Временно - Лейхтер Хилари. Страница 15

Аналитик пищевых систем говорит, что они останутся друзьями на всю жизнь, мои парни. И это я создала для них нечто долговечное, нечто, на что они всегда могут опереться.

— Даже не представляешь, что ты нам дала, — говорит он, и голос его срывается. — Ты вообще представить себе не можешь.

Кровавая работа

Мужчину с длинными волосами зовут Карл, и он своего рода частный предприниматель. Офис его скромного кровавого бизнеса расположен в ухоженной хижине недалеко от берега. Очень удобно, если надо избавиться от тела.

— Расположение, расположение и еще раз расположение, — произносит он.

— Говоришь прямо как мой парень-риелтор! — смеюсь я.

Каждое утро я чищу оружие Карла в строгом соответствии с инструкцией. Я временно подменяю его подельника, мотающего сейчас нехилый срок в тюрьме. Карл не всегда платит за работу, но зато у меня есть еда и крыша над головой. Точнее, койка, где под матрасом спрятаны мои ценности: рубины, повязка на глаз, брошь в форме ракушки-наутилуса. Койка тесно придвинута к его рабочему столу.

— У меня ты можешь уйме всего научиться, — говорит он.

— А раскрыться?

— Скорее я предлагаю тебе нечто диаметрально противоположное.

Он обещает мне долю в деле.

— Когда мы заявим о себе, ты станешь очень богатой дамой!

Мне кажется, убийцы редко заявляют о себе. По крайней мере, добровольно. Но я не смею воротить нос от его щедрого предложения.

— У тебя есть чутье, — говорит он, хрустнув пальцами на последнем слове.

На сердце у меня теплеет. Карл вообще вызывает у меня весьма теплые чувства. Так приятно видеть его в родной стихии.

— Жаль, на корабле мы почти не общались.

— Ни о чем не жалей, — возражает Карл, — таков мой девиз.

С этими словами он протягивает мне банку пива. Мы сидим на крыше его хижины, курим и смотрим на опускающееся за океан солнце.

Я беру инициативу в свои руки и начинаю сокращать затраты на убойное снаряжение Карла.

— Вот это выйдет дешевле, — говорю я, покупая гарпуны. — И заточка в комплекте!

Он всегда рад моей помощи в ежедневных делах и иногда даже позволяет участвовать в планировании маршрутов.

— Если пойдешь по этой улице, — я указываю на карту, — сэкономишь шесть минут на побег.

— Ни за что!

— Это совсем небольшой крюк. Зато никаких «в последний момент».

— Хотя хорошо, я даже смогу заскочить за сэндвичем, — говорит он. — Спасибо, детка.

Он возвращается с горячим панини в руках, и лицо его сияет искренней благодарностью.

Карл ставит убийства со вторника по четверг, так что выходные у него довольно длинные. Он возвращается в среду, и я знаю, чем он занимался: мочил господина в центре города.

— Господина — вот уж вряд ли, — говорит он. — Человека — тоже вряд ли. Честно говоря, это был тот еще монстр.

Со мной он делится только разного рода деталями, вырванными из уже известного мне контекста — не более. Старушка с шестого этажа: высокая и могучая, прям как ее квартира! Парнишка на лошади: заменит целую армию!

Он заходит в дом и первым делам снимает ботинки, штаны, рубашку и все исподнее, заворачивает одежду в нейлоновый мешок для стирки и вешает на крюк у двери. Затем идет прямиком в ванную и выкручивает краны на полную, пока густой пар не начинает вползать в жилое пространство. Мы не обсуждаем убийства, или, как называет их Карл, командировки. Пока он моется, я замачиваю мешок с одеждой в отбеливателе. Стираю разом цветное и белое в хрустящей от холода воде. Затем беру освежающие салфетки для сушки белья, цепляю их на лоб, точно вуаль, и, склонившись над машинкой, позволяю им соскользнуть по носу прямо в ворох постиранной одежды. Если попадается пятно, от которого не удается избавиться, мы просто вырезаем кусок ткани: рубашка с дырками лучше рубашки с уликами. Покончив с этим, я завариваю огромную кружку ромашкового чая и ставлю ее на стол Карла вместе с тарелкой печенья. На столе всегда лежит журнал, в котором записаны последние минуты и секунды каждой жизни, которую Карл забрал.

