатом и тонким золотым ремешком.

Ее звали Анна. Мы встретились посреди нашей тихой улицы, где никогда не проезжали автомобили, кроме фургона, который раз в неделю доставлял хлеб, яйца и сыр. Обычно мы обе ждали его, каждая на своей стороне, и махали водителю вслед.

— Друзья? — спросила я.

— Соседи, — ответила она. Но чуть позже добавила: — Да, друзья.

Мы с ней играли в самые обычные игры. Нашли веревочки и прыгали через них. Нашли монеты и играли в орел и решку. Делали ставки на самые невероятные события.

— Спорим, мой дом взорвут!

— Спорим, а мой дом взлетит!

Мы были всего лишь маленькими девочками с домами, которые нам не принадлежали. Мы рисовали всякую ерунду на время. Играли в классики. Рисовали в своих ежедневниках с обложками из кожи, но только на первой и последней страницах. В течение дня мы находили время на всякую ерунду.

Но в доме Анны был другой режим. Вместо дверей она каждый час открывала ящички. Маленькие, большие, глубокие, мелкие.

— В некоторых нет совсем ничего, — рассказывала она, — а другие забиты доверху.

Больше она ничего не уточняла, а я не спрашивала.

Однажды утром мы дождались фургона с хлебом, сыром и яйцами, стоя на подъездной дорожке к дому Анны. А потом она запрыгнула прямо в кузов и подтянула меня. Мы тут же поехали вдоль улицы.

От предвкушения путешествия я даже раскраснелась.

— Через сорок минут мы вернемся, обещаю, — сказала Анна.

Мы ехали по кварталу с такими же, как наши, домиками, среди которых заметили киоск с мороженым. Мы тут же спрыгнули с кузова, бросили несколько монеток в окошко и взяли два вафельных рожка. Мы бежали обратно к нашим домам, и растаявшие молочные струйки бежали по нашим рукам. Но мороженое было каким-то странным на вкус, мне не понравилось. Так что возле моего дома я бросила недоеденный рожок прямо на тротуар и вбежала внутрь, чтобы успеть вовремя закрыть двери.

Маленькую синюю дверь. Затем дверь главной спальни, затем другой спальни и еще одной. Дверь в ванную, дверь в подвал и — входную дверь славного домика.

Волосы у Анны были короткими и за ушами взметались, точно два крылышка. Летом челка ее прилипала ко лбу, точно перья на манекене. Эта челка была источником гордости и раздражения, поэтому она всегда закалывала ее. Обычно металлической заколкой с блестящим камушком.

— Я сунула закалку в ящик стала, — рассказала мне как-то Анна, челка ее падала прямо на ресницы, — по привычке, но не думала, что будет столько проблем.

— Каких?

— Закрыла ящик, — она показала руками, как закрывает ящик, — а потом открыла через час — заколки нет. — Руки ее взлетели вверх, изображая, как все исчезло, растворилось в воздухе.