— Это время священно, — говорит он, вытирая мокрые волосы. — Не думай, что я не знаю, как объявить время смерти.

— Я и не думаю. Я вот не знаю.

— Поэтому я все записываю, — говорит он, тыкая пальцем в журнал. — Забывать такое — опрометчиво. Смотри, детка, я стараюсь хорошо вести отчетность своей компании.

— Могу чем-то помочь?

— О, не сомневаюсь. Но это не твоя работа, а моя. И не стоит забывать о том, что ты тут совершенно ни при чем.

В повседневных делах мы находим свой ритм. Лето — горячая пора, так что Карл завален заказами по уши.

— Это как-то связано с жарой, — говорит он. — От нее кровь закипает в жилах, не иначе.

Он возвращается в четверг, снимает ботинки, штаны, рубашку, сует их в нейлоновый мешок и пускает воду в ванну. Я стираю, складываю носки и готовлю ромашковый чай с печеньем, а Карл бодрствует большую часть ночи, записывая детали убийства юной преступницы Лоретты, которая делала такой подробный отчет с каждого ограбления банка, словно собиралась платить налоги. Вот с нее и взыскали по счетам. Когда солнце встает, Карл все еще пишет, а после приходит время кофе и бублика, и масла на нем, и подготовки к зачистке на следующий день.

Я знаю о Лоретте потому, что Карл держит свой журнал на столе. И когда его нет дома, я не могу не прочесть, что там написано. Я вообще регулярно его читаю. И теперь знаю о многих людях, не только о Лоретте. Себе я говорю, что это исследование. Как я могу помогать ему, не понимая сути работы? Как могу очистить совесть, не зная, что ее запятнало?

Лишь однажды Карл, вернувшись домой, нарушает установленный распорядок. Заходит в хижину в ботинках, оставляя на полу следы крови и грязи. Падает на стул, так и не сняв рабочей одежды. Я не знаю, что делать, поэтому просто слушаю его. Он говорит о том, что чувствуешь, когда нож натыкается на кость, когда слышишь хруст сворачиваемой шеи, который напоминает ему треск хлопушек за шикарно накрытым праздничным столом.

— Твоим столом? — спрашиваю я.

— Нет. Не знаю чьим. Без понятия, откуда это взялось. Может, это даже не мое воспоминание.

— Понимаю, — говорю я. Затем расстегиваю его рубашку, помогаю выбраться из ботинок и отмываю хижину так, что она начинает блестеть от чистоты.

По воскресеньям у меня есть свободное время, чтобы изучить место, которое Карл называет домом. Признаться, оно мне даже немного нравится. Мне нравится погода и люди, сидящие у доков. Мне нравится моя работа. Папки и документы появляются и исчезают в недрах шредера, но убийство — штука долговечная. Приятно заниматься чем-то почти стабильным. Не думаю, что это приведет к настоящей стабильности, но может же девушка помечтать.

Я часто останавливаюсь у тележки с колотым льдом с лимонным и вишневым сиропом. Язык становится красно-желтым, когда я ем лед деревянной ложкой, сидя на мостках и глядя на океан. Я высматриваю там людей, работающих ракушками, морскими звездами, медузами и другой живностью. Мне нравится находить ракушки с дырками — их можно нанизать на цепочку. В компанию к Председателю я добавляю на ожерелье перламутровую раковину, в названии которой слышатся имена двух моих любимых людей. И теперь мою шею украшает своеобразный семейный портрет, правда не в медальоне. Вечером Карл ведет меня на ярмарку, где мы катаемся на карусели — раз десять, не меньше. Фарфоровые лошадки. Целая конница, можно сказать.

— Тебя еще не укачало? — кричит он.

— Нет! Все просто прекрасно!

Мы развлекаемся как можем, и он легко попадает дротиком во взлетающий воздушный шарик.

— Есть, — говорит Карл и попадает еще в семь шариков подряд.

Кто-нибудь то и дело останавливается посмотреть — и не только на его мастерство. Они смотрят на Карла с выражением, которого я никогда раньше не видела, и я говорю:

— Карл, идем, пожалуйста, идем, давай уйдем прямо сейчас, пока их лица не перекосятся еще больше и они не потянутся к карману, не откинут полы плаща, не скользнут рукой к сапогу и не откроют кобуру на поясе